– Детская и классная комната на самом верху, – сказал Том, указывая на последний пролет крутой лестницы.
– Ну и ладно. Туда мы зайдем, когда придет время, правда, Эмми? – сказала Роза. – Пойдем, ты поможешь мне распаковываться. Я так рада, что окна нашей комнаты смотрят на набережную, а ты, Том? Мне нравится, когда слышно все, что творится вокруг.
Быстрым движением руки она распахнула одно из окон, которое выходило на улицу, и, облокотившись на подоконник, высунулась наружу. Я видела, как Элизабет открыла было рот, чтобы возразить. Мне пришло в голову, что, возможно, с тех самых пор, как построен этот дом, никто никогда не выглядывал из его окон, чтобы таким образом обозревать Коллинз-стрит. Роза же в эту минуту казалась властительницей всего мира.
Элизабет сразу же принялась снимать какие-то ключи со связки, которую держала в руках.
– Я оставляю их вам. Это от высокого комода и от шкафов для одежды. А теперь меня ждут дела…
Роза быстро отвернулась от окна.
– Ну, не можете же вы так скоро уйти. У меня есть… Мне еще нужно вам кое-что показать. Том, подай мне скорее саквояж! Нет-нет, она, должно быть, вон в той корзине, – она приложила руку ко лбу. – Куда же я могла ее деть?
Элизабет медленно отступала к дверям.
– Да что ты ищешь? – спросил Том.
– Брошку, которую мы купили специально для Элизабет в Балларате.
Роза принялась выбрасывать из плетеной корзинки все содержимое, а Элизабет стояла, как прикованная, глядя на то, во что превращается еще пять минут тому назад безукоризненно убранная комната. Она не заметила выражения лица Тома, его удивленно поднятых бровей и полного изумления взгляда. Кончилось тем, что Роза высыпала все вещи из саквояжа на кровать.
– Да вот же она! – Роза приблизилась к Элизабет с маленькой коробочкой в руке, которая оказалась бархатным футляром из ювелирного магазина. Его крышка была сломана и висела на одной петле.
– Она сломалась в поездке – эти извозчики такие неаккуратные, – но сама брошка не пострадала. Взгляните-ка, она сделана здесь, в Мельбурне, у Симмонса.
Наступило короткое замешательство, во время которого Элизабет отступила еще на два шага назад. Было такое впечатление, что она не собирается принимать этот подарок – выражение ее лица было замкнутым и недоверчивым. Но тут неожиданно для всех Роза сама достала брошь из футляра и приложила ее к воротничку Элизабет.
– Посмотрите, как красиво смотрится она на этом платье!
И она быстро приколола брошь к накрахмаленному стоячему воротничку Элизабет. Это был маленький кружочек золота, в который был вставлен темно-голубой опал.
Элизабет принялась ощупывать брошку с таким выражением лица, как будто Роза не просто дотронулась, а ужалила ее. Она повернулась, чтобы уйти.
– Так я оставлю ключи, – бросила Элизабет на ходу, однако не вернула брошь обратно, хотя я ожидала, что она поступит именно так.
– Не беспокойтесь о ключах, – ответила Роза беспечно. – Все равно я никогда ничего не запираю.
Но Элизабет уже ушла. Мы услышали только шорох ее темного платья, звон ключей, которые она оставила на бюро, да звук поспешно закрываемой двери. Роза пожала плечами, всем своим видом изображая беспомощность.
– Ну что ж, я, как могла, старалась подружиться. Том тихо произнес:
– Зачем ты отдала ей эту брошь, Роза? Она предназначилась совсем не для Элизабет. Ведь я купил ее тебе!
– Ах, оставь! Какая ерунда. На ней такое ужасное платье – его обязательно надо было как-то украсить.
– Тебе не стоило так поступать без моего согласия.
Роза снова пожала плечами. На Тома она уже привыкла не обращать внимания, ей действительно стало жаль Элизабет Лангли, и она решила в дальнейшем ей покровительствовать. Отвернувшись от Тома, Роза нехотя принялась разбирать кучу вещей, которые в беспорядке валялись по всей кровати.
– Послушай, Эмми. Давай решим, куда мы все это положим. Я устала и хочу отдохнуть. Мне надо хорошо выглядеть сегодня вечером, когда мистер Лангли вернется домой.
Для себя Роза уже решила, что существует только один человек, с чьим мнением следует считаться в этом доме. Это решение было принято ею сразу, однако помогало ей потом многие годы.
Роза взглянула на мужа, который оставался стоять в той же позе, с тех пор как она подарила свою брошь Элизабет, с видом обиженным и оскорбленным.
– Том, хватит стоять! Позвони и скажи, что я хочу чаю.
Казалось просто невероятным, что та же самая женщина всего лишь несколько минут назад так доверчиво протянула Тому свою руку, чтобы он показал ей дом. Но постепенно Розе удалось вновь расположить его к себе.
– Да не переживай ты так из-за брошки. – Она улыбнулась. – Зато теперь мы можем поехать выбирать новую… И позаботься о чае, дорогой.
