У него была теория божественных эманаций, которые воспринимались пророками. Так называемые ангелы, которые способствуют возникновению видения, – суть проявление воображения пророка; чтобы подчеркнуть значение интеллекта, он пользовался словом «херувим».Был, однако, момент, когда Маймонид почувствовал, что он предел рационализма. Он уловил необходимость различного подхода к Моисею и остальным пророкам. Он не считал их двусмысленными или фигуральными, однако Моисей, «в отличие от других пророков, не занимался прорицаниями при помощи притч»; он действительно общался с Богом «лицом к лицу, без посредника». Он пытался объяснить уникальность Моисея тем, что высшая степень совершенства человеческого вида должна воплощаться в одном индивидууме – и этим индивидуумом был Моисей. Практически Маймонид стремился к тому, чтобы сузить область иррационального в иудаизме, но не ликвидировать ее; он изолировал определенные ключевые моменты веры, которые нормальный здравый смысл не мог объяснить (хотя он не желал в этом признаваться). Правда, он мог согласиться с тем, что определенные вопросы лежат вне пределов человеческой логики. По поводу очевидного противоречия между свободной волей и предназначением он цитировал Екклезиаста: «Далеко то, что было, и глубоко-глубоко: кто постигнет его?» – в трудах же его встречаются отрывки, которые пытаются согласовать абсолютную свободу подчиняться или не подчиняться Закону и жесткий детерминизм. Он нападал на астрологов за попытки считать Закон тщетным. С другой стороны, первый из его тринадцати принципов веры гласит: «Лишь Бог осуществлял, осуществляет и будет осуществлять все действия». Можно указать и на другие противоречия, встречающиеся в огромном объеме его трудов, но в целом они на удивление малочисленны. Что Маймонид стремился сделать, так это усилить веру, лишив ее суеверий и подкрепить то, что остается, логикой. Но, разумеется, работая в этом направлении, он внедрял и популяризовал критический подход к ее таинствам, что неизбежно подстрекало людей идти дальше в этом направлении. Логика, будучи выпущена из бутылки слепой веры, начинает жить по своим законам. Маймонид был великим предвестником будущего евреев, да и вообще человечества. Его « Руководство для сбившихся с пути» продолжало изменять мышление евреев на протяжении столетий, причем не всегда в ту сторону, куда бы ему хотелось. В каком-то смысле он сыграл в иудаизме ту же роль, что Эразм в христианстве: он заложил опасные яйца, которые проклюнулись позднее. В медицинскую науку он привнес иудейскую доктрину единства тела и души, сознания и материи, что позволило ему заглянуть внутрь психики, тем самым предвосхитив Фрейда. В теологию он привнес уверенность в совместимости веры и логики, которая соответствовала его спокойному и величественному разуму, но со временем исторгла Спинозу за пределы иудаизма. В то время многих образованных евреев пугало то направление, в котором Маймонид предвидел развитие иудаизма. В Провансе, где христианство раздиралось на части альбигойской ересью и где местное отделение доминиканской инквизиции пыталось утвердить ортодоксальную веру, многие рабби желали, чтобы еврейские руководители держались аналогичной линии. Они ненавидели маймонидово аллегорическое объяснение Библии и хотели, чтобы его книги были запрещены. И в 1232 г. доминиканцы, вмешавшись во внутриеврейские споры, действительно сожгли их. Но это, естественно, бросило рационалистов в контратаку. «Сердца людей, – писали последователи Маймонида, – не могут отвернуться от философии и книг, ей посвященных, до тех пор, пока в их теле есть душа… они готовы сражаться за честь Великого Учителя и его книги и отдавать свои средства, свое потомство и самый дух свой его святым доктринам до тех пор, пока существует в их ноздрях дыхание жизни».Несмотря на это словесное размахивание кулаками, реальных ударов наносилось совсем немного. Теоретически еврейский Закон был суров по отношению к ереси – если, скажем, два еврея утверждали, что видели, как третий поклоняется некоему образу, его могли приговорить к смерти, – однако на практике, будучи кафедократическим, а не автократическим, он допускал довольно широкие расхождения во взглядах. Даже человека, объявленного еретиком, обычно не подвергали физическому наказанию, если только он не пытался систематически склонять других в свою веру. В результате рационализм и суеверие продолжали сосуществовать в странной гармонии, иногда даже в одном человеке. Памятуя о страдании и страхе, в которых евреям зачастую приходилось жить, не приходится удивляться стойкости иррационализма. Маймонид считал интеллект и логику лучшим оружием евреев, и таковым