– Она встала и принялась зажигать свечи, после чего раздала их нам. – А теперь все идите спать – завтра у них наверняка все развалится. Хоть бы у них там кончились еда и виски – в этом их дурацком форте. Да, впрочем, они и без этого завтра же вернутся домой – потрусят к своим половинам, как ягнята!
Она засыпала золой последние тлеющие угольки в костре, и вместе с ними исчезли очарование и романтика, которыми мы прониклись, увидев сегодня реющий над Эврикой флаг. Мы смиренно отправились по палаткам.
Когда Кейт заглянула к Кону, обычно ночующему вместе с братьями, я услышала, как он говорит ей, уже почти засыпая:
– Завтра мы с Томми О'Брайеном начнем собирать наше собственное войско… Завтра же…
Но к утру оказалось, что Кейт была права. С восходом солнца мы увидели, что форт пришел в плачевное состояние, как будто подтверждая ее слова об игре в войну. Сразу же после завтрака, когда Лейлор начал учения, обнаружилось, что по сравнению со вчерашним днем число бойцов уменьшилось чуть ли не вдвое.
– Ну вот, образумились, – удовлетворенно сказала Кейт, – не удивлюсь, если сейчас Син явится в поисках чего-нибудь съестного, и на этом великое восстание закончится.
Ближе к полудню, когда старатели вышли из шахты, чтобы сделать перерыв на чай, выяснились новые подробности происходящего.
– Некрасиво получается, – сказал Дэн, – вчера вечером некоторые умники именем Комитета форта Эврики реквизировали у населения деньги, еду и патроны. Наверняка большая часть награбленного никогда не дойдет до ворот форта, а просто осядет у кого-то в карманах.
– Конечно, а что ты хочешь? Разве тебе неизвестно, что бунтовщики всегда наполовину состоят из тех, кто не прочь полакомиться на дармовщинку?
Подготовка к восстанию с каждым часом обрастала все новыми слухами. Поговаривали даже, что одна из групп форта намеревается захватить городскую казну. Наверное, эти сплетни дошли и до комиссара Реде, поэтому к банку подоспело подразделение полиции и принялось обкладывать здание мешками с песком.
– Ну уж тут он перегнул палку! – сказала Кейт. – Англичанин, да и только! Достаточно посмотреть на их жалкие подобия ружей и пик… К тому же здание каменное.
Лейлор послал в тюремный лагерь делегацию с требованием освободить заключенных, взятых во время вчерашней проверки. Реде воспринял это как ультиматум. Но все мы, и даже старатели, находящиеся вдали от форта, считали освобождение унизительным. Весь день удача то сопутствовала Лейлору, то грубо поворачивалась к нему спиной. Обращения за помощью в соседние «золотые» города начали, было, приносить первые плоды. Но те, кто пришел, ожидали найти здесь до зубов вооруженный и укрепленный форт, хорошо снабжаемый и едой, и виски. Посмотрев же на то, чем он был на самом деле, и не обнаружив у себя никакого боевого задора, большинство добровольцев вернулись обратно. А вслед за ними разбежались и многие воины из самого Балларата – даже те, кто давал присягу. Но это, как оказалось, пошло форту только на пользу. Там остался лишь костяк из самых решительных и серьезно настроенных бойцов. Учения у них проходили лучше, да и оружия хватало. В общем, несмотря ни на какие отсрочки, дело пахло войной.
Конечно, оставался еще шанс, что «все у них развалится», как говорила Кейт, – тогда бы мы прожили тот вечер в мире. Но полученная из Мельбурна новость отрезала все пути к отступлению: губернатор Готхэм сообщил, что решил раз и навсегда покончить с беззаконием на приисках и отправил в Балларат новое подкрепление – оставшиеся части 12-го и 40-го полков, оснащенные двумя полевыми орудиями и еще двумя гаубицами.
– Ну, теперь уж точно никто не смирится, – сказал Адам. – Это – война!
После обеда Адам нанял в прокате двуколку, взял нас с Розой, и мы отправились на поиски оружия и боеприпасов. Мы с Розой надели шляпки, перчатки и наши самые лучшие платья – лично я была в клетчатом зеленом. Так нам приказал Адам, впрочем, где дело касалось нарядов, Розу и не приходилось упрашивать. Она облачилась в голубое платье из муслина, которое прекрасно подошло бы для приема гостей где-нибудь в саду, и оно до обидного шло ей. Волосы она гладко зачесала под шляпку; у нее были чистые перчатки и чулки, а такие мелочи, как слой засохшей грязи по краю подъюбника, мужчины все равно не замечают. Она была очаровательна, скромна и дружелюбна. Пока мы ехали по Главной улице, она во все стороны улыбалась, правда, никто на нее особенно и не смотрел – на Главной улице было пустынно как никогда: увидев, что солдаты обкладывают банк мешками с песком, предусмотрительные торговцы немедленно окопались в своих магазинах и стали подсчитывать собственное оружие и боеприпасы. Но была суббота, и отели, к счастью, еще работали. Сидя рядом с Адамом, Роза сияюще улыбалась и кивала знакомым. Сама того не замечая, она вела себя как собственник, с гордостью демонстрирующий окружающим свое добро. Разве могла она знать, какую боль причиняет мне эта ее невинность!
