Со временем я научилась не говорить при нем о Розе ничего, кроме слов похвалы. Но тогда я не была еще так покладиста и не усвоила урок. Меня разбирало зло.
Адам нашел трубку и набил ее. Он несколько раз взглянул на меня, пока зажигал ее. Думаю, он раскаивался. К моему удивлению, Адам заговорил первым.
– Джон Лангли не так уж плох, – сказал он. Слова прозвучали увертюрой к примирению. – Ты убедишься сама, когда придется иметь с ним дело.
– Спасибо, надеюсь, не придется.
– А что касается дома, так надо немного позаботиться о том, где ты будешь жить, пока я буду в плавании. Не здесь же, среди этого шума, да и рента здесь немалая. А он может отдать дом за бесценок.
Я спрыгнула с кресла.
– О чем ты, Адам Лангли? Какой дом? Где?..
Он посмотрел на меня с видом победителя, не торопясь со своей новостью, уверенный, что теперь уж я буду полюбезнее и что у меня нет больше повода дуться на него.
– Он говорит, правда, что домик небольшой. Всего три комнаты, которые еще нужно убрать и обустроить.
Я схватила его за грудки и чуть было не начала трясти.
– Где?
– За магазином Лангли. За той улочкой, что между магазином и складом. Там, где конюшни. Не Бог весть что, конечно, но думаю, это только временно, пока у нас не будет достаточно денег, чтобы подыскать себе собственный дом…
Я продолжала улыбаться и кивать, слушая его, но у меня возникло дурное предчувствие. Не знаю точно почему, но мне не хотелось жить в доме Джона Лангли в конце маленькой улочки, которая называлась Лангли-Лейн.
– Он дал мне ключ, – продолжал Адам, – так что надевай шляпку, и мы сразу же отправимся посмотреть дом.
Мы шли через рынок, Адам вел меня под руку, как и подобало новобрачному, по-собственнически и чинно – как будто мы никогда не произносили имя Розы Магвайр. Он продолжал говорить о доме.
– Конечно, это только временно. Мне не нравится быть арендатором. У каждого должен быть свой собственный дом.
В этом был весь Адам. В нем смешивались безрассудство и осмотрительность, побуждающие его на все добродетели, что взрастил и сохранил его стойкий и бережливый народ. Но он унаследовал и его огонь, неожиданную вспышку безрассудства, когда все можно Поставить на карту или восстать против несправедливости. Кто бы смог представить этого респектабельного, почти напыщенного человека, который шел сейчас рядом со мной, среди тех, кто бросился на защиту форта на Эврике? Но таков был Адам.
На аллею между магазином Лангли и складом легли густые тени. Запертые витрины казались неприветливыми и мрачными, грузовые отсеки склада были тоже закрыты и темны. На этой улочке всегда пахло лошадьми: запряженные в большие телеги Лангли, они стояли здесь с утра до вечера. Повсюду валялись солома и навоз. Мы пробирались дальше за магазин, туда, где переулок немного расширялся и образовывал что-то вроде двора. Прямо к нему выходили конюшни для лошадей, что возили телеги Лангли.
– Раньше в этом доме жил сторож, – рассказывал Адам. – Но он умер. Новый сторож родом из Флемингтона и не стал перевозить сюда семью. Лангли говорил, что старик жил здесь почти двенадцать лет один.
Домик оказался крошечным, деревянным и даже некрашеным; он почти прислонялся к стене магазина. Единственная дверь выходила прямо во двор, а два незашторенных окна были завалены коробками. Прямо через двор на целых три этажа над домиком высилась глухая стена склада. Адам отпихнул коробки и отпер дверь; раздался недовольный скрип петель, и ему пришлось с силой на нее надавить, так как прямо у порога валялись груды газет. Мы протиснулись внутрь.
Уютный коридорчик вел в три комнаты; во всех них валялся хлам, оставшийся от старика. Пахло старьем, где-то в углу возились крысы. На полу в передней валялись ржавая кровать и изъеденный крысами матрац. Рядом с очагом виднелась кирпичная печь, имелся насос для воды и ведро под ним. Пробравшись через груды мусора, Адам принялся качать воду. Вскоре ржавая струя брызнула ему на брюки.
– Работает, – сказал он, с надеждой глядя на меня.
Я подошла помочь ему вытереть платком брюки, но он не дал. Он схватил меня за руку и заставил посмотреть ему в глаза.
– Ну что, Эмми? Сможешь здесь жить? Я пожала плечами.
– Ты забыл, что я пришла с приисков? Главное, здесь есть крыша над головой – пусть даже дырявая, пусть будет сыро, но все же она есть, и думаю, мы ее починим. Для начала достаточно.
Неожиданно он в отчаянии вскинул руки, показывая на покривившиеся от дождя половицы, осевшие дверные косяки, ржавый насос и доверху заполнившие комнаты груды газет, тряпья, старых котелков и выброшенных из магазина сломанных стендов.
– Так не пойдет, – сказал он. – Я не могу тебя здесь оставить.
