Одним из них был Хаим Вейцман, который после смерти Герцля стал наиболее активным пропагандистом сионизма на Западе. «Пришло время, – с удовлетворением писал он после речи Асквита, – говорить открыто – показать миру отношение евреев к Палестине». Вейцман был одной из самых благородных и важных фигур в еврейской истории. В качестве сионистского лидера он почти так же умело, как и Герцль, обрабатывал государственных деятелей мира, но, в дополнение к этому, он мог говорить от имени простых « остъюден» , так как был одним из них. Атмосфера в его доме в городе Мотол среди Припятских болот была вполне традиционной. Отец его, который валил лес и сплавлял его в Балтику, знал Кодекс Каро наизусть, а его любимой книгой было « Руководство для заблудших» . На стене в его доме рядом с Маймонидом висел портрет барона Гирша, но «Возвращение» имелось в виду религиозное: местный раввин сказал Вейцману: «Чтобы стать достойным этого, нужно много делать, много учиться, много знать и много страдать».Конечно, Вейцману пришлось немало пострадать, чтобы получить современное образование. В доме не было газет. Его учителю, тайному маскилю , чтобы привезти учебник по естественным наукам на иврите, пришлось прятать его в обложку от Книг Пророков. К тому же дело происходило в царской России, где для евреев была установлена предельная квота в 10% мест в средних школах даже тех городов, где евреи составляли больше половины населения. Делалось все для того, чтобы евреи не могли попасть в университет. Позднее Вейцман напишет: «Читая год за годом мудреные указы, которые дождем сыпались из Петербурга, можно было подумать, что вся громадная машина Российской империи была создана с единственной целью – изобретать и усложнять правила и установления, ограждающие существование своих подданных-евреев». Так что образование было сопряжено с постоянными придирками, обманом и унижением. Вейцман проявил потрясающее терпение, настойчивость и изобретательность и сумел попасть в Берлинский политехнический, одну из трех лучших научных школ в Европе, а затем в Швейцарии, он получил степень доктора химии во Фрайбурге (1899).Но только в Англии, куда он приехал преподавать биохимию в Манчестерском университете, Вейцман осознал цель своей жизни: воспользоваться существованием Британской империи и доброй волей ее правящего класса, чтобы осуществить мечту о еврейском национальном очаге. Вейцман, получивший британское подданство в 1910 г., всегда оценивал англичан по их собственным правилам и считал их терпимыми, честными, любящими свободу и справедливость. Он как будто вкладывал все золото своих чувств в их сердца и в конечном итоге набегали неплохие дивиденды. Перед 1914 г. он начал стричь купоны. Он познакомился с К. П. Скоттом, влиятельным редактором либеральной « Манчестер Гардиан» , а через него и с такими депутатами парламента от Ланкашира, как лидер консерваторов Артур Бальфур и Уинстон Черчилль. Кроме того, Скотт познакомил его со своим ближайшим политическим другом Ллойд-Джорджем. Все эти люди стали надежными сторонниками сионизма. Неожиданно Вейцман нашел себе союзника в лице либерального депутата Герберта Сэмьюэла. Он был членом еврейского истэблишмента в то время, когда он еще был в подавляющем большинстве довольно злобно настроен антисионистски. Отец его основал процветающую банковскую фирму « Сэмьюэл Монтегю» , а его первый двоюродный брат, Эдвин Монтегю, работал в этой же фирме, при этом был политиком и одним из ведущих антисионистов. Сэмьюэл, будучи в Баллполе, этом гнезде атеизма, вынужден был признаться матери, что утратил там веру, однако внешне он оставался конформистом, продолжал делать взносы в синагогу и гордо называл себя евреем. Так что когда в1909 г. он вошел в кабинет министров, то оказался там первым евреем. Занимаясь также политической работой в еврейском Уайтчепеле, он наблюдал там ужасные сцены нищеты и упадка, что и сделало его сионистом. Его настроения укрепились в результате участия в 1911 г. в деле Маркони, когда он испытал на себе жестокость антисемитизма – даже в терпимой Англии. Сэмьюэл по характеру был холоден, молчалив, замкнут; свои взгляды держал при себе. Даже Вейцман не знал, что он сионист. Но он тайком разрабатывал план, как воспользоваться турецкой интервенцией, и в тот день, когда Асквит выступал со своей речью, Сэмьюэл заглянул в Форин-Офис к министру иностранных дел Эдварду Грэю и провел с ним важную беседу. «Что вы думаете насчет национального очага евреев?» – задал он ему вопрос. Грэй сказал, что «он всегда сочувственно относился к этой идее… [и он] готов поработать в этом направлении, если появится возможность». Они