Быстрым сильным движением она развернулась и стукнула коленкой мужчину в пах.
– Стой, стой! – испуганно крикнул Клаудиус и отскочил назад. – Ты что, хочешь сделать из меня евнуха?
– Клаудиус, – укоризненно и с облегчением воскликнула Пила. – Как ты сумел так незаметно подобраться ко мне? Для тебя это могло закончиться совсем плохо.
– Да, я вижу, что в моей защите тебе нет надобности, ты и сама можешь очень хорошо обороняться.
– Конечно, любой, кто нападет, горько об этом пожалеет. Никому нельзя тронуть меня безнаказанно.
Пила гордо откинула голову.
– Никому?
Она рассмеялась:
– Никому. А тебе можно только потому, что я это разрешаю.
– Посмотри-ка, у моего прекрасного лебедя острые зубы. Однако меня чрезвычайно успокаивает то, что никакая чужая рука не дотронется до тела, которое посвящено одному мне.
– Посвящено? Таинство брака для меня заказано навсегда, даже если бы я и мечтала об этом. Однако, в конце концов, я отдалась только одному тебе. Для меня это равносильно браку. Никогда я не буду тебе неверна.
Он обвил ее своими руками и внимательно посмотрел ей в глаза.
– Я тронут тем, что ты чувствуешь себя моей женой. Ну, мужчины не клянутся своим супругам в верности, это против мужской природы, но, клянусь, я многое отдал бы, если бы я мог это сделать, потому что меня не тянет ни к одной другой женщине, будь она богатая патрицианка или гетера. Все телесные радости я могу переживать только с тобой, и я понял, что радости любви невероятно увеличиваются, если в них присутствует сердце.
– Почему же ты тогда не верен мне?
– Сердцем я верен тебе, охотно я был бы верен тебе и телом, однако, если я уйду от Ромелии, я должен буду покинуть также и тебя. Потом моей дальнейшей судьбой будет распоряжаться Лентулус.
Он подтащил Пилу к стопке белья, сложенного в углу на полу, бросился на спину и попросил ее сесть на него как всаднице. Она наклонилась к нему и поцеловала его.
– Богам было угодно, чтобы нашу судьбу определяли другие люди, мне ненавистно то, что я сам себе не господин, – продолжил Клаудиус. – Хотя я и не раб, как большинство других гладиаторов в школе, все же у меня нет свободного выбора, я ничто, игрушка могущественных людей. – Его руки нежно гладили бедра Пилы.
– Раньше я полагала, что Норны, богини судьбы, определяют мою жизнь, теперь я должна признать, что есть другие люди, распоряжающиеся моей судьбой.
– Видишь, мы с тобой отчасти похожи друг на друга. Что будет, если мы на один момент возьмем нашу судьбу в свои руки и насладимся радостью этого мгновения?
Он обнял бедра Пилы и нежно прижал их к своим возбужденным чреслам.
– Сделай меня счастливым на одно это мгновение, – пробормотал Клаудиус. – Без тебя моя жизнь пуста, как старая амфора, наполни ее медом и нектаром, вином и миртом, и смотри мне при этом в глаза.
Пила засмеялась:
– При этом я должна признать, что мужчины-римляне охотнее смотрят на спины своих партнерш.
– Смотри-ка, ты очень образованна, так часто делают с гетерами. Зачем мне смотреть в их бессмысленные глаза? Ты – моя любимая, моя жена, ты говоришь со мной глазами, через твои глаза я могу заглядывать в твое сердце.
Пила не ответила. Ее дыхание убыстрилось. На этот раз она взяла инициативу на себя, и ее руки гладили стонавшего от страсти Клаудиуса. Они не отрывали глаз друг от друга. Клаудиус чуть приподнялся, и Пила прижала свой лоб к его лбу.
– Я люблю тебя, – прошептала она и нашла его губы.
Клаудиус не разжимал рук. На высшей точке их объятий Пила опустила свою голову на его плечо. Она закрыла глаза, будто не хотела пробуждаться от чудесного сна.
– Мы крутимся здесь на грязном белье, как две собаки в течке, – заметила она тихо, – но мне бы так хотелось всю ночь делить постель с тобой!
– Мне тоже, – ответил Клаудиус. – Почему бы нам этого не сделать?
– Не получится. Я делю комнату с Друзиллой, она заметит, если я уйду.
– Ты можешь ей доверять?
– Я не знаю. До этого она действительно была моей единственной поверенной. Однако в последнее время я поняла, что не могу доверять никому. Это слишком опасно.
– И все же я хотел бы целую ночь держать тебя в своих объятиях. Приходи в мою комнату, там нам никто не помешает.
– А если придет Ромелия?
– О нет, Ромелия велит мне приходить к ней. В мою комнату она не заходит. Она не опускается до этого.
– Тогда хорошо. Я попытаюсь выскользнуть тихо, тайком.
– Обещаешь?
– Я не могу обещать, но постараюсь сделать что смогу. – Она обвила своими руками его шею.