– Не так-то просто было смыться от мамы, – Щебетала она, – в конце концов я наврала ей, что меня зовет миссис О'Доннел.
– Все равно она узнает правду, когда мы вернемся, – сказал Адам. – Конечно, ей не понравится, что я езжу по поручениям Питера Лейлора, но ведь в форте не хватает самых необходимых вещей. Лейлор дал мне письменное полномочие просить помощи от его имени. Думаю, нам следует прочесать Клунс и Аррарат, а потом еще Кресвикский ручей. Может быть, кто-нибудь ссудит нам деньги или еду, даже если не захочет расстаться с оружием. Я вполне понимаю, что в такое время у любого пропадает охота раздавать оружие.
– А от нас-то какая польза? – я чувствовала, что мешаю им, как лишняя компаньонка в увеселительной поездке.
Адам улыбнулся:
– А вы для украшения, Эмми. С вами у меня более респектабельный вид. Когда мы будем подъезжать куда-нибудь, женщины увидят вас и не станут бояться, да и мужчины не примут меня за какого-нибудь бандита.
Я поглубже надвинула шляпу, чтобы защитить лицо от солнца. Стояла жара.
– Разве это твоя война, Адам? – спросила я. – Ты же не старатель. Зачем тебе все это?
Он без необходимости поторопил коней, хлестнув их вожжами, хотя обычно ездил очень спокойно.
– Любая война становится моей, если она затрагивает Магвайров, – он кивнул нам обеим, – но я вообще за старателей или уж по крайней мере против тюрьмы. Это новая страна, и она вправе быть чистой и свободной. Нам, американцам, это знакомо. Мы знаем, что значит стремление к свободе… – Он вдруг осекся, как будто решил, что лучше демонстрировать эти идеи в действии, чем просто болтать о них. Наступила неловкая пауза.
Однако Розе не хотелось, чтобы он молчал: Она склонила голову, пытаясь заглянуть ему в лицо и прочитать его мысли. Она так любила его, что хотела владеть им полностью, вместе с мыслями.
– По всему, Адам, ты становишься настоящим австралийцем, – проговорила она игриво.
Но он не ответил ей улыбкой.
– Пока не умру, я всегда буду оставаться жителем Нантукета, – сказал он, – а вот что касается потомков… да, пожалуй, мои дети будут австралийцами.
И я стала думать о его детях. Наверное, Роза тоже задумалась о них. Мимо нас проносились, сменяя друг друга, картинки австралийской природы. Весенняя зелень сошла, и местами земля была уже полностью выжжена солнцем. Края, по которым мы проезжали, были пустынны и неприветливы. Даже если здесь попадались следы человека – какая-нибудь ферма, едва не растаявшая от зноя, загоны с овцами, – на этой земле они казались лишь тонкими карандашными набросками. И не важно, находились ли они близко от дороги или вдалеке на холмах, переходящих в голубой простор, – все равно они не производили впечатления подлинной жизни. Это были лишь первые робкие попытки населить эту землю, приручить ее и освоить. И сколько же сыновей Адама и чьих-нибудь еще понадобится, чтобы заполнить эту страну от горизонта до горизонта! И тут я вспомнила, что в одном только Балларате живут сорок тысяч человек, нуждающихся в земле. Многие из них сразу бросили бы рыть золото, получи они хоть клочок. И именно жажда овладеть этими землями построила форт на Эврике – это было начало нового сознания. Но вот дети – дети Адама, дети других, – они уж точно не станут сидеть в палаточных городках и трущобах Мельбурна. Они расселятся по этой земле и обязательно ее отвоюют. При этих мыслях меня охватили воодушевление и радость от сознания, что я тоже являюсь частью благородного дела – даже сейчас, сидя в тесной двуколке.
Мы проездили до самого вечера, но все же не могли похвастаться большим урожаем. Редко кто уступил нам в просьбах о помощи – даже именем Питера Лейлора и повстанцев. Известия о событиях в Балларате даже в этой пустыне распространялись на редкость быстро. Многие, к кому мы обращались, уже знали о существовании форта; в некоторых местах уже успели побывать другие, и там нас встречали не очень приветливо. Попадались и те, кто с интересом выслушивал нас, и тогда нам удавалось получить мешок муки или немного патронов. Денег не давали; в конце концов мы даже перестали их спрашивать. В отдаленных поселениях – будь то одинокая палатка золотоискателя или маленькая ферма, – если только там попадалась женщина, нас тут же приглашали пройти на чашечку чая. И пока мы пили, бедняжка жадно впитывала каждое наше слово, не отрывая восхищенного взгляда от наших платьев и шляп.
