Но когда я взглянула на Розу, то поняла, что такая мысль была не более чем абсурдна; в ее Лице я не прочитала никакого коварства – желай она сделать вид, что утешает меня, это непременно проявилось бы если не в словах, то хотя бы в жесте. Вероятно, дело было в том, что Роза вполне спокойно относилась к факту собственной красоты и власти над мужским полом. Она не страдала от чувства вины по этому поводу, и вряд ли подарок имел какой-нибудь потайной смысл. Так я уговаривала себя, держа в руках эту изумительную вещь – самую зеленую в мире, как раз под цвет моих глаз и волос.
– Я… Я прямо не знаю, что сказать… Оно такое красивое, что…
Она оборвала меня на полуслове.
– Ну же, Эмми, тебе надо спешить! Нет времени на разговоры. Скоро они уже придут, а тебе надо подрубить подол, а потом еще помочь мне уложить волосы…
Мне на всю жизнь запомнился вечер, когда Ларри вернулся из своей первой поездки в Мельбурн. Такой радости и веселья не было потом уже никогда. В ту пору в нашу жизнь еще не ворвалась та самая разрушительная сила, которая впоследствии развела всех в разные стороны, а некоторых ввергла в тяжелые испытания.
Тогда наш смех был еще беззаботным и легким, а лица в отблесках костра светились дерзостью и жизнелюбием. Кажется, у нас в лагере собралось пол-Эврики – и все благодаря гостеприимству Кейт, которая привечала всякого, кто только решил заглянуть на огонек, услышав веселые голоса и звуки скрипки Джимми О'Рурке. Дэн очень гордился своими сыновьями и даже немного хвастался, когда выпивал, но никто не был на него за это в обиде. Он испытывал благоговейный трепет перед Ларри, ставшим практически главой этой большой семьи, и главное, никто не собирался оспаривать его лидерство. Кейт была счастлива видеть столько гостей у своего костра – для каждого нашлись и сидр, и виски, и ветчина. Она выглядела необычайно прекрасной в шелковом платье сливового цвета, которое было слишком шикарно даже для дублинской таверны.
Адам сидел по другую сторону костра, и я бросала в его сторону частые взгляды. От его серьезности не осталось и следа, и он от души смеялся вместе со всеми, как будто жил здесь уже давно. Рядом с ним сидел его кузен, Том Лангли, которого он нашел в баре одного из отелей. В честь такого случая кузен приоделся в шелковый галстук и жилетку, а также в прекрасные ботинки из мягкой кожи – самые лучшие из тех, что я когда-либо видела. Они не были похожи – Адам и Том. В результате различных браков кровь их общих предков смешалась у каждого по-своему. Темноволосый и кареглазый Том был красив более традиционной красотой, чем Адам. Ему исполнился двадцать один год, и по виду он был еще совсем мальчик, хотя и демонстрировал прекрасные, изысканные манеры. По акценту я могла бы причислить его к богатой клиентуре магазина в Лондоне – вероятно, он закончил хорошую английскую школу. В общем, если выражаться языком здешних старателей, он был «важной шишкой». Но несмотря на это, он с огромным удовольствием встретил наш скромный прием. Я обратила внимание, что он почти не отрывает взгляда от Розы. И Роза, в свою очередь, изучающе разглядывая Тома Лангли, нашла его весьма привлекательным и теперь повела игру на два фронта, в которой изрядно преуспела. Возможно, она собиралась лишь слегка подразнить Тома, чтобы показать Адаму силу своей власти, но Том сразу же попался так крепко, что теперь от него было уже трудно избавиться.
И тут я услышала, как Кон, наклонившись почти к самому моему лицу, прошептал:
– Эмми, ты такая красивая!
Наверное, он был прав. Я действительно прекрасно выглядела в тот вечер – меня необыкновенно красили зеленый шелк и игравший на щеках румянец.
Мы танцевали, насколько это было возможно на неровной земле Балларата. Я танцевала с Пэтом – у нас хорошо получалось. Здесь, среди шахт Эврики, не требовалось в совершенстве уметь танцевать. Единственное, что было необходимо – это иметь проворные ноги, а уж на это мне было грех жаловаться. Но все же самой популярной танцевальной парой были Роза и Адам.
Потом мы пели, сидя у жаркого костра, все те ностальгические песни, которые так любят петь иммигранты, а кроме них, еще местные шутливые баллады и песенки, родившиеся здесь, за время короткой истории приисков Балларата. Они звучали примерно так:
Мы долго ехали в Джилонг,
А после – в Балларат.
Одних из нас тут черти ждут,
Других же – райский сад.
А может, надо в Бендиго…
Ну и так далее. А после Роза пела одна. Она исполняла старые добрые песенки о любви и военных подвигах, которые собравшиеся, в основном ирландцы, слушали со страстным вниманием.