они и служили – для уверенной в себе элиты. Для массы же простых евреев сказки о прошлых чудесах и надежды на чудеса будущие были утешением во времена горести. Священная литература евреев удовлетворяла обе потребности, поскольку наряду с комментариями, отвечающими интеллектуальным запросам, содержала массу рассказов, пийют , или поэтических произведений, и бесконечных сверхъестественных историй, которые дети впитывали чуть ли не с молоком матери. Чем больше евреев преследовали и экономически угнетали, тем больше они обращались к священным сказаниям. «Некогда, – повествует мидраш , – денег было много, люди любили слушать Мишну, галаху и Талмуд. Ныне же денег стало мало и, что еще хуже, люди страдают от рабского труда, и все, что они хотят слушать – это благословения и утешения».Евреи жестоко страдали и под исламом и под христианством. И может быть, прав был один из учеников Абеляра, когда заметил: «Еврей, как бы беден он ни был, если у него есть десять сыновей, выучит их всех грамоте, причем не ради выгоды, как делают христиане, а для понимания Закона Божьего, причем не только сыновей, но и дочерей тоже». Однако еврейский рационализм, который отстаивал Маймонид, был на самом деле достоянием лишь верхнего класса. Как показывают документы из генизы, народная религия, которую он осуждал и презирал, процветала у него под самым носом в Фустате. Евреи увлекались как белой, так и черной магией. Они устраивали всякие фокусы с огнем, останавливали птиц в полете, а затем позволяли им лететь дальше, вызывали злых и добрых духов в ходе церемоний, которые иногда длились целую ночь, после чего учиняли специальные процедуры их изгнания. Впадали в транс. Устраивали спиритические сеансы. Прибегали к заклинаниям, дабы обезопасить себя в странствиях, очистить дом от вшей, внушить любовь мужчине или женщине, а то и вообще «привлечь ангелов». Существовали даже специальные секретные руководства, написанные на иудейско-арабском языке, целью которых было помочь евреям в поиске сокровищ, сокрытых в древнеегипетских гробницах. Надо сказать, что столь иррациональный подход к религии проявляли не только еврейские низы. Этим грешили и верхние слои, у которых все это приобретало форму мистицизма. У самого Маймонида жена была склонна к религиозной экзальтации и происходила из «династии» пиетистов-мистиков. Его собственный сын и наследник, Авраам, шел скорее по стопам матери, чем отца. Хотя он, по-видимому, чтил память своего отца и ревностно отстаивал его взгляды, его собственный magnum opus, гигантский том под названием « Полное руководство для благочестивых» отстаивает пиетизм, или хасидут , как образ жизни, противопоставляя его рационализму. Он приобрел известность как рош кол га-хасидим , главный пиетист, и к нему стекались послания и ученики со всех концов еврейского мира. Эти энтузиасты целыми днями постились, а ночи посвящали молитвам. Авраам даже восхищался мусульманскими мистиками – суфи – и утверждал, что они в большей степени могут считаться учениками пророков Израиля, чем современные ему евреи. Это привело бы в ярость его отца, который был бы рад запретить труды мистиков-евреев, не говоря уже о мусульманах. К несчастью для рационалистов мистицизм имел глубокие корни в иудаизме; можно даже сказать, что он глубоко коренился в поклонении Яхве. Та идея, что в дополнение письменному Закону, дарованному Богом Моисею в виде Пятикнижия, Бог дал ему еще и устный Закон, была удобна для религиозных руководителей. Однако она была и чрезвычайно опасна, поскольку вела к представлению о том, что существует большое количество специальных знаний о Боге, переданных устно и тайно и доступных лишь для немногих избранных. В Талмуде слово «каббала» означает «приобретение [знание]» или «предание», имея в виду окончание Библии, то, что идет после Пятикнижия и устного учения. Однако постепенно оно стало означать некое тайное учение, которое позволяет немногим избранным либо напрямую общаться с Богом, либо приобретать знание о Боге неким нерациональным путем. Глава 8 притч и глава 28 Книги Иова, где метафора и аналогия мудреца трактуются как созидательная живительная сила, дающая ключ к познанию Бога и вселенной, некоторым образом освящают эту идею. И в более поздние эпохи стоило еврею-рационалисту попытаться осэщить мистицизм, как оппоненты немедленно затыкали ему рот цитатами из Библии. С еще большим успехом они могли цитировать Талмуд, поскольку к этому времени иудаизм успел впитать много эзотерических элементов. Ряд богословов считает, что они были заимствованы в Персии во времена Изгнания; другие считают, что более правдоподобно, их источником греческий гностицизм. Гностицизм, или некая