обсудили подробности. Сэмьюэл предупредил, что в это образование нельзя включать «Бейрут и Дамаск, поскольку они имеют значительное нееврейское население, которое не удастся ассимилировать». В общем, добавил он, «было бы весьма полезно, если бы Франция заняла остаток Сирии, так как для государства было бы намного лучше иметь своим соседом европейскую державу, чем турок». Так чистая идея стала постепенно приобретать вид англо-французского договора о разделе территорий, согласно которому англичане получали Палестину, а французы – Сирию и Ливан; позднее границы были определены в Версале секретным соглашением Сайкса – Пико. Но все это еще не означало, что евреи получат свой дом. В тот же день позднее Сэмьюэл заехал в казначейство, чтобы заручиться поддеркой Ллойд-Джорджа, ставшего канцлером. Он «сказал мне, что очень хотел бы, чтобы там было организовано еврейское государство».Так Вейцман и Сэмьюэл привели в движение всю кампанию. Фабианский « Нью-стэйтсмен» , выступая за британский протекторат, где можно было бы возлелеять еврейский национальный очаг, утверждал: «Надежды сионистов внезапно перешли из разряда идеала в вопрос практической политики». На самом же деле впереди был еще долгий путь. Салонный антисемит Асквит с презрительной ухмылкой наблюдал за тем, как Сэмьюэл докладывал свой план кабинету и встретил резкое сопротивление своего антисионистского кузена Монтегю. Премьер-министр описал их стычку в одном из ежедневных писем своей подруге Венеции Стэнли 28 января 1915 г.:«[Сэмьюэл] думает, что мы должны поселить на этой не слишком многообещающей территории от 3 до 4 миллионов евреев, и это произведет хорошее впечатление на тех, кто остался (думаю, на него самого в том числе)… Это звучит на манер нового исправленного издания « Танкреда» . Признаюсь, меня не привлекает эта дополнительная ответственность, которую нам предлагают принять на себя. Но любопытно наблюдать в качестве иллюстрации к любимому афоризму Диззи «раса это все» сие почти лирическое произведение высокоорганизованного и методичного мозга Г. С.».Затем 13 марта 1915 г. он вновь упоминает «почти дифирамбный меморандум» Сэмьюэла по Палестине, «куда со временем смогли бы сползтись со всех углов земного шара евреи и положенным образом получить там самоуправление (ну и государство!). Любопытно, что кроме него это предложение поддерживает один Ллойд-Джордж, которому, боюсь, наплевать на евреев» – просто ему хочется удержать этих «агностиков и атеистов французов» подальше от «Святых мест». Четыре дня спустя премьер сообщил мисс Стэнли, что «кузен Монтегю», или «ассириец», как он его называет, нанес ответный удар «язвительным меморандумом», в котором обвинил «кузена Герберта» в том, что тот неспособен перевести на иврит ни единой фразы из своего плана, который является «довольно преждевременной и почти богохульной (!) попыткой организовать Святое Агентство по собиранию евреев». Асквит признается, что его «довольно позабавил» язык, которым пользовались в ссоре его еврейские коллеги. Его сомнения окрепли, когда военный министр, лорд Китченер, единственный из министров, кто бывал там, заявил: «Палестина все равно не будет представлять для нас никакого интереса».События, однако, постепенно развивались в нужном для сионистов направлении. Китченеру пришлось уступить портфель министра вооружений Ллойд-Джорджу, который тем самым оказался в деловом контакте с Вейцманом, работавшим теперь на оборону. Потом Китченер застрял в поездке по России, и Ллойд-Джордж полностью подмял под себя военное ведомство. Это ознаменовало начало переброски резервов в Восточное Средиземноморье и создавало вероятность английского завоевания Палестины. Вейцман решил, что теперь легче встретиться со старшими и влиятельными членами кабинета. 18 августа 1916 г. в Форин-Офис он покорил лорда Роберта Сесила, который писал об этом так:«Он совершенно справедливо указал на то, что в нашей стране еврей всегда должен объяснять свое существование, причем он всегда не совсем англичанин и не совсем еврей; то же самое можно утверждать и о положении в других странах, разве что с более серьезными последствиями… Некоторое представление о том, какое впечатление он производил, может дать следующая его фраза: «Я не романтик, если не считать того, что евреям всегда приходится быть романтиками, потому что действительность для них слишком ужасна».