До самого вечера Роза оставалась в добродушном и милом настроении, так что мы с Томом даже не возражали, чтобы всё время, пока мы разбирали вещи, она просто валялась на кровати. Роза то и дело над чем-нибудь хихикала. Том был счастлив, и время пролетело очень быстро.
Наконец Том спустился вниз, как мне показалось, без особой охоты, а я засобиралась уходить. Я уже надевала шляпку, когда Роза приподнялась вдруг с постели.
– Не уходи, Эмми! Оставайся обедать. Я отрицательно покачала головой.
– Не могу же я, Роза, всю жизнь за тебя прожить. Сейчас или чуть позже тебе все равно придется с ним встретиться.
Сразу посерьезнев, она медленно кивнула. Затем, словно нехотя, добавила:
– Имей в виду, я его совсем не боюсь.
– Знаю, – ответила я, завязывая ленты на своей шляпке.
– И все-таки почему бы тебе не остаться? Ведь тебе наверняка здесь понравится. Хоть какая-то перемена…
– Я нигде не остаюсь без приглашения, – отрезала я.
– Тебя приглашаю я. Ведь это теперь мой дом. И я не собираюсь плясать под дудку этой женщины, и под его дудку тоже.
Я одобрительно кивнула.
– Однако не стоит показывать это в первый же вечер. Мягче, Роза… мягче!
Она откинула покрывало.
– Тогда подожди хотя бы, пока я оденусь. Я села и развязала шляпку.
– Ну хорошо.
Я наблюдала, как Роза звонит, чтобы принесли горячей воды, как начинает снимать нижние юбки, и не могла понять, зачем я ей все еще нужна. Она держалась уверенно, и у нее были все шансы, чтобы в первый же день добиться в этой семье успеха и затем уж распоряжаться в ней по своему усмотрению. Тома и Элизабет она не боялась. Оставался только Джон Лангли. Когда Роза мылась, мурлыкая что-то с закрытым ртом, по напряженным ноткам в ее голосе я догадалась, что она все-таки волнуется и нервничает, пытаясь подбодрить себя пением, как некоторые, например, свистом. Целых десять минут Роза причесывалась – такого я еще не видела.
– Нет, не так, Роза. Лучше собери все волосы на затылке.
Она попробовала сделать так, как я сказала.
– Я стала похожа на посудомойку. Какой ужас!
– Нет, это как раз то, что нужно.
Я еще никогда не разговаривала с Джоном Лангли, даже не видела его, но, осмотрев его дом, поняла, что Лангли ценит простоту и скромность. Мне пришло в голову, что вместе со своей семьей Роза представляет здесь и меня. И мне захотелось, чтобы она оказалась на высоте.
Похоже, результат ее не очень обрадовал, однако она все же согласилась со мной, так же как и при выборе платья. Я видела, как она стоит перед гардеробом, раздумывая, достать ли новое платье переливчатого синего цвета или то самое из зеленого шелка, которое она как-то надевала еще на Эврике. Однако для данного случая не подходило ни то, ни другое; их можно было надеть позднее, но только не сегодня. Я подошла к шкафу, дотронулась до одного из платьев и вытащила его – оно было цвета темно-красного вина.
– Вот это, – сказала я. – Остальные все не подходят.
– Ах, это! – Роза наморщила нос. – Том уговорил меня его купить, хотя мне оно совсем не понравилось. Я выгляжу в нем старой.
– Старше, – поправила я. – Возможно, это не так и плохо, во всяком случае, сегодня.
Роза медленно кивнула и взяла у меня платье. Надев его, она робко обратилась ко мне, что было ей вовсе не свойственно.
– А какие мне выбрать украшения?
Платье поражало своей простотой, я поняла, почему оно так понравилось Тому. Ведь в нем красота Розы только выигрывала – оно еще больше подчеркивало глубокий цвет ее черных волос и белизну кожи. Сама Роза могла этого и не увидеть, хотя я заметила, как прикусила она губу, разглядывая свое отражение в зеркале.
Я порылась в шкатулке с драгоценностями. Ничего действительно ценного я в ней не обнаружила: ожерелье, из бирюзы, коралловый браслет с брошкой, пару сережек с крошечными жемчужинками. Все это я видела в витрине Хита в Балларате. Опаловая брошь, которую Роза подарила Элизабет, была, пожалуй, лучшей из всей ее коллекции.
– Надень только серьги. Роза издала протяжный вопль.
– Только серьги? И все? А ожерелье?.. Может, хоть ожерелье, Эмми? – сказала она, показывая на глубокий вырез своего платья. – Я выгляжу такой… такой бедной.
– В один прекрасный день, – произнесла я, глубоко уверенная в своем пророчестве, – Джон Лангли сам подарит тебе бриллианты.
