Все четверо не задержались у Приапа, потому что Ромелия торопила их отправиться в другой храм. Оттуда уже доносились музыка и пение. Храм Вакху был значительно больше, стены у него были покрыты фресками, которые изображали сцены рождения, детства, жизни, смерти и возрождения божества. На высоком мраморном столе лежал молодой мужчина, прикрытый лишь шкурой пантеры. На голове его был венок из листьев плюща, в руках он держал жезл Тирса, украшенный веточками пинии. Казалось, он был уже опьянен вином и наслаждался танцами легко одетых женщин с венками из плюща на голове. К вошедшим приблизилась жрица и движением руки пригласила Ромелию и остальных следовать за ней. Она подвела их поближе к живому Вакху, который улыбнулся им. Затем она протянула женщинам миску, и сначала из нее отпила Атенаис, потом Ромелия.
Та протянула миску Пиле и потребовала, чтобы она также выпила.
– Не пей! – прошептал Клаудиус ей на ухо.
Пила осторожно приложила миску к губам и сделала вид, будто пьет из нее. Затем жрица наполнила миску снова и отправила ее по второму кругу. Атенаис уже начала извиваться в такт захватывающей музыке. Щеки Ромелии также покраснели. Чтобы ее не заподозрили, Пила тоже начала танцевать. Она быстро передала миску Атенаис, которая теперь жадно стала пить. Напиток оказался сильно опьяняющим, и взгляд Атенаис теперь стал мягким и полным ожидания. Жрица протянула Атенаис корзину, прикрытую платком. Что-то длинное и острое приподнималось под платком, а также можно было видеть некоторые коренья. Атенаис взяла корзину и присоединилась к рядам танцующих вакханок. Ромелия и Пила также были захвачены чувственной суетой. Внезапно в танец вступили странные мужчины с острыми лошадиными ушами, а позади к их кожаным фартукам были прикреплены лошадиные хвосты. Музыка стала громче, танец более возбуждающим. Мужчины схватили без выбора несколько впавших в исступление женщин. Живой Вакх привлек себе Атенаис, которая поставила перед ним корзину.
Смущенная Пила также раскачивалась между двумя танцующими, пока сильная рука внезапно не схватила ее и не оттащила в сторону.
– Давай исчезнем, – услышала она позади себя голос Клаудиуса. Он вывел ее из святилища на улицу в ночь. Они побежали вниз по холму, на котором стоял храм. Было очень темно, луна пряталась за облаками, однако ночь была мягкой, и пение цикад доносилось до них из находившейся поблизости оливковой рощи. И сюда долетали музыка, смех и вопли вакханок.
Задыхаясь, оба упали в траву. Пахло олеандром и жасмином.
– Держи меня крепко за руку, – прошептала Пила, – я боюсь остаться одна.
– Я с тобой, совсем рядом.
Она почувствовала его дыхание на своей обнаженной шее и вздрогнула.
– Тебе не нужно бояться.
– Этот храм напугал меня. Я не понимаю, почему, если приносят жертву богу, то впадают при этом в такое… в такое безумие.
– Это очень старый культ. Уже много сотен лет назад греки почитали здесь Диониса. У нас много богов, и все они отвечают за что-то хорошее. Тебе не нужно бояться. Тебя испугала неистовость просьб, не так ли? Тебя испугала величина фаллоса. Тебя испугало, что ты можешь оказаться той, в которую насильно вторгнутся. Ты очень ранима. Некоторые женщины полагают, что фаллос – это меч, который убьет их.
– Ты имеешь в виду Ромелию?
– Да, она сходит с ума, требуя, чтобы я спал с ней в моем панцире, она хочет ощущать на своем теле холодный металл, а когда я проникаю в нее, она представляет в воображении, что это мой меч, которым я ее убиваю. Она умирает каждый раз.
– Как можно быть такой ненормальной в ощущении любви? – содрогнулась Пила.
– Любовь? Да это не имеет ничего общего с любовью, это чистая жажда развлечений. Ты знаешь, почему она так охотно смотрит на бои гладиаторов? Она представляет себя на месте противника, умирает вместе с ним, и ей это доставляет наслаждение, поэтому она хочет, чтобы я ее побеждал, чтобы я пронзал ее моим фаллосом, – в этот момент ей кажется, что я убиваю ее моим мечом.
– И тебе это нравится?
– Мне? О нет! Я ненавижу эту женщину. Она унижает и мучает меня, держит в качестве мальчика для развлечений. Кто я для нее? Гладиатор, ничего больше, отребье общества, человек, которого одновременно любят и презирают.
– Почему ты стал гладиатором, какая судьба привела тебя на арену?
– Если бы я не был гладиатором, то был бы вором, или нищим, или разбойником, или жалким рабом в каменоломне. Моя мать была вольноотпущенной галльской рабыней, меретрицей в борделе, а мой отец – одним из многих римских солдат, который посещал ее, плененный ее светлыми волосами и голубыми глазами.
Пила удивленно выпрямилась.
– Вот откуда у тебя голубые глаза.