Сесил объявил, что Вейцман «произвел на него потрясающее впечатление, несмотря на его не располагающую, если не сказать – отталкивающую внешность». Через четыре месяца Асквита прогнали, а Ллойд-Джордж стал премьером и сделал Бальфура своим министром иностранных дел. Это имело решающее значение. Асквит сильно ошибся насчет Ллойд-Джорджа. Последний был филосемитом и сионистом. Осудив некогда сгоряча Ротшильдов, он, когда разразилась война, пригласил в казначейство его вместе с другими финансистами и оказался под большим впечатлением от встречи с Ротшильдом. «Лорд Ротшильд, – начал он, – между нами были некоторые политические неприятные моменты». – «Господин Ллойд-Джордж, сейчас не время вспоминать об этом. Чем я могу помочь?» Впоследствии Ллойд-Джордж сказал: «Один старый еврей выглядел разумным». Вейцман обнаружил взаимную симпатию между собой и Ллойд-Джорджем «на почве общего отношения к малым народам». Новый премьер был страстным патриотом Уэльса, и Сэмьюэл, проталкивая свой план, всегда напоминал, что «Палестина – страна, размером с Уэльс». К тому же Ллойд-Джордж был большим знатоком Библии, что также работало на сионистов. Он как-то заметил: «Когда доктор Вейцман говорил о Палестине, то упоминал места, которые мне были лучше знакомы, чем география Западного фронта».Бальфур был не менее важным союзником, поскольку за его внешне неуверенной манерой держаться скрывалась железная воля, без которой было бы трудно преодолевать колебания чиновников Форин-Офиса и коллег. Убедив Бальфура в чем-то, можно было быть уверенным, что его трудно переубедить, и он был одним из важнейших «обращенцев» Вейцмана. Впервые большой разговор состоялся между ними во время выборов 1906 г., когда Бальфур порицал Вейцмана за то, что тот отказался от Уганды. «Господин Бальфур, если бы я предложил вам Париж вместо Лондона, вы бы согласились?» – «Но, доктор Вейцман, у нас же есть Лондон». – «Да, конечно, но у нас уже был Иерусалим, когда на месте Лондона были болота». Следующий, и решающий разговор у них произошел 12 декабря 1914 г.; его стоит вспомнить, поскольку он хорошо демонстрирует способность Вейцмана убеждать. После того как Вейцман изложил сионистский план действий, Бальфур сказал ему, что, по его мнению, еврейский вопрос «не решить до тех пор, пока либо евреи не ассимилируются полностью, либо в Палестине не будет нормальной еврейской общины». И добавил, подразумевая, что обсуждал этот вопрос с известной антисемиткой Козимой Вагнер в 1912 г., и она с ним согласилась! «Да, – ответил Вейцман, – и я готов сказать вам, что именно при этом она заявила: евреи захватывают немецкую культуру, науку и промышленность», но, добавил он: «важный момент, который упускает из виду большинство неевреев и который определяет самую сущность еврейской трагедии, состоит в том, что те евреи, которые отдают свою энергию и мозги немцам, ведут себя как немцы и обогащают при этом Германию, а не еврейство, от которого они отказываются… Они должны скрывать свой иудаизм, чтобы им позволили поставить свои мозги и способности на службу Германии, которая в значительной степени обязана им своим величием. Трагизм всего этого в том, что мы не признаем их евреями, а мадам Вагнер не считает их немцами, в итоге мы оказываемся самым эксплуатируемым и непонятым народом».Бальфур был тронут до слез. Он пожал Вейцману руку и сказал, что тот «осветил ему дорогу, по которой должна идти великая и страждущая нация».Так Бальфур стал стойким союзником сионистов, а Форин-Офис начал двигаться по пути открытого вовлечения Англии в решение этого вопроса. События этому благоприятствовали. В январе 1917 г. английские войска начали захват Палестины. В том же месяце пал царский режим, тем самым устранялось самое большое препятствие, которое мешало евреям мира поддерживать дело союзников. Премьер Временного правительства Керенский отменил российские антисемитские законы. А в конце месяца Германия начала тотальную подводную войну, что сделало неизбежным участие американцев в войне на стороне союзников. Правительство США почти автоматически стало сильным сторонником еврейского национального очага в Палестине. Были на этом пути и препятствия. Французам была ненавистна идея присутствия в Иерусалиме евреев, а еще пуще – англичан-протестантов вместо французских католиков (и атеистов). Согласно сэру Марку Сайксу, который вел переговоры по поводу секретного соглашения о протекто-рате, его визави, Жорж Пико, «твердил о погромах в Париже» – память о Дрейфусе была еще жива – и производил «в этом вопросе впечатление не совсем нормального». Некоторое противодействие было связано с арабскими интересами и теми департаментами, которые их представляли. Но арабы медленно раскачивались, они не оказали существенной поддержки военным усилиям Англии, и их «Арабский мятеж» оказался невпечатляющим;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121