Тогда я поняла, что без особых со своей стороны усилий Роза смогла как-то проникнуть в душу этой женщины, закрытую для большинства окружающих ее людей. С тех пор Элизабет никогда не расставалась с этой брошкой.
На своем первом обеде в доме Лангли я пришла к выводу, что богатые живут в мире одиночества и что даже за деньги невозможно купить непринужденность в общении с незнакомыми людьми, а также с теми, кто не так хорошо обеспечен. Возможно, поэтому Джон Лангли и принял в свой дом Розу. Он старел, окруженный богатством и тщеславием, а в таком окружении было, наверное, слишком холодно, и он это понимал. Переводя свой взгляд с Тома на Элизабет, которую присутствие отца почти парализовало, я начинала понимать, какой находкой, должно быть, явилась для Джона Лангли Роза, а неудачный брак его сына оказался неожиданным благом. Роза обладала огромной жизненной силой, по сравнению с которой Том и Элизабет казались просто мертвенно-бледными куклами. Она не была неопытной и невежественной девушкой, как он опасался, к тому же Лангли знал, как быстро можно усвоить привычки и манеры богатых, что мы и делали с Розой в тот вечер. Еда подавалась на изысканных тарелках, а рюмки были наполнены прекрасным вином. Наблюдая за остальными, мы обе узнавали, каким ножом или вилкой и когда следует пользоваться; и хотя наши рюмки остались почти нетронутыми, скоро их заменили другими.
– Своего повара я привез сюда из Лондона, – сказал мне Джон Лангли.
Я поняла, что мне надо было похвалить отличное качество соусов, нежный вкус мяса, но, помню, из-за стола я тогда вышла голодной. Джон Лангли оказался сторонником умеренности в питании, что шло вразрез с существовавшей в то время модой; свои убеждения он пытался навязывать и всем домашним. Я узнала, что его слугам было приказано не предлагать добавок. Вообще атмосфера столовой казалась холодной и неприятной, как, впрочем, и еда.
Конечно, не кто иной, как Джон Лангли, задавал весь тон разговора за столом, если это можно было назвать разговором. Мне это показалось сплошным потоком распоряжений.
– Ты будешь работать в конторе вместе с Лоренсом Клэем в магазине, – сказал он Тому. – Я распорядился поставить туда еще один стол.
– Клэю это не понравится, – попытался возразить Том. – Ведь занимать контору одному является для него величайшим наслаждением в жизни.
– Значит, ему придется обойтись без этого! – Джон Лангли переходил уже к другому вопросу. – Послезавтра мы едем в Лангли-Даунз. Я специально не стану никого предупреждать о нашем приезде. Такие неожиданные визиты позволяют держать их там на должном уровне.
– Неужели мне придется так скоро оставить магазин? – спросил Том. – Старик Клэй ужасно огорчается, когда нарушается привычный порядок вещей.
Но думал он совсем не о Клэе; я заметила его взгляд, обращенный к Розе, которая словно и не замечала мужа. Ехать в Лангли-Даунз ему явно не хотелось.
– Что думает Клэй, меня не касается. Мне надо, чтобы ты…
Неожиданно для всех Джона Лангли перебила Роза, и по тому, как он при этом нахмурился, я догадалась, что такое случается здесь не часто. Она повернулась к Лангли с горящими от любопытства глазами.
– Да-да, поедемте в Лангли-Даунз! Мне так хочется там побывать…
– В вашем положении, моя дорогая Роза, было бы неразумно куда бы то ни было ездить. Вы должны подождать с поездками, пока не родится ребенок. Мы не можем рисковать его благополучием.
Думаю, Лангли понял, что приобрел в этой сделке. Он мог сколько угодно любезничать с Розой, но на самом деле его волновал только ребенок, которого она должна родить. Почти на все Лангли будет смотреть сквозь пальцы – на то, что Роза ирландка, католичка, дочь содержателя гостиницы, – если только она произведет на свет здоровое потомство, о чем красноречиво свидетельствовала ее фигура. Наверное, нынешнее поколение уже было сброшено им со счетов. От своих собственных детей Джон Лангли получил одно разочарование, но он был уверен, что уж со внуками-то так не случится. Вероятно, при сопоставлении происхождения Розы и той свежей струи жизни и энергии, которую она могла бы внести в семью Лангли, последнее перевешивало.
– Роза, я нанял для вас горничную, которой раньше уже доводилось заниматься детьми. Она приедет к вам завтра.
– Я предпочитаю сама подбирать себе горничных.
– У нее безупречная репутация, – отрезал Лангли, чтобы больше уже не возвращаться к этому вопросу. Затем он перевел свой взгляд на Элизабет. Я заметила, что она заметно побледнела, когда ее отец заговорил. – Ты, Элизабет, расскажешь Розе, как вести хозяйство, и через некоторое время она сможет принять у тебя ключи. Управлять домом следует замужней женщине.
Бледное лицо Элизабет залила краска.