– Ради такой ночи я готов умереть, – прошептал Клаудиус ей на ухо.
– Момент кажется благоприятным. Ромелии нездоровится. Она испортила себе желудок. Я думаю, что у нее вряд ли появится аппетит, даже на тебя.
– Замечательно! Да помогут нам боги!
Диодорос был очень образованным, но также и очень суеверным человеком. В важных вопросах он доверял оракулу, который выражал себя в шуме листвы или в предсказаниях пифии. Он верил в гадание по дубам и камням.
На этот раз он решил спросить оракула в храме Аполлона на форуме в Помпеях, потому что на кону стояло слишком многое.
Диодоросу понадобилось время, чтобы прийти в себя от шока, случившегося с ним после диагноза, поставленного ему египетским врачом Нерем-Пта. В том, что у него не было наследников, виновата была не Атенаис, а он сам. Это было самое жестокое унижение, какое мог пережить мужчина. Несколько дней он уединялся, не хотел видеть ни супругу, ни Никандроса.
Он не выходил из дома, не посещал спортивную площадку, только тупо смотрел перед собой. Наконец он взял себя в руки и отправился за ответом в храм.
Оракула можно было спрашивать раз в месяц, и Диодорос пришел с жертвенными дарами и хорошо набитым кошельком. Жрец протянул ему свинцовую дощечку, на которую он должен был нанести свои вопросы. Свинцовую дощечку забрали, и на ее задней стороне нацарапали инициалы Диодороса. Затем он бросил дощечку в бронзовый котел, где уже лежало много других дощечек. Он терпеливо ждал. Жрецы отнесли котел в маленькую комнату, где сидела жрица. К комнате никому не дозволялось приближаться. Только по зову жреца спрашивающих поодиночке приглашали войти. Они должны были встать на колени перед каменным занавесом, затем пифия отвечала.
Диодорос был гордым человеком, и церемония казалась ему слишком унизительной. Однако он должен был пройти через нее, все его будущее зависело от этого.
Жрец выкрикнул его имя, и Диодорос поднялся. Он встал на колени перед гротом с тремя отверстиями и склонил голову. Сначала он слышал лишь странный вой, как будто ветер проносился через очаг. Шум оформился в слова, и раздался голос, не похожий на человеческий.
– Облака приходят, облака уходят. Я вижу ветер, дующий над лугом, пестрые цветы медленно двигаются, на них опускается мотылек. Не чужой, не друг, его призвал глава Аттики. Мотылек улетает. Я вижу луг.
Голос затерялся в вое ветра.
Жрец знаком велел ему подняться и покинуть оракула. С ослабевшими коленями Диодорос отправился домой. Он должен был подумать о словах оракула. Ночью он увидел беспокойный сон. Он бежал по лугу, на котором цвели пестрые цветы, однако когда он внимательнее присмотрелся к ним, то обнаружил, что каждый цветок имеет форму человеческого лица. Одно из этих лиц принадлежало Атенаис. Он заторопился к ней, но ветер повернул головки цветов в другом направлении. Напрасно он протягивал свою руку к цветку с лицом Атенаис.
В воздухе кружил мотылек, и он опустился на цветок с лицом Атенаис. У мотылька были большие пестрые крылья, но тело у него было человеческое. Диодорос присмотрелся внимательнее. Маленькая фигура мотылька не была ему чужой, но он не знал, откуда ему знакомо это крошечное создание. Потом подул ветер, и мотылек снова улетел. Однако Диодорос остался сидеть на лугу. Он все еще, казалось, был там, когда проснулся весь в поту. Он растерянно огляделся. Забрезжило утро и отбросило тени в его комнату. Что означал этот сон?
Оракул тоже говорил о луге с цветами и мотыльке, но, кто же это был, «не чужой, не друг», которого призвал глава Аттики?
Диодорос перевернулся на живот и подпер голову руками. Аттика была областью в Греции, ее столицей были Афины.
Имя его жены было Атенаис, то есть происходившая из Афин… «Не чужой, не друг» овладевает Аттикой. Речь шла об Атенаис. На цветок опускался мотылек, мотылек оплодотворяет цветок. Нет, это был не он, Диодорос, кто же тогда этот мотылек? «Не чужой, не друг».
Внезапно он вскочил на ноги. В этом сне ему раскрылся смысл слов оракула. Он заторопился, велел запрячь экипаж и поехал в Помпеи, где жила семья его отдаленного родственника. Несколько бурно он потребовал входа в дом, и когда он увидел позади своего дяди его хорошо выглядевшего и молодого сына, который смотрел на гостя с таким же удивлением, как и его отец, Диодорос знал, что он у цели. Он схватил молодого мужчину за руку.
– Салонмус, оракул избрал тебя, сопроводи меня к моему дому, ты будешь производителем моих детей.
Комната для гостей, в которой жил Клаудиус, была скромной, но чистой и удобной. Большую часть комнаты занимала широкая деревянная кровать. Маленькая скамеечка, деревянный стул, сундук, на котором стояли таз для умывания, кувшин с водой и масляная лампа, завершали скромную обстановку. Через небольшое окно с искусно изготовленной решеткой проникал матовый свет сумерек.