– «Один менестрель на войну пошел…» – пела она. И я видела, как у некоторых мужчин на глаза наворачивались слезы и они украдкой вытирали их, умоляя Розу спеть еще и еще. В тот вечер все наши соседи по Эврике готовы были простить Розе ее высокомерие и надменность по отношению к другим людям. Лицо ее было озарено каким-то ласковым светом, а в красоте не осталось и следа от обычной кичливой гордости. Она полностью завладела вниманием слушателей, которые готовы были боготворить ее от нахлынувшего восторга.
– На всем белом свете нет краше земли, – выводил ее голос.
И именно в ту ночь в нее влюбился Том Лангли, да и Адам, я думаю, тоже.
Глава четвертая
Австралийская весна уже готова была отступить перед грядущим летом. В потаенных, укромных уголках кустарника, там, где палаточный город еще не успел безжалостным лезвием вспороть землю и вытащить наружу ее внутренности, никому не видимые, расцветали и блекли дикие цветы. Иногда ветер доносил слабый запах мимоз и бороний, но это случалось редко, так что обычно в кустарнике господствовал стойкий запах людей. На эвкалиптах снова менялись листья – рядом с серыми лоскутками старых появились крохотные красные язычки новых. Полоска гор вдалеке в любое время года оставалась голубоватой. Весь городок покрылся тонким слоем пыли; она доставала даже до верхушек деревьев, отчего они гнулись и болтались на ветру, как мочалки. Далеко от города, в самой гуще первозданных деревьев сидели спокойные и неторопливые коалы и, лениво прислушиваясь к доносящимся из города звукам, беспрерывно жевали эвкалиптовые листья, к сожалению, не столь же сочные, как месяц назад. Огромные кенгуру, поедающие остроконечные травы на склонах гор, тоже узнавали присутствие человека – по доносящимся звукам голосов и выстрелов и даже по хрусту веток у него под ботинками. Тогда они стремительно бросались под прикрытие кустарника, вздымая клубы пыли непомерными задними лапами. В общем, лето обещало быть сухим – это сказал бы любой, кто прожил здесь хотя бы один год, то есть по-здешнему – двадцать календарных месяцев.
Работать в шахтах становилось все труднее – было жарко и не хватало воздуха, а добытое золото по-прежнему лишь покрывало ежедневные расходы. Магвайры не могли похвастаться большим запасом терпения, кроме того, тяжелая монотонная работа постепенно делала свое дело – они начали падать духом. Пэт разочаровался в работе на прииске по сравнению с добычей золота, у Ларри дела шли куда быстрее. Пэт поговаривал даже, не перейти ли им на Александр-хилл. Но пока это были только разговоры.
Заведенный порядок нашей жизни состоял из поворотных моментов – дней отъезда и возвращения Ларри. Адам все время ездил вместе с ним. В Балларате были благодатные условия для сбыта товара – здешний рынок без разбора поглощал все, чего бы они там ни навезли в своих повозках. Однако из-за плохой дороги и постоянной угрозы нападения разбойников перевозки стоили недешево. Да и дорога отнимала много времени – поездка до Мельбурна и обратно, что составляло более ста пятидесяти миль, продолжалась от семи до десяти дней, в зависимости от того, сколько они стояли в Мельбурне.
– Если в Балларате не кончится золото, – говорил Ларри, – мы успеем разбогатеть.
Но за его словами стояло и другое – если они с Адамом выдержат ежедневную тряску в дороге, бессонные дни и ночи разгрузки товара в Мельбурне, вот тогда они и разбогатеют. Ну и конечно, если не кончится золото.
Некоторые начинали сомневаться в том, что оно еще осталось. Броских самородков давно уже никто не находил; шахты становились все глубже, и теперь небольшим кучкам людей было не справиться с работой на них. Кое-где уже свирепствовала бедность. А тут как раз подоспело повышение платы за лицензию, а вместе с ним – ужесточение методов борьбы с неплательщиками. Теперь ненавистные выкрики: «Фараоны! Фараоны!» – стали раздаваться все чаще, и все чаще применялась грубая сила и угроза расправы. Люди начали собираться в небольшие отряды для борьбы с несправедливостью; появились разговоры об отправке специальной делегации в Мельбурн, к самому губернатору – сэру Чарльзу Готхэму. Из толпы выделились лидеры движения. Пэт посещал каждое сборище и вдобавок прихватывал с собой Сина. Теперь они отсутствовали в лагере до позднего вечера.
– Ищут себе приключений, – говорила про них Кейт, – они вечно ищут себе приключений…
Но их приключения не шли ни в какое сравнение с моими – о них по крайней мере можно было говорить вслух. Свою же заботу мне приходилось носить в себе, и только Ларри был в курсе дела. Давно, еще когда он вернулся из первой поездки, как-то ранним утром он застал меня в лагере одну и показал мне мельбурнскую газету «Аргус» двухнедельной давности. В самом низу одной из страниц я обнаружила крохотную заметку, от которой у меня похолодело все внутри: «…таверна «Арсенал старателя»… обнаружено тело владельца Вильяма Гриббона. Полиция ведет дознание…»
Не в силах выговорить ни слова, я посмотрела на него, в надежде, что он первым начнет разговор. Протянув руку, он взял у меня газету и бросил ее в костер.
