Какими наивными им показались бы поля
сражений величайших войн нашего времени! Разве это можно когда-нибудь
забыть!
Когда до него добрались в городе, он успел уйти добровольцем в армию. И
они потеряли его из виду. Они нашли его лишь много лет спустя.
Никуды ты от нас не уйдешь!
И нигде ты от нас не спрячисся!
Потому что -- кто ты? -- вошь!
Ну а мы -- это власть трудящихся!
НАВЕКИ СОЛНЦЕ
После многих лет холода и слякоти выглянуло Солнце. По радио объявили,
что даже погода вместе с нами радуется нашим успехам. Одновременно объявили
об очередном нарастании классовых боев, нищеты, повышения цен и понижения
зарплаты там у них. По телевидению выступил Заведующий и сказал, что это
достигнуто под мудрым руководством руководимого им руководства. Добровольно
доверчивые ибанцы возликовали и избрали Почетный Президиум. Когда принимали
Приветственную Телеграмму по поводу досрочного перевыполнения по почину и по
инициативе, Токарь-Универсал сказал: мы заверяем наше любимое и мудрое
руководство и нашего любимого и гениального. Заведующего лично в том, что мы
верим даже в то, во что на самом деле не верим, и выполним все, что на самом
деле не выполним. Заведующий был тронут и оценил это как пример
исключительно высокого уровня сознательности. С такими людьми, сказал он мы
не то что полный изм, а кое-что и похлеще построим. Дайте только срок.
Выберемся из временных затруднений, а там пошлем всех этих американцев и
прочих засранцев куда-нибудь подальше.
Известный философ Портян, круглый дегенерат и полный невежда, автор
самой глупой "Диалектикодиалектической высшей логики", случайно встретил на
улице Неврастеника. Солнце, сказал он глубокомысленно глядя в себя, это,
брат, теперь навеки. А зонтик давно пора выбросить в мусорную яму истории,
где валяются ваши вонючие маркузы, карнапы, расселы, пикассы, парсонсы и
прочая мразь. Ну-ну, сказал Неврастеник и раскрыл зонтик. Как раз начал
накрапывать дождь, пошел снег с градом, и Солнце исчезло насовсем, как будто
его вообще и не бывало. Портян промок до нитки и продрог до печенки.
Прибежав домой, он впал в мрачный оптимизм и начал писать донос на
Неврастеника, который в солнечную погоду вышел на улицу с зонтиком, выразив
тем самым неверие.
Болтун брел неизвестно откуда и неведомо куда, не обращая внимания на
погоду. Как дела, спросил его Неврастеник. Как всегда, ответил Болтун. Без
работы, спросил Неврастеник. Работаю, сказал Болтун. Без работы нельзя.
Выселят как тунеядца. Захотят -- выселят и с работой, сказал Неврастеник.
Ага, сказал Болтун, выселят.
Выступая по телевидению, Заведующий сказал, что даже плохая погода не
помешает нашему праздничному настроению.
СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ
Здесь прекрасные дачные участки, говорит Крикун. Еще бы, говорит
Учитель. Зато они и дерут, сволочи. Кому они принадлежат, спросил Крикун.
Начальству третьего, а то и четвертого сорта, говорит Учитель. Мой хозяин,
например, был главой крупного района Ибанска. Эта дача принадлежит бывшему
полковнику Органов. Эта -- бывшему ректору института. У моих хозяев пенсия
больше моей зарплаты. А что же они сдают, спросил Крикун. Дом все равно
пустует, говорит Учитель. А за такие денежки почему бы не сдать? Деньги они
любят. Тут все сдают что-нибудь. За десять лет они полностью окупают дачу.
Здесь, как видишь, неплохо. Но это пустяки по сравнению с дачами писателей и
академиков. Отсюда километрах в десяти дачи Совета Министров. Там еще лучше.
Я уж не говорю про еще выше. В городе как-то не обращаешь на это внимания.
Лично мы с ними в быту не общаемся. И не видим, как они живут. А тут само
все прет наружу. Тут они не скрываются. Посмотришь на это и поверишь, что
они искренне любят этот их строй, этот их изм. Им есть за что его любить.
Это их строй, их изм. Они живут хорошо. И добровольно ничем не поступятся. А
их очень много. Это -- основа основ. Если покопаться основательно в нашем
либеральном движении, то и его суть ты найдешь тут. Либералы тоже хотят
иметь свой кусок от благ жизни. В этом нет ничего особенного? А я разве
говорю, что это есть нечто особенное? Нет, ничего особенного, увы, нет. Суть
дела всегда банальна.