– Я о них невысокого мнения, – ответил он с горечью. – Я мешал ей, она не могла меня прокормить. Восьмилетним мальчиком она отправила меня прочь от себя в школу Лентулуса. Он вырастил из меня гладиатора. Здесь я, по крайней мере, имею шанс с честью умереть на арене, а не сдохнуть с голода в какой-нибудь канаве.
Он стоял перед ней на коленях, она могла различать его силуэт под темным ночным небом. По шороху она поняла, что он сбрасывает с себя свою легкую одежду. Она ищуще протянула свои руки к нему.
– Но ты ведь не умер, – прошептала она.
– Нет, пока нет, потому что у меня был дар обращаться с мечом так, что я всегда выходил победителем, я мог так бороться, потому что я не боялся смерти. Убивая своих противников, я поднимался все выше во мнении публики, а вместе с этим – и в милости женщин. Меня желали и благородные, и проститутки. Не меня, а мое тело. Мне не составляло никакого труда завоевать женщину, независимо от того, была она бедная или богатая, красивая или безобразная. Но это не приносило мне счастья.
Пила нащупала его тело и нежно погладила пальцами его мускулистую грудь.
– Да, я спокоен, обладая таким телом, оно прекрасно натренировано. За ним следит и ухаживает мой учитель, он лечит все раны, какие мне наносят противники или дикие звери, и это тело хотят иметь женщины – блестящие мускулы, возбужденный фаллос. Дотронься до него, не стыдись, он является гордостью каждого мужчины, признаком его мужественности, его потенции. Приап хорошо одарил меня.
Он подвинул ее руки вниз. Робко Пила взяла его пенис, который явно напрягся. В словах любимого все еще звучала горечь.
– Они все хотят его. – Клаудиус невольно двинул бедрами вперед. – Только никому не пришло в голову, – он стукнул себя кулаком в грудь, – что у меня есть сердце, душа, которая кричит о любви. Откуда это? Любовь – болезнь, которой стараются избежать, потому что она ослабляет дух, омрачает взгляд, расслабляет члены тела. Мужчина должен быть сильным как телом, так и духом. А влюбленность приводит к неконтролируемой суматохе чувств и бешенству. Если мужчина не может предотвратить влюбленности, то, по крайней мере, он не должен это выказывать.
– Любовь не болезнь, Клаудиус. Что было бы с миром без любви?
– О нет, любовь сделала меня больным. Она меня изменила, я ненавижу женщин, с которыми я соединяюсь.
– Ты ненавидишь ту, которую ты любишь?
– Нет, я ненавижу тех, с кем сплю. Я не соединялся с той, которую я люблю.
– Клаудиус…
– Разве ты не понимаешь, Пила, я люблю тебя. Я люблю тебя с тех пор, как впервые посмотрел тебе в глаза, но тогда я не знал, что это любовь. Если бы этой любви не было, я бы давно соединился с тобой. Давно взял бы тебя, как одну из гетер. Я не привык, чтобы мне отказывала женщина. Я не привык сдерживаться. Я страстно стремлюсь к тому, чтобы оказаться между твоими чудесными бедрами, почувствовать твое прекрасное тело, и мои чресла раздирает, когда я вижу тебя, думаю о тебе. Каждый раз мне требуется нечеловеческое усилие, чтобы сдержаться. Чтобы подавить в себе свое стремление. Пила, я люблю тебя. Ты – первая женщина, которую привлекла не сила моих мускулов и не величина моего фаллоса. Ты хочешь мое сердце, тебе нужны мои чувства. Ты затронула во мне струны, о которых я и не подозревал, что они есть во мне. Я никогда не буду с тобой спать, если ты сама этого не захочешь.
– Даже если для тебя это – мука?
– Я лучше умру, чем стану принуждать тебя.
Пила взяла его руки и приложила к своему телу. Он нащупал ее грудь и резко втянул носом воздух.
– Я не хочу, чтобы ты умирал. Я не хочу, чтобы ты страдал из-за меня.
– О, Пила, я охотно страдаю из-за тебя, это сладкая мука, которая доставляет мне и радость, и боль.
Пила раскрыла свою тунику.
– У тебя нежные руки, Клаудиус. Чудесные, нежные руки, пусть они погладят мое тело.
Она откинулась назад и прислонилась к косогору. Клаудиус наклонился к ней, и она почувствовала его горячее дыхание. Ее губы приоткрылись в ожидании его поцелуя. Когда он коснулся их, ее бросило в жар.
– Ты действительно этого хочешь, Пила? Ты хочешь соединиться со мной? – пробормотал он между поцелуями.
– Да, я хочу. Я хочу этого здесь и сейчас.
– Потому, что ты охвачена желанием?
– Нет, потому, что я люблю тебя.
Он встал на колени между ее раздвинувшимися бедрами, и она нежно гладила его по волосам в то время как его губы все ниже спускались по ее телу. Клаудиус чувствовал дрожание ее мускулов от своих прикосновений и услышал ее тихий стон. Грудь у нее была полной, более пышной, чем у римлянок, но твердой, гладкой и такой чудесно теплой. Он почувствовал желание прижаться к ее груди и забыть весь проклятый мир вокруг себя, однако его губы спускались все ниже к маленькому углублению ее пупка на ее мягко приподнятом животе.