– Мы все уберем, – возразила я. – Мусор сожжем. Ты и не узнаешь этот дом, когда мы хорошенько все выскоблим и заведем пару кошек.
Он смотрел на меня, все еще сомневаясь, но в то же время с надеждой.
– Ты сможешь, Эмми?
– Да, – ответила я.
Адам сдвинул на затылок шляпу.
– Если бы ты смогла… – начал он медленно. – Если бы ты устроилась здесь, было бы совсем другое дело – только на время, ты знаешь. Если бы мы скопили немного денег, Лангли обещал передать мне часть грузов, которыми я торгую. Это верный барыш, Эмми, и я мог бы сделать первый шаг. И тогда… подкопив немного, мы сможем занять еще денег и купить шлюп. Хотя бы для перевозки угля. Но главное, свой собственный, понимаешь? Свой собственный корабль, Эмми. – Он смотрел на меня, весь поглощенный этой идеей. – Подумать только! Мой собственный корабль.
Я поняла, что Адам поверяет мне свои мечты: это случилось впервые. Он был далеко в будущем, невероятно далеко, как тогда мне казалось. Но мысли Адама витали уже там, он все обдумал и твердо встал на этот путь. Начинался же его путь здесь, в этой маленькой мрачной лачуге. Если мы здесь останемся, это будет для Адама началом, его первым шагом. Я слишком его любила, чтобы позволить даже тени сомнения омрачить эту яркую мечту.
Мы заперли дверь и пошли назад по переулку, туда, где сгущающиеся сумерки превращались уже в темноту.
– Мы назовем его «Эмма», – промолвил Адам.
Я вся была в мыслях о том, как превратить эти грязные комнаты в нечто пригодное для жилья, поэтому спросила рассеянно:
– Что назовем – дом?
– Корабль, – ответил он. – Мы назовем мой корабль «Эмма».
Думаю, лучшими за все время нашего брака стали дни, когда мы обустраивали домик на Лангли-Лейн, а «Энтерпрайз» окончательно подготавливался к плаванию, – я считаю их лучшими, потому что мечты значили тогда больше, чем их исполнение. Мы были в большей степени счастливы тем, что видели в будущем, нежели тем, что осталось позади.
На другое утро после первого осмотра дома мы снова вернулись туда и принялись за дело. Мы не стали нанимать ни плотника, ни поденщицу, считая, что все необходимое сможем сделать сами. Мне было даже приятно опять вернуться к чему-то трудному и такому родному, что объединяло нас на приисках. Радостно было видеть Адама в старых бриджах и фланелевой рубашке, когда он карабкался на крышу чинить кровлю. Мы оба забыли о наших ранах. Я закатала рукава и больше уже не боялась показывать повязку.
Удивительно, как быстро мы завели на Лангли-Лейн друзей! Первыми стали кошки. Одна бездомная черная кошечка принесла к нашим дверям своего белого с черными пятнами котенка в первый же вечер, когда мы там остались. Наверно, ее привлекли запахи с кухни. Она смело вошла, высоко подняв хвост и грациозно переступая лапками. Осмотрев дом, кошка вернулась за детенышем, слабеньким существом, которое все время шаталось из стороны в сторону.
– Ну вот, – сказал Адам, – кошки у тебя теперь есть. Если и дальше так пойдет…
Кошку назвали просто – Ночка. А котенка – Старатель.
Затем мы подружились с возчиками Джона Лангли. Сначала мне не нравилось, что они весь день слоняются по аллее и по двору конюшни, жуют и сплевывают табак, а их хриплые голоса и смех эхом отдаются в высоких стенах. Пока Адам трудился на крыше, я стала вытаскивать коробки и мусор во двор. Некоторые поглядели на меня с любопытством, но ничего не сказали, по крайней мере до тех пор, пока не вышел Воткинс, ночной сторож из магазина, и не попытался помешать мне разводить огонь, чтобы жечь мусор.
Он знал о нашей с Джоном Лангли договоренности насчет дома, но был из разряда людей, которым доставляло удовольствие сознавать, что кто-то из Лангли живет не более чем в лачуге на Лангли-Лейн. Он уже окрестил нас «бедными родственниками».
– Эй, миссис Лангли, так нельзя! Вы тут все спалите. Это опасно!
Адам перестал колотить по крыше, а один или два кучера отлепили свои спины от стены, которую подпирали.
Я выпрямилась.
– Что же мне делать? Жить со всем этим?
Он пожал плечами.
– Что вам делать, меня не касается, миссис Лангли. Наймите кого-нибудь убрать – делайте что угодно, но жечь здесь мусор нельзя. Недолго и до пожара.
Один из возчиков тихо приблизился и так же тихо спросил:
– Кто говорит, что леди не может спалить здесь барахло, Воткинс? Ничего же не будет.
– Я говорю. Я отвечаю за это перед мистером Лангли…
Я не знала, что возчики враждовали с Воткинсом. Эта вражда оказалась мне на руку.
– Мы последим за костром, – сказал другой кучер. – С ведрами воды и всем таким. Нечего бояться.