Да ну их всех к черту, говорит Учитель. Хочешь, я расскажу тебе одну
сентиментальную историю? Видишь, какой дворец! Это -- участок Органов. У них
повсюду такие таинственные как будто бы пустые особняки. Сюда иногда
приезжает отдохнуть или поработать какой-нибудь сотрудник. На всем готовом,
конечно. А вот в этом доме снимал комнатку с верандой Двурушник. Когда его
не пустили на один конгресс, потом на другой, вышибли из Университета и
перестали печатать, у него вдруг обнаружилось свободное время. И тогда ему
пришла идея написать книгу. Эту самую знаменитую книгу. И он решил уехать
подальше от стукачей. И вот снял эту комнатушку под самым крылышком у
Органов. То ли он сам проговорился, то ли хозяин что-то заподозрил (жилец
печатает целый день, а хозяин -- из тех, кого уговаривать следить не надо).
Только дошло до Органов, что Двурушник что-то сочиняет. Кто такой Двурушник,
они знали. И боялись повторения истории с Правдецом. И к делу отнеслись
серьезно. Этот шикарный дворец сразу заселили целой оперативной группой. Вот
тебе сюжет для драмы. Тут одинокий, измученный, оскорбленный, униженный
человек творит бессмертную книгу. Спит урывками. Питается кое-как. А тут
дюжина здоровых молодцов на полном пансионе, в прекрасных условиях, с
новейшей аппаратурой и криминалистической наукой старается установить, чем
занимается этот одинокий человечек, и придумать способ, как можно помешать
этому человечку.
А как же они его прохлопали, спросил Крикун. Представь себе, он их
обвел вокруг пальца, сказал Учитель. Он одновременно делал две книги --
научную и эту самую. Научную он тщательно прятал, но так, чтобы заметил
хозяин. И черновики ее аккуратно выбрасывал в бочку для бумаги. А эту самую
книгу оставлял на столе в пачке с чистой бумагой. Три месяца он делал так.
За три месяца сделал две книги. Научную у него в конце концов конфисковали.
Нужен же им был какой-то трофей за прекрасно проведенную операцию. Когда
книга вышла на Западе, хозяина затаскали. А тот, старый член и прожженный
стукач, сам чуть не повесился от тоски. Говорят, до сих пор не может
очухаться. Как он переправил книгу на Запад, спросил Крикун. Ну, этого уж я
не знаю, сказал Учитель. Он мужик оказался умный и смелый. Наверно, и тут
придумал что-нибудь гениально простое. А почему тебя это интересует? Уж не
сочинил ли ты сам что-нибудь подобное? Нет, сказал Крикун. Мне надо помочь
одному человеку. Ну что же, сказал Учитель. Давай обдумаем эту проблему
всесторонне. Мы все-таки ученые. И говорят, неплохие. Не зря же мы столько
лет убили на всякие головоломки.
Подошла дочь Учителя и сказала, что мама велела идти обедать.
ЛЮБОВЬ К ИНОСТРАННОМУ
Как говорится в популярной песне,
Настоящие ибанцы
Уважают иностранцев.
Но это не совсем точно. Ибанцы обожают иностранцев и готовы отдать им
последнюю рубаху. Если иностранец рубаху не берет, его называют сволочью. И
правильно делают. Дают -- бери, бьют -- беги. Раз дают, бери, пока по морде
не дали. Не выпендривайся. От чистого сердца дают. От всей души. Бери, пока
дают, а не то... Если иностранец рубаху берет, а делает по-своему, его опять
называют сволочью. И поделом. Зачем было брать. Если уж взял так будь добр.
Мы ему от всей души. Бескорыстно. А он, сволочь, на тебе. Жди от них
благодарности. Сволочь, да и только. Ну а уж если иностранец и рубаху взял,
и сделал по-ибанскому, то тогда он тем более сволочь, поскольку тогда он
свой, а со своими церемониться нечего. А, говорят ибанцы в таком случае,
этот -- наш, сволочь.
И все иностранное ибанцы тоже любят. Во-первых, потому, что оно дороже
и достать его труднее. Доставать-то приходится из-под полы втридорога,
во-вторых, в иностранном сам себя чувствуешь чуть-чуть иностранцем и
чуть-чуть за границей. Заветная мечта ибанца -- чтобы его приняли за
иностранца. И тогда, кто знает, может без очереди пропустят, может не
заберут, может номер в гостинице дадут без брони высших органов власти и без
протекции уборщицы. А еще более главным образом для того хочется ибанцу быть
как иностранцу, чтобы прочие ибанцы подумали про него: глядите-ка, вон
иностранец идет, сволочь!
ЧАС ШЕСТОЙ
Но начало было. Его никто не заметил, ибо оно произошло в нем, а не вне
его, и он скрыл его от всех. Иначе не было бы его. И не было бы начала.
Начало всегда есть тайна.