Тут из-за облаков выступила луна и осветила местность своим серебряным светом. Тело Пилы лежало перед Клаудиусом, подобное беломраморной статуе, невероятно красивое, пропорциональное и гармоничное. Он приподнялся над ней, чтобы лучше рассмотреть девушку.
– Неужели это Золотое Руно, которое разыскивал еще Александр Великий? – Его пальцы нежно погладили светлые волосы на ее лобке.
Пила развела ноги.
– Оставайся лежать так, я хотел бы полюбоваться не тебя.
Он лег на нее. Пила ощутила его возбужденный фаллос. Его руки нежно гладили ее бедра, затем он схватил ее ягодицы и потянул их на себя.
На мгновение она задержала дыхание, когда Клаудиус вошел в нее.
Ему показалось, будто он погрузился в жерло вулкана. Внутри у нее было горячо, влажно.
Он почувствовал судорогу в ее теле и замер. Успокаивающе погладил руками ее длинные ноги, затем нежно склонился над ней, не выходя из нее и ища ее губы. Одной рукой Пила оперлась на мягкую траву, другой обвила его шею. Его губы были влажными и горячими, и она впивала его поцелуи, умирая от жажды. В их нежности было глубокое взаимное доверие, наполнявшее Пилу бесконечным удовлетворением, счастьем.
Медленно она вытянула свое тело и отклонила назад голову, и Клаудиус не мог не восхититься ее длинной стройной шеей.
– Ты прекрасна, как лебедь, – выдохнул он.
Медленно он начал двигаться в ней, ее тело расслабилось, и она сопровождала каждое его движение мурлыкающими звуками. С удивлением он внезапно почувствовал, что кожа у него покрылась мурашками, и радостная дрожь сотрясла его только оттого, что он мог наблюдать за Пилой в момент их соития.
В то время как его движения стали сильнее, Клаудиус обеими руками подхватил ее и приподнял. Она поставила ноги на землю и прижала руки к своим бедрам, чтобы поддержать его. Теперь Пила могла подаваться вперед с каждым движением его чресел, и ее нежное мурлыканье перешло в ликующий стон. Очарованный, он смотрел на ее замершее от восторга прекрасное лицо, глаза у нее были закрыты. Свои губы она слегка приоткрыла и возбужденно облизывала их кончиком языка. Ее светлое тело радостно извивалось под ним в растущем экстазе.
Внезапно она выпрямилась, открыла глаза и крепко прижала его к себе. Он почувствовал, как ее ноги обнимают его, давление ее бедер усилилось, и это побудило его двигаться более быстро. Ее прерывистое дыхание касалось его потной кожи, ее живот вибрировал, и, когда он сделал два-три сильных толчка, она выпрямилась под ним. Он заглушил ее крик своими губами и крепко обнял ее дрожавшее тело, его фаллос тоже взорвался, причинив ему неизвестную до этого боль. Чувство тепла и счастье пронзили его. Он хотел никогда не отпускать ее, защищать ее своим телом, обнять ее своими сильными руками.
Их губы все еще оставались соединенными, как и их тела, застыв в бесконечно долго длившемся мгновении обоюдного ошеломляющего счастья.
Облака медленно надвинулись на лик луны. Белое тело Пилы казалось погасшим, как алебастровая лампа, масло в которой кончилось. Их тела расслабились. Она вытянулась и постепенно приходила в себя. Подняв голову и встретившись с ним глазами, она увидела в них бесконечное удивление.
– Я никогда не поклонялся богине Венере, только Марсу и Приапу, однако если Венера хоть приблизительно так же хороша, как ты, я покоряюсь ее очарованию. Должно быть, именно она свела нас.
– А разве не стрела Амура пронзила твое сердце? – смеясь, спросила Пила.
– Его стрелы оказались взорами твоих небесно-голубых глаз. – Лицо у него было мягким и расслабившимся, в этот момент он, скорее, походил на греческого юношу, чем на римского гладиатора.
Он вытянулся рядом с ней в траве и нежно погладил ее тело, затем накрыл ее своей одеждой.
– Я хотела бы еще на мгновение прижаться к твоему телу, – попросила она.
Он тесно приник к ней, нежно коснулся губами ее лица, ласково и игриво, успокаивающе, придавая ей уверенность. Для Пилы это были моменты блаженства. Она ощущала тепло и защищенность.
Клаудиус взглянул на небо.
– Мы должны идти, любимая, – сказал он тихо, но твердо. – Скоро рассветет. Ромелия заметит твое отсутствие дома.
Вздохнув, Пила поднялась и оделась. Клаудиус надел свою тунику и набросил плащ. Взявшись за руки, они побежали через оливковую рощу, вниз, в долину, где цвели кусты олеандра.
За несколько шагов до маленькой двери в стене, о существовании которой знали лишь немногие, они расстались.
Клаудиус помедлил. Он наклонился к Пиле и поцеловал ее.
– Я люблю тебя, Пила. Пожалуйста, не забывай об этом никогда, что бы ни случилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44