Костер горел весь день, а рабочие таскали ящики и подбрасывали в него газеты. Когда чья-то повозка была готова отъехать и звали кучера, его место у огня занимал другой. Работа переходила из рук в руки, и они охотно за нее брались. Стоило кому-то из возчиков упомянуть имя Воткинса, и они сразу шли на подмогу. Поначалу Адам, наблюдая все происходящее с крыши, чувствовал себя уязвленным из-за того, что кто-то посягает на его обязанности, но в конце концов он нашел все это забавным. Он улыбнулся и помахал мне топором, а затем послал в «Корону» выставить всем по пинте эля. Наконец появился кладовщик и сообщил мне, что мистеру Лангли вряд ли понравится, что его люди набираются элем.
Итак, к концу первого дня мы нажили друзей среди возчиков и не очень опасных врагов среди начальства. К концу дня я стала «мисс Эммой» для большинства обитателей Лангли-Лейн.
Закончив чинить крышу, Адам стал проводить довольно много времени в доке, где уже завершался ремонт «Энтерпрайза». «Хороший корабль, – говорил он и трудился на нем наравне с рабочими. – Моему деду он бы понравился. Он любил хорошие корабли».
Так что теперь я часто оставалась в домике одна. На аукционах мы купили немного мебели – только то, что необходимо для начала. Насос уже исправно работал, а дымоход был вычищен. Я сшила занавески и белое покрывало для большой медной кровати, которую мы поставили в задней комнате. Адам остался доволен. Он был полон воспоминаний о доме в Нантукете, где родился.
– Моя мать тоже шила белые покрывала, Эмми. А цветные смотрелись лучше зимой, когда все было белым от снега.
Часто он недовольно поглядывал на наши старые протертые полы и вспоминал, что в их доме они были дубовые и навощенные. Я чувствовала, что тот дом начинает становиться моим соперником, и до блеска натирала лампы и подсвечники, каминные принадлежности и вообще все, что только было можно.
– Дом нужно немного покрасить, – сказал наконец Адам. – До отплытия «Энтерпрайза» я выкрашу его в белый цвет.
И он действительно его покрасил, воспользовавшись кучей советов и небольшой помощью возчиков. Теперь они регулярно приходили к моим дверям полюбопытствовать, что у нас нового. Один из них снабжал меня свежими яйцами и молоком из деревни. Возчики относились к домику, как к своему собственному, и Воткинс к нам больше не подходил.
– Ну вот, без меня тебе не будет одиноко! – смеялся Адам. – Так что вряд ли ты по мне соскучишься.
Один из кучеров, Хиггинс, сказал мне как-то:
– Моя жена говорит, что устала слышать о доме мисс Эммы и что пора бы помыть окна и для нее.
Когда пришло письмо от Джона Лангли, домик уже покрасили, отремонтировали входную дверь, заменили сломанную ступеньку. Он обращал наше внимание на ремонт, учиненный нами над его собственностью на Лангли-Лейн.
«Хотим напомнить вам, что ремонт проводился исключительно по вашему волеизъявлению и никоим образом не означает каких-либо претензий к владельцу по поводу возмещения убытков».
– Жадный старик! – воскликнула я. – Я и не прикоснусь к его деньгам.
– Таков уж он есть, – заметил Адам. – Этим Лангли дал нам понять, что мы не вправе что-либо от него требовать.
– Как будто мы собирались! Нам ничего от него не нужно.
Было и еще одно письмо, которое составляли мы сами накануне отплытия «Энтерпрайза». Адам уселся за наш большой стол и старательно написал письмо. Адресовал он его своим родным в Нантукет. Он писал о своей женитьбе, о доме, и, наконец, вот строка, которую я лучше всего запомнила:
«А завтра я принимаю на себя командование судном мистера Лангли – „Лангли Энтерпрайз“. Буду заниматься торговлей на Австралийском побережье».
Потом этому письму суждено было добраться до острова Нантукет, чтобы пройти через многие руки, истрепаться и немного смыть позор от потери «Джулии Джейсон».
В ту ночь, лежа в объятиях Адама, я пожалела, что письмо не принесет попутно новости о возможном внуке. Он еще не появился, но ведь Адам уезжает на целых два месяца или больше.
Когда отчаливал «Энтерпрайз», Ларри находился в Мельбурне. В то утро он прибыл в бухту Хобсона и вместе со мной наблюдал с пристани, как шлюп красиво закачался на волнах, взяв курс к порту Филип. Он казался изящным и легким. «Быстрый, но хрупкий», – как сказал про него Адам. Адам поприветствовал меня с кормы; он старался выглядеть серьезным, чтобы не выказать перед командой свое волнение и радость.
Команда была смешанной; по словам Адама, ее набирали по всем кабакам Мельбурна, поэтому следовало держать ее в руках. Казалось, что Адам удержит в руках что угодно, когда я видела его в то утро на палубе «Энтерпрайза».
– Можно было не сомневаться, что старый Джон именно так его назовет, – пробормотал у меня над ухом Ларри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56