Я спускалась с Розой по лестнице, любуясь и гордясь ею. Она уже больше не походила на неопытную и неуверенную в себе молоденькую девушку. Если она и нервничала, то не показывала виду. Было трудно предположить, что когда-то она имела отношение к палаткам на Эврике или к гостинице Магвайров на Бурке-стрит. Казалось, всю свою жизнь она спускалась только по таким круглым лестницам. Новая прическа подчеркивала изысканную посадку ее головы. Обладая безукоризненной грацией движений, теперь Роза еще и старалась соответствовать окружению, в которое попала. В платье цвета темно-красного вина она казалась величественной, как королева. В этом была и моя заслуга, и мне было приятно это сознавать; наградой же мне стал взгляд на Розу Джона Лангли, который стоял у подножия лестницы и ждал, когда она к нему спустится.
– Добро пожаловать… Роза.
Она кивнула так, будто и не ожидала услышать ничего другого.
– Благодарю вас, Эмми, это отец Тома. Моя подруга… Эмма Лангли.
Джон Лангли склонился над моей рукой вежливо, не более того.
– Жене Адама в этом доме всегда рады. Роза грациозно помахала рукой.
– Мы подружились с Эмми задолго до того, как она стала женой Адама.
Я взглянула на старика, отца Тома, лицо которого когда-то промелькнуло передо мной в глубине кареты, на человека, чье присутствие я ощущала в своей жизни ежедневно. Он был высоким худощавым, все еще красивым мужчиной; волосы его давно побелели, но седые бакенбарды оставались густыми и жесткими. Глаза у него оказались серые, хотя я и представляла его себе кареглазым, как Том, который был очень похож на своего отца. В серых глазах старика не было огня, они казались строгими и суровыми. По безупречно сшитому черному пиджаку с шелковыми лацканами и безукоризненно чистой и отутюженной сорочке его можно было принять просто за джентльмена с какой-нибудь из фешенебельных улиц Лондона. Однако, пожимая его небольшую руку, я почувствовала на ней застарелые мозоли. От ветра и солнца кожа на его лице загрубела и стала смуглой, так что, глядя на Джона Лангли, я невольно вспоминала многочисленные истории, которые про него рассказывали: о том, как в первые годы после приезда в эту страну он трудился наравне со своими рабочими, расчищая землю, как он сам колол столбы для изгороди, собирал овец, собственными руками изготовлял кирпичи для своего первого дома в бухте Надежды. А ночью, перед тем как лечь спать, Лангли читал при свете костра Вергилия. Первые годы, пока он еще не обзавелся домом и имуществом, достойным леди, на которой женился, Джон Лангли оставил ее с Элизабет и с Томом, тогда совсем еще младенцем, на Земле Ван-Дьемена, что располагалась на той стороне Пролива. Думаю, и теперь я видела перед собой лицо бесконечно одинокого человека.
– Элизабет уже сказала мне, что вы приехали вместе с Розой. Я распорядился подать к обеду еще один прибор.
– Благодарю вас, – ответила я холодно, – но я должна идти. Меня ждут дела…
– Вы доставите мне удовольствие, если останетесь.
Все эти слова были произнесены просто из вежливости. Вряд ли он мог найти удовольствие в моей компании; на мгновение мне показалось, что Лангли тоже нервничает. Мне пришлось напомнить себе, что ведь он тоже человек. Для него, как и для Розы, это было время знакомства с чужим человеком, и он знал, что проведет последующие часы в напряжении. И тут Том, который стоял у двери в комнату для утренних приемов, подошел ко мне.
– Останься, Эмми, пожалуйста! – В отличие от отца его лицо выражало искреннюю просьбу, и я кивнула.
В ту же секунду мы с Розой вздрогнули от громкого удара в гонг, раздавшегося в холле. Меня впервые приглашали за стол таким способом. Позднее я привыкла к звуку этого гонга, который разносился по всему холлу и лестнице.
– Прошу отложить вашу шляпку и шаль, миссис Лангли, – сказал Джон Лангли. – Я требую пунктуальности от своих слуг – это значит, что и моим домочадцам тоже следует быть пунктуальными.
Он подал Розе руку и повел ее в столовую. Я пошла в паре с Томом, так что Элизабет, появившаяся в дверях, которые вели в помещения для слуг, осталась позади всех одна. Почти торжественной процессией мы прошествовали так к своим местам за столом, храня глубокое молчание, которое мог нарушить только Джон Лангли. Я взглянула на застывшее лицо Тома, вспомнив, каким живым и непринужденным было оно, когда он ел вместе с нами консервы и тушеное мясо возле костра на Эврике.
Элизабет заняла место во главе стола, напротив своего отца, однако команду начинать подавать кушанья он отдал слуге сам. Элизабет сменила платье, но оно не многим отличалось от прежнего: это было темно-синего цвета, такое же узкое в запястьях и вороте. Простой полотняный воротничок сменился кружевным, который лишь больше соответствовал этому часу, вовсе не являясь украшением. Вдруг я заметила брошь с опалом, приколотую к этому воротничку. Временами Элизабет робко до нее дотрагивалась, а ее взгляд часто останавливался на Розе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56