Это случилось тогда, когда Крикун трясся на голых досках товарного
вагона, тащившего его на далекую окраину Ибанска служить в армию. Им нельзя
прощать, говорил он себе. Отныне и навсегда твое дело -- не прощать. Ты
один. Это уже кое-что. Единица есть начало ряда. Но это мало. Какое оружие
противопоставить им? Ум? Науку? Конечно, можно построить точную науку про
это общество. Оно не такая уж сложная штука. Скорее, оно примитивно. И наука
о нем вряд ли принесет славу выдающегося ученого ее создателю. К тому же
выводы науки годятся для повторяющихся явлений, а не для индивидуальных в их
исключительности. К тому же Они тупы и равнодушны. И жестоки в силу тупости
и равнодушия. Их образованность -- трофеи. Наукой Их не прошибешь. Так что?
Сумасшествие? Каприз? Дерзость отчаяния? Безрассудство? Нет, это пока рано.
Не заметят. Это потом. А сначала -- самоотречение и безвестность. С
честолюбием надо покончить раз и навсегда. Ты один. И слава тебе ни к чему.
Отныне твое дело будет известно только тебе одному. Даже те, над кем ты
будешь работать, не будут знать, кто ты.
Он вспомнил, как заполняли на него документы, когда он принес заявление
о призыве в армию. И ему стало весело. Они тебе лгут на каждом шагу, а от
тебя требуют безусловной правдивости. Они уверены в том, что их не посмеют
обмануть. И странно, их почти не обманывают. А они обманывают всегда. Он
потом не раз наблюдал случаи, когда обманывали их, и поражался тому, что они
не способны обнаружить мало-мальски продуманный обман. Документы на него
заполняли с его же слов. Он не сказал, где его Отец, что его исключили из
института без права поступления, что он сам выбросил в мусорную урну
членский билет Союза Молодежи, когда вышел из главного здания Органов. И уж
тем более не сказал о своих взаимоотношениях с Органами.
Он был спокоен.
У него было дело. Великое дело.
Все, в конце концов, решают сами люди,
думал он. Как говорил наш любимый вождь, кадры решают все. Надо
работать с людьми. Работать индивидуально, настойчиво, без спешки. Никаких
внешних эффектов. Внешние эффекты суть средства массового воздействия. Для
них сейчас не время. В обществе сначала должны поработать единицы, десятки,
сотни, тысячи таких, как я. А уж потом можно будет устраивать массовые
спектакли. И он придумал в шутку:
Смешно про нас стихи писать.
Для этого и проза не годится.
Бензину лучше литров пять достать,
На площадь выйти.
Не спеша облиться.
Чиркнуть спичкою успеть.
И на глазах у всех сгореть.
Для этого, быть может, стоило родиться.
Это было за двадцать с лишним лет до того, как первый мальчик, тогда
еще не родившийся на свет, сжег себя на площади. Одним словом, сказал он
себе, спокойно засыпая, эту мразь надо начать расшатывать. И я это буду
делать.
Он не мог тогда знать, что даже этот его труд Они тоже присвоят себе и
на весь мир провозгласят о нем как о своем собственном деле. Как о
благодеянии, дарованном ими самими людям. И провозгласит это один из
ближайших сподвижников главного палача. Хитрый и пронырливый малограмотный
человечек с интеллектом заведующего баней нахально оттолкнет всех, имеющих
на то право, и влезет в историю на пьедестал Освободителя. И никто не укажет
на капли крови, стекающие с него. И никто не упомянет даже намеком о таких,
как Крикун. Молчать будут даже те, кто знал о подлинном деле Крикуна и был
ему обязан. Они оттолкнут его в сторону и предпочтут считать даже его труд
над ними своим собственным делом.
Боже, почему тебя нет!
Где же ты, черт тебя побери?
Приди же, в конце концов!
Без тебя тут так трудно!
ИДЕЯ НЕРАВЕНСТВА
Сами все время меня вынуждаете говорить, а потом обвиняете меня в том
что я трепотней занимаюсь, говорит Болтун. Ну да черт с вами. Денег же с вас
я не беру. Самой прогрессивной идеей в наших условиях, если уж вы хотите
слышать мое мнение по сему поводу, была бы идея неравенства. Идея равенства
в условиях ибанского общества имеет смысл, противоположный тому, какой она
когда-то имела на Западе. Она тут звучит примерно так же, как звание
революционера в применении к работнику органов или партийного аппарата.
Здесь идея равенства есть принцип власти, направленный не на себя, а только
на подвластных. Суть его -- не допустить того, чтобы человек добился за счет
своих личных способностей и труда благ, положенных лицам определенного
социального ранга, не занимая социального положения этого ранга. Субъективно
это несправедливо. Субъективно, например, ничем не оправдаешь таких
ситуаций, когда два чиновника не различаются по личным способностям и
затратам труда, но получают разные блага, поскольку занимают разные посты а
талантливый и продуктивный ученый получает столько же, сколько бесплодный и
бездарный коллега, поскольку они занимают одинаковые должности. Все попытки
руководства навести тут справедливый порядок вырождаются в пустую демагогию,
ибо они не затрагивают иерархию распределения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58