– Я не собираюсь ни о чем тебя спрашивать, – сказал он.
Я замотала головой.
– Все было совсем не так…
Ларри кивнул.
– Я тебе верю, – сказал он.
И больше он меня ни о чем не спрашивал. Приехав из Мельбурна, он был более осведомлен обо мне, чем в день заключения нашего договора. Но к этому времени я уже прочно утвердила свои позиции. Теперь я считалась членом их семьи; я понимала это, и он понимал тоже. Я оказалась словно внутри крепости, войти в которую означало получить надежную защиту и одновременно стать таким же бойцом, готовым в любой момент бороться за ее интересы. Во всяком случае, я сделала бы все, что от меня потребовалось, для любого из Магвайров.
До нас доносился голос Кейт, которая одевалась и говорила о чем-то с Дэном. На Эврике уже начиналось пробуждение. Ларри тихо сказал мне:
– Они ищут в Мельбурне, а не в Балларате. Помни об этом и не волнуйся.
Больше он никогда не говорил со мной об «Арсенале старателя». Разве что случайно, сидя у вечернего костра, я ловила на себе его взгляд – в нем были удивление и немой вопрос. Но вслух он его не высказывал.
Каждый день я по нескольку часов работала в магазине Бена Сампсона на Главной улице, даже если Ларри с Адамом были в отъезде. Я прикрепляла ярлыки к товарам, вела учетные книги, а при необходимости помогала торговать. Я привыкла к Бену Сампсону и в какой-то мере сумела его полюбить – это был кудрявый пожилой мужчина с поседевшими усами, выходец из Иллинойса и, как он любил говорить, «из прилегающих к нему западных районов»; именно тогда я поняла, что колкости, которыми он порой меня осыпает, относятся не только ко мне – так он обычно обращается со всеми, кто ему нравится. Бен Сампсон любил выпить, и поэтому мое присутствие в магазине позволяло ему лишний раз посидеть в баре.
– У нее счастливая рука, – сказал он Ларри, когда тот попытался отговорить его от сложившейся привычки оставлять магазин на меня. – Из всех, кто у меня работал, только она – настоящий прирожденный содержатель магазина. Пусть работает.
Меня это вполне устраивало, а все деньги, которые мне платил Бен Сампсон, я отдавала Кейт. Это была не Бог весть какая сумма, но благодаря ей я каждое утро просыпалась с ощущением радости. Еще со времен работы у Элиу Пирсона я мечтала о независимости. Теперь я вела магазинные дела по своему усмотрению и сама заказывала те товары, которые, по моему мнению, хорошо продавались. Я завела систему специальных заказов на предметы роскоши для некоторых старателей, на различные дамские штучки, о существовании которых не догадывался ни один мужчина. Люди шли ко мне, зная, что я готова выполнить любые их желания; тщательным образом я записывала каждую мелочь, и так же тщательно Ларри и Адам выискивали ее в Мельбурне. Конечно, это стоило лишнего времени, но магазин Бена Сампсона на Главной улице сразу начал набирать обороты, завоевав репутацию места, где можно рассчитывать на хорошее обслуживание.
Как-то раз Роза попыталась помочь мне в работе, хотя прекрасно знала, что Бен Сампсон был против. Она моментально потеряла терпение, столкнувшись с тем, что женщины могут полчаса выбирать какую-нибудь ерунду стоимостью в пару шиллингов. Вид у нее был такой, что люди, плохо выговаривающие слова, вообще старались не подходить к ней. Я пришла к выводу, что, как ни странно, бывают случаи, когда красота только вредит. В довершение всего, она напутала что-то со сдачей, и мне пришлось потом два дня приводить все в порядок. Конечно, она не стала дожидаться, пока Бен выставит ее за дверь.
– И как ты это выносишь? – сказала она мне. – Все эти женщины, которые сначала перещупают половину вещей на полках, а потом купят лишь какой-нибудь жалкий пакетик чая… А мужчины? Стоят, как неотесанные болваны, и считают ворон.
Я пожала плечами.
– А какое у них еще развлечение? Пусть пока приходят поглазеть, потом, глядишь, появятся денежки, вот тогда придут и купят.
Словом, мне неплохо работалось у Сампсона. Если бы только не постоянные мысли об «Аргусе» и Вилли Гриббоне!
Однако, кроме работы, в моей жизни было и кое-что другое, и это другое отнимало у меня гораздо больше сил. Что может быть ужаснее, чем любить человека, который даже не смотрит в твою сторону, а если и смотрит, то видит в тебе только хорошего преданного друга!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56