– Да, замужней, папа! Вы разве забыли, что я замужем?
Убедившись, что слуга удалился из комнаты, Лангли позволил себе съязвить. Вытянув шею вперед, он склонился над огромным столом, напомнив мне старую черепаху.
– Замужем? Я не считаю, что женщина замужем, если у нее нет мужа или ребенка.
– Вы не правы… не правы! – Элизабет даже приподнялась со стула, а ее рот нервно дергался. – Не я была виновата. Это вы сделали так, чтобы…
Но тут в разговор быстро вмешалась Роза:
– Может быть, было бы лучше оставить пока все, как есть? – Она опустила глаза с деликатностью, которая, уж я-то знала, была чистым притворством. Однако на Джона Лангли это возымело свое действие. – У вас такой большой Дом… – продолжала Роза, беспомощна взмахнув руками. – В моем положении мне будет нелегко взять на себя все это. Возможно, после рождения ребенка…
– Ну, дело ваше, дело ваше, – поспешно ответил Джон Лангли.
Затем, решив, что мы уже достаточно поели, он поднялся из-за стола. Когда мы медленно выходили из столовой, я заметила взгляды, которыми обменялись Роза и Элизабет. Они означали, что оказанная услуга была с признательностью принята. Теперь Элизабет останется здесь домоправительницей. Розе только этого и надо было, однако Элизабет думала, что ей сделали одолжение. Невероятно, но между ними образовалась невидимая связь, предназначенная для того, чтобы оберегать друг друга от Джона Лангли. Элизабет почти торжествовала. Хотя с приходом Розы она и потеряла в глазах отца – ведь это означало, что другая женщина родит ему первого внука, – но зато приобрела защитницу в лице Розы и поэтому стала сильнее. Так, в отчаянной попытке помочь друг другу, и сложился их альянс.
Взяв Розу под руку, мистер Лангли повел ее вверх по лестнице в гостиную. Мы с Томом и Элизабет брели сзади, слушая их разговор, а точнее сказать, монолог старика.
– Конечно, вам надо посмотреть Лангли-Даунз, когда сможете, и бухту Надежды тоже. Ведь они – моя гордость. Даже если бы кроме них ничего больше не было, этого уже достаточно. Ведь это мои первые шаги. Я первый поселился на той части побережья, где расположена бухта Надежды, первый сделал нечто основательное на земле, где ютились только появлявшиеся по случаю китобои. Я первый привез туда овец-мериносов. Теперь другие претендуют на это, но они лгут!
Усадив Розу рядом с собою на диван, Лангли продолжал:
– Я своими руками помогал строить «Бухту надежды», сам расчищал землю для пастбищ. Конечно, я был уже не новичок в сельском хозяйстве: на холмах Суссекса у меня когда-то была прекрасная ферма, но земельная реформа и требования работников повысить им зарплату убедили меня начать все заново здесь. Тогда я все продал и приехал на Землю Ван-Дьемена – там и родился Том. Вся хорошая земля оказалась уже занята, так что мне пришлось пренебречь правительственными постановлениями, запрещающими селиться в этой части страны, и привезти сюда свои стада. Десять лет боролся я с колониальным министром, чтобы узаконить свои права. Я открывал эту страну… Я помогал другим получить возможность приехать сюда! А какие-то негодяи пытались сказать мне, что я не имею на свои земли прав. Как будто я не заработал их своим трудом и потом…
Том и Элизабет специально уселись подальше от своего отца. Для меня его рассказ был нов и увлекателен, но они-то, должно быть, слышали его уже много раз, и, наверное, всякий раз он служил им упреком. Когда Том слушал, как его отец рассказывает о напряженном труде, о своих достижениях, о которых в колонии теперь ходили легенды, на его лице отражалось давнее страдание. Каждое слово звучало ему упреком и, казалось, причиняло Тому почти физическую боль. Я поняла, почему он оставил этот дом. Вряд ли он был виноват, что у него хватило сил только на то, чтобы просто уйти, не добившись ничего самому. Я стала сожалеть, что с моей подачи Роза снова привезла мужа в этот дом, но понимала, что, с моей помощью или без нее, он все равно бы вернулся сюда. Роза была настоящей погибелью для него – она была и его любовью, и тяжким грузом. Ради нее он готов был оставаться здесь и терпеть. Розе достаточно было проявить немного доброты к нему, чтобы он без сожаления расстался со своей свободой. Мне было жаль его, но я понимала, что поделать тут ничего уже нельзя. Джон Лангли давным-давно погубил своего единственного сына вот этими монологами, один из которых я сейчас слышала, и помочь Тому было уже невозможно.
У Розы хватило ума выслушивать рассказ своего свекра с видом неподдельного интереса. Ведь он был не из тех, кто, отбросив чопорность, мог хвастаться перед посторонними своими подвигами. Скорее всего, у него давно уже не было слушателей, поэтому новая аудитория доставляла ему настоящую радость.