система секретного знания, способен коварно паразитировать подобно ядовитой лиане на здоровом стволе основной религии. В раннем христианстве отцы церкви отчаянно боролись, чтобы не дать ему задушить веру. Он напал и на иудаизм, особенно в диаспоре. Филон в своем труде « De Vita Contemplativa» писал о секте, называвшейся «Почитатели Бога», которой принадлежала типично гностическая теория, будто Тора есть живое тело. Эта теория проникла в Палестине в круги, которые обычно были менее восприимчивы к греческим идеям: фарисеи, ессеи, кумранская секта, а позднее таннаим и амораим. По словам Иосифа Флавия, у ессеев была целая магическая литература, которая расцвела пышным цветом на почве апокалипсиса. Эти книги, чьи авторы скрывались под псевдонимами Еноха, Моисея, Ноя, Баруха и других великих исторических фигур, носили, как мы знаем, характер ксенофобный, националистический и подстрекательский. Они являли собой горькое и гневное прибежище угнетенного народа, призывая громы и молнии на головы хорошо вооруженных врагов. В них писалось об ангелах, дьяволах, преисподней и небесах, пожарах и конце времен, когда греки и римляне будут сметены с лица земли. В этих текстах идет речь о секретном знании, недоступном ни для кого, кроме наиболее доверенных и ревностных евреев (кстати, у неистовых кумранских монахов обычно Книга Еноха имелась и на иврите и на арамейском языках), а также о скрытых источниках силы, овладев коими можно преодолеть киттим и прочих ненавистных богоотступников. Глава 14 Книги Еноха, где речь идет о таинствах престола, возложенных на его колесницу, навеянная главой 1 Книги Иезекииля, породила в свою очередь целую школу мистиков Меркаба (колесница). На головы доверчивой еврейской массы вываливались россказни об ангелах, «стоящих перед колесницей», низвергающемся свыше огне и вознесении благочестивой души в экстазе на колесницу. В отличие от изучения Торы, которое проводилось открыто и сопровождалось шумным скандированием, мистическое знание касательно колесницы передавалось тайно, шепотом, причем исключительно специально отобранным ученикам, которые должны были продемонстрировать требуемые этические качества, обладать определенной внешностью и руками, удовлетворявшими хиромантов. Толкователи знания иногда бывали окружены огнем или нимбом и впадали в транс. Они чудесным образом попадали в рай подобно Илие: один «взглянул и умер», другой «взглянул и был поражен», а третий «вознесся и спустился в мире». Желающие впасть в состояние экстаза прятали голову между коленями и исполняли псалмы о Престоле Славы либо старинные священные вирши. В дополнение к практической магии, нацеленной на прямое общение с Богом через мистическое состояние, эзотерические книги начиная с I века несли целый поток информации касательно божества и рая. Поскольку Тора была свята, святыми считались также буквы и цифры, и, если подобрать ключ, можно получить доступ к тайному знанию. Одним из ключей были слова псалма 14:5 «Велик Господ наш и велика крепость его»; ими пользовались, чтобы оценить божественные размеры, для чего за основу бралось число 236, умноженное на 10 000 небесных лиг, что якобы позволяло узнать размеры головы и конечностей, а также тайные Его имена. Эти тайные имена (например, Адирирон, Заводиил, Ахтриил, Тазаш, Зохарариил) были важны потому, что якобы являлись паролем, по которому небесные привратники пропускают вознесшуюся душу последовательно в 8 дворцов, ведущих в рай. Восемь вообще считалось магическим числом, заимствованным у греческих гностиков, а колесница, мощь и эманация Бога, была эквивалентом греческого эона. Но и число 22 (количество букв еврейского алфавита) также считалось магическим, так как сам акт творения свершился через посредство сочетания еврейских букв; открыв это сочетание, можно было бы познать секреты мироздания. Мудрецы были одновременно зачарованы и возмущены этим вопиющим предрассудком. Антропоморфизм измерения тела Бога вступал в противоречие с основами иудаистского учения о несоздаваемости и непознаваемости Бога. Мудрецы советовали евреям неотступно придерживаться Закона и не пытаться вникнуть в опасные тайны: «Тому, кто попытается размышлять о четырех вещах, лучше бы вовсе не родиться: что над нами, что под нами, что было до начала времени и что будет после него». Но они сами, тем не менее, продолжали заниматься этим же и, будучи элитистами, соглашались с идеей специального знания для избранных: «Историю творения не следует излагать двоим слушателям, а главу о колеснице – даже одному, если только он не мудрец и не имеет уже независимого суждения по данному вопросу».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121