Пила спешила по темному переходу. Боги, должно быть, действительно были с ними, потому что Ромелия поместила Друзиллу перед своей спальней, чтобы та в случае необходимости ночью была рядом. Пила осталась одна. Она заботливо подготовилась к ночи, старательно вымылась в бассейне для рабов и заплела волосы, сбрызнув их до этого душистой водой. Затем она набросила на себя легкую тунику и легла на постель. Пила подождала, чтобы в комнатах у рабов наступила тишина, затем поднялась и побежала к гостевому крылу. Тихонько она постучала условное количество раз в дверь Клаудиуса и подождала с бьющимся сердцем.
Клаудиус открыл дверь и заключил Пилу в объятия.
– Любимая, – пробормотал он и покрыл ее поцелуями. Все забыв, они отдались бурным ласкам. Только постепенно ей удалось освободиться из его объятий. Она улыбнулась.
– У нас еще целая ночь впереди, – прошептала она.
– Если бы это мгновение могло перейти в вечность, – ответил Клаудиус, неохотно разжавший свои объятия.
Пила присела на край его кровати. Изящным движением она сбросила одну сандалию. Очарованный Клаудиус наблюдал за ней. Он сел на скамейку, чтобы смотреть, как она раздевается. Пила изменила позу и перекинула ногу на ногу, рукой она приподняла одежду до колена, чтобы развязать вторую сандалию. Ремешки были узкими и светлыми, ее кожа блестела в сумерках комнаты. Клаудиус снова не мог отделаться от чувства, что Пила светится как бы изнутри мягким рассеивающимся светом, как божественное создание. Когда она наклонялась вперед и развязывала сандалию, ее платье соскользнуло с плеча и обнажило одну из ее прекрасных грудей. Клаудиус подавил стон и зажал свои руки между коленями. Ему хотелось вскочить и заключить ее в объятия, но он не мог оторвать глаз от созерцания этого несравненного зрелища.
Пила поднялась, при этом обнажилось ее второе плечо. Рукой она придерживала тонкую материю над своей грудью. Повернулась. Медленно одежда соскользнула с нее и стала видна вся ее спина. В игре теней он увидел нежную линию ее позвоночника, переходившую в плавную округлость бедер. Сейчас ее силуэт четко обрисовывался на фоне четырехугольника окна. Она опустила руки, и вместе с ними мягкая ткань скользнула вниз, как вода в источнике. Потом она протянула к нему руки, и глаза ее устремились навстречу его глазам.
Клаудиус, затаив дыхание, следил за этими чувственными движениями. Никогда до этого он не видел ничего более прекрасного, и ему показалось, будто он попал на вершину Олимпа, потому что на земле не могло существовать такого божественного очарования.
Он упал перед ней на колени. Он обхватил ее мягкие округлости руками и прижал лицо к ее лону, втягивая в себя аромат ее женственности. Он не пытался подавить дрожь, охватившую его тело.
Пила наклонилась, чтобы приласкать пальцами его голову. Она нежно гладила его волосы, затылок, лопатки. Ее ласкающие руки двигались по его плечам и мускулистым рукам. На одно мгновение она прижала его руки к своим бедрам, чтобы потом нежным нажатием повести их вверх по своему телу.
Клаудиус чувствовал ее нежно округлившийся живот под своими руками, ее упругую и одновременно мягкую грудь. Он нежно ласкал ее тело, пока кончики ее пальцев гладили его руки.
Его губы следовали за его руками от ее лона к теплому животу.
Он ощутил ее легкую дрожь, которую вызвал своими прикосновениями, и приглушенно застонал. Ее руки легли на его локти и мягким нажатием побудили его подняться.
Он стал покрывать нежными поцелуями все ее тело, кончиком своего языка касаясь ее нежно-розовых сосков.
Между обоими царило глубокое молчание, любое слово могло бы прервать таинство этого момента, поэтому никто из них не произносил ни звука, в этом их чувство было едино.
Медленно, не разжимая объятий, они опустились на край постели. Так они и сидели, прижавшись друг к другу, ее руки лежали на его плечах, а он гладил ее спину.
Она слегка выпрямилась и наклонила голову. Твердые соски ее грудей ускользнули от его губ. Он почувствовал легкое дрожание ее груди и скользнул губами к ее стройной шее, а потом пощекотал зубами кончик ее уха.
Дыхание Пилы стало прерывистым, возбуждение полностью захватило ее. Она упивалась каждым мгновением его нежности. Ее чувства следовали по горячей тропе, которую его поцелуи оставляли на ее коже. Она облизала губы кончиком языка, иначе ее горячее дыхание грозило вот-вот иссушить их. Нарочитая медлительность его поцелуев усиливала ее наслаждение.
Клаудиус стонал от страсти. Кровь болезненно пульсировала в его чреслах. И он искал губы Пилы, чтобы остудить сжигавшее его желание.
От избытка счастья Пила улыбнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44