– Все, что вы видите в этом доме, выбирал я сам, конечно, во время поездок в Лондон. Первая мебель, которую я привез оттуда, все еще стоит в Лангли-Даунз. Почти вся она из дуба, тяжелая, хотя, как и здесь, там есть отличные вещи. Разве что пианино там не очень – вот этот инструмент, что вы видите, сделан самим Плейелом.
Я понимала, что, как и я, Роза слышит имя этого мастера впервые, но, как я уже говорила, мы обе оказались способными ученицами. Роза всплеснула руками.
– Какая прелесть! Можно я попробую?
Не дожидаясь разрешения, она поднялась и подошла к инструменту. Я пыталась угадать, какую из ирландских песенок она сейчас исполнит и как это воспримет старик. Однако Роза оказалась умнее. Взяв несколько аккордов, она пропела:
– Ты выпьешь, глядя мне в глаза,
Отвечу тем же я…
Это была английская песня. Тогда я впервые увидела на лице Джона Лангли улыбку. После этого лишь один раз я слышала, как Роза пела ирландскую песню. Но пела она ее не Джону Лангли, а Адаму.
Глава пятая
Очень быстро пришла осень и принесла с собой холодный ветер и дождь, который оставлял на Лангли-Лейн огромные лужи; хоть летом мы и страдали в нашем домике от жары, зато теперь в нем было тепло ведь от ветра его со всех сторон защищали высокие здания. В переулке Лангли все еще пахло лошадьми, этот запах стал даже ассоциироваться у меня с домом и теплом. Почти постоянно на моей плите стоял чайник, чтобы при случае можно было быстро приготовить чай извозчикам Лангли. Когда бы я ни возвращалась от Магвайров или из дома Лангли, я всегда встречала их приветливые лица, и это вошло в мою жизнь, так же, как радостное мяуканье моих кошек. Извозчики грели руки о большие кружки с горячим чаем, которым я их поила, пока не раздавались крики грузчиков, возвещающих, что очередная телега готова. А когда на смену осени пришла зима и на Лангли-Лейн узнали, что я жду ребенка, я стала получать для него всякие подарочки: шапочки, кофточки и даже шаль, связанные женами, которых я никогда не видела. По этому поводу Адам шутил:
– Как же ты будешь крестить ребенка? Ведь у него не хватит кулачков, чтобы погрозить всем крестным отцам.
Иногда Адаму приходилось оставлять меня одну – во всех портах побережья Джон Лангли вел оживленную торговлю. Но часто Адам очень быстро возвращался, сделав рейс только до Сиднея и выгрузив там товар. Всякий раз, когда «Энтерпрайз» заходил в Уильямс-Таун, об этом сразу же становилось известно Джону Лангли или Лоренсу Клэю, его главному клерку. Мне своевременно передавали эту новость, а также приглашение воспользоваться любой свободной каретой Лангли, чтобы отправиться в бухту Хобсона. Узнав, что скоро и у меня будет ребенок, Джон Лангли распорядился давать мне транспорт при первой же необходимости. Я была благодарна, хотя прекрасно знала причину, по которой он отдал такое распоряжение. Определенным образом я была ему полезна, и Лангли это понимал.
Я была нужна Розе, а значит, и ему тоже. Ее беременность была для всех сущим наказанием. Она стала раздражительной и капризной и, несмотря на завидное здоровье, любила прикинуться больной. Кажется, она находила удовольствие в том, чтобы переворачивать это хорошо отлаженное хозяйство вверх дном ради какой-нибудь своей мелкой прихоти. Она мучила Тома своим бесконечным нытьем, что, мол, ей ужасно скучно, и жаловалась Элизабет на нерадивость слуг. От Элизабет потребовался весь ее такт, чтобы удержать прислугу после нескольких недель капризов и оскорблений Розы. Разумеется, Джон Лангли не мог не знать о ее вспышках гнева и слезах, хотя при нем Роза вела себя немного сдержаннее, а Элизабет никогда не рассказывала ему о трудностях, возникших теперь с ведением хозяйства. Но Лангли молчал, молчал, даже если Роза опаздывала к семейным трапезам или вообще на них не являлась. Правда, иногда в его голосе слышалось раздражение, но даже самые резкие его слова смягчались, когда он обращался к Розе.
– Для женщины в вашем положении, Роза, самое главное – это спокойствие. Вы должны думать о ребенке.
– Думать о ребенке! – уже наедине со мной бушевала Роза. – Он только и думает об этом ребенке. Иногда мне становится интересно, а кто, собственно, его ждет?! Обо мне хоть кто-нибудь вспомнил?! Он мне и шагу не дает отсюда ступить! Не позволяет даже прогуляться в Брайтон, чтобы подышать там морским воздухом, потому что это, видите ли, слишком далеко от дома. Не знает, а говорит: ведь только три месяца следует быть особенно осторожной.
Вот поэтому Джон Лангли и нуждался во мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56