Одна женщина с тремя детьми на руках призналась нам с грустью:
– Уже больше четырех месяцев я не имею возможности просто поболтать с кем-нибудь. Муж не берет меня в город.
Отдавая нам ящик с боеприпасами, она добавила:
– Джо меня прибьет, когда вернется и обнаружит пропажу. Ну да Бог с ним! Не такая уж дорогая цена за то, чтобы поговорить с живыми людьми.
Но настоящим подарком дня стал мушкет. Он был довольно древний, но зато с полной амуницией. Отдал нам его один старатель, которого мы случайно встретили возле Александр-хилл. Некоторое время он двигался впереди нас верхом на муле, а когда мы поравнялись с ним, он уже разбивал лагерь. Еще не начало смеркаться, и мы приняли его предложение попить с ним чаю – это была уже пятая чашка за день. Он оказался лондонским кокни, приехавшим в Австралию уже двадцать лет назад. За эти годы он весь ссохся и сморщился, беспрестанно копая золото, затем пропивая его и устраиваясь где-нибудь пастухом. Похоже, он был из досрочно освобожденных – с такой ностальгией он говорил об Англии и особенно о Лондоне. Вряд ли он покинул его добровольно. А когда он узнал, что я тоже там жила, то буквально засыпал меня вопросами – я только успевала отвечать. Мы, собственно, ничего и не ждали от него, кроме чая; с нашей стороны это была простая любезность по отношению к человеку, одиноко бредущему неизвестно куда. Но когда мы собрались уходить, он неожиданно достал из палатки мушкет и протянул его мне.
– Пусть янки научит тебя, как им пользоваться. Думаю, там, на Эврике, это тебе пригодится. Хватит, пожалуй, переводить патроны на змей и кенгуру.
Он вышел на дорогу проводить нас и, пока мы не скрылись, все махал рукой. До сих пор он стоит у меня перед глазами – одинокий, бездомный. Он будет смотреть на нас, пока не осядет поднятая двуколкой пыль, а потом вернется к костру варить себе ужин и еще долго будет вслух проговаривать названия лондонских улиц, как делают обычно одинокие люди.
Не доезжая до Балларата, Адам еще раз свернул с основной дороги. Было неясно, куда он направляется – кругом не было ни домов, ни палаток, ни даже стоянок с остывшим кострищем. Солнце уже заходило за гору, оставляя в тени поросший кустарником край долины и скудно освещая редкие деревья перед нами.
– Зачем ты свернул, Адам? – спросила Роза. Он помог нам сойти с двуколки.
– Я решил, что вам надо сейчас научиться держать оружие. Если что-нибудь начнется, мужчинам будет уже не до вас. К тому же лучше не делать этого в присутствии мамы.
Он достал из-под сиденья замызганный коленкоровый сверток. В нем оказалась деревянная лакированная шкатулка, внутри которой на синем бархате лежали два маленьких незатейливых пистолета – совершенно одинаковых.
– Дуэльные, – пояснил он, – я купил их в Мельбурне. Красивые, правда? Смотрите… – Он наклонился и пальцем показал на крошечные буквы «Ф. Иннес. Эдинбург». – Они рассчитаны только на один выстрел – потом надо перезаряжать, но я думаю, для женщины и это неплохо.
Роза решительно тронула, а затем достала один из пистолетов. Под его тяжестью рука ее сразу скользнула вниз.
– Я уже однажды видела дуэльные пистолеты, – сказала она, – но они были гораздо красивее этих – серебряные и с перламутром.
– Безделушки! – презрительно отрезал Адам. – Вот блеснет разок серебро на солнце, ослепит тебя – и считай, что ты уже отправился к праотцам. – Он вынул и второй пистолет. – А этот для тебя, Эмми.
Я так и отпрянула, увидев, что Адам протягивает мне пистолет. Страх и отвращение захлестнули меня; передо мной снова, как наяву, замаячила рука, сжимающая револьвер, которым я застрелила Гриббона. Да я и пальцем до них не дотронусь!
– Я не люблю огнестрельное оружие, – как можно спокойнее сказала я. И отошла от них немного в сторону.
Адам пожал плечами.
– Как хочешь, но, думаю, тебе все же стоит научиться – для твоей же пользы.
Он отвернулся, явно разочарованный. Но даже это не могло заставить меня коснуться рукой пистолетов. Я стояла и смотрела, как Адам выбрал камедное дерево неподалеку, подошел к нему и закрепил на стволе бумажный листок.
– Конечно, если на Эврике будет заварушка, тебе не придется стрелять с такого расстояния, – сказал он Розе, – но на всякий случай надо уметь. Таким пистолетом можно очень метко стрелять. Даже женщине достаточно только поднять его и навести на цель – промахнуться почти невозможно. Так… Держи ровно, – приговаривал он, – правда, красиво?
Но когда она попыталась навести пистолет на цель, рука ее начала дрожать, не выдерживая веса оружия.
– Он слишком тяжелый.
– Он такой и должен быть, – сказал Адам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56