Они манили, они искушали.
Она почувствовала, как ее кинуло в жар. Это все из-за того страстного объятия внизу, во дворе ее дома. Она тогда знала, что ей нельзя целовать Николя Реми. Тот единственный миг безумия взломал прочную стену хладнокровия, которую она годами возводила вокруг своего сердца. Габриэль испуганно вырвалась из его объятий.
– К сожалению, – нервно заговорила она, – у меня не так много времени для старых знакомств, как мне бы того хотелось. Моя жизнь в Париже сильно отличается от той, что я вела на острове Фэр.
– Наслышан, – помрачнел Реми, и его нежный взгляд потух. Он отпил большой глоток вина и поинтересовался, нахмурив брови: – Габриэль, что ты делаешь здесь, в Париже? Вдали от своей семьи и дома?
Именно этого вопроса она ждала со страхом. Ее сердце замирало, как только она сама задавала себе вопрос, а что Реми слышал о ней? Поговаривали, что в некоторых тавернах даже принимали ставки на тех, кто мог стать ее следующим любовником.
Но, какие бы сплетни о ней ни доходили до него, Габриэль ни на секунду не сомневалась: Реми не хотел ничему верить. Его настойчивый взгляд искал ее глаз, словно он старался убедить себя, что, несмотря на всю очевидность противоположного, она оставалась все той же невинной девочкой, какой он сам неизменно видел ее.
– Вы же всегда знали, как я мечтала покинуть остров Фэр, капитан Реми, – ответила она наконец, втирая крем в кожу. – Мне хотелось побывать повсюду, самой изведать бурление и изменчивость большого города.
Подперев своими широкими плечами стену, Реми расположился рядом со столиком, чтобы она не могла избежать встречи с его взглядом:
– Да, но как у тебя во владении оказался этот огромный дом? Прости меня, но я считал, что в вашей семье все пошло прахом, когда отец не вернулся из своего путешествия.
– Так оно и было. – Габриэль размазывала крем кончиками пальцев, надеясь, что их едва заметная дрожь не выдаст ему ее нервозности. – Этот дом принадлежит или, вернее сказать, принадлежал женщине по имени Маргерит де Мейтлан. Любовнице моего отца, – добавила она равнодушным тоном, не выдавшим никаких эмоций.
– Любовнице?
– Капитан Реми, у многих мужчин есть любовницы – сухо заметила девушка.
– Знаю. Но я слышал… мне всегда казалось… – Реми в замешательстве отпил еще глоток вина.
– Вы слышали истории о глубоком чувстве, связывавшем доблестного шевалье Луи Шене и Евангелину, прекрасную Хозяйку острова Фэр.
Габриэль убедила себя, что давно преодолела боль из-за предательства отца. Но застарелая горечь вновь проявилась в звуках ее голоса.
– К сожалению, все те истории… всего лишь… красивые сказки. Заверяя всех в своей преданности моей матушке, отец содержал другую женщину здесь, в Париже, щедро осыпая мадам де Мейтлан платьями, драгоценными камнями и этим домом.
Реми молча вникал в услышанное, хмуро глядя в свой бокал.
– И все-таки я не понимаю, какая связь между тобой и этим домом. Что ты забыла здесь, в доме этой… как бы помягче выразиться…
Реми не закончил, но в этом и не было необходимости. По его суровому тону Габриэль могла легко предположить, как он собирался закончить свою фразу. Этой распутницы, продажной женщины, блудницы. И, хотя она сохранила безразличную маску на лице, душа ее затрепетала, мучимая вопросом, каким из этих эпитетов наградит ее Реми, когда поймет, насколько она похожа на Маргерит.
Габриэль взяла со стола маленькую жесткую щеточку и начала размеренно полировать ногти.
– После того как пришло известие о смерти моего отца, мадемуазель Мейтлан испытала некий прилив угрызений совести. Она решила удалиться в монастырь. Но, прежде чем осуществить свое решение, предложила нам с сестрами этот дом и свои украшения.
– И вы приняли их от нее, Габриэль? – Реми помрачнел еще больше. – Но вам с сестрами не показалось это чем-то вроде предательства памяти вашей матери?
– Точно так же рассуждает и Арианн, – вспыхнула Габриэль. – Здесь все оплачено деньгами моего отца. Почему же мне было не принять такое предложение?
– Можно признать справедливость подобной точки зрения, – уступил Реми. – Но…
Габриэль понимала, что ему хотелось бы задать ей много больше вопросов, но он колебался, скорее всего, потому, что боялся ответов. Габриэль швырнула щетку обратно на столик и решительно поднялась.
– Хватит обо мне. Я хотела бы услышать о том, как вы провели эти три года, Николя Реми.
– В моем рассказе нет ничего интересного, Габриэль, – сказал он.
– Тем не менее я настаиваю.
Габриэль величаво проплыла к скамье у окна и опустилась на вышитую диванную подушку. В былые времена она постучала бы рукой подле себя, таким дружественным жестом приглашая его сесть рядом. Но сейчас она указала Реми на стул с высокой спинкой на безопасном расстоянии от себя.
– Садитесь же, капитан, и поведайте мне обо всем.
Реми бросил прищуренный взгляд на стул, но садиться не стал. Он отошел к камину, держа бокал. Что-то неуловимо отстраненное появилось в его глазах, после того как она вернула его назад, к прошлому.
– Поведать обо всем? Я едва ли знаю, с чего следует начать.
– Почему бы не начать с того, что случилось с вами в ночь накануне Дня святого Варфоломея?
– Вот уж совсем неподходящая история для сказки перед сном. – Реми так крепко сжал бокал, что Габриэль удивилась прочности хрусталя: он не лопнул. Без сомнения, Реми тяжело вспоминать и говорить о той жуткой ночи, она вовсе не желала причинять ему лишних страданий.
Но и самой Габриэль воспоминания о той ночи несли боль, ей снова пришлось бы переживать те страдания, которые она испытывала при мысли, что Реми лежал, истекая кровью от, кинжального удара. Однако ей отчаянно хотелось знать, что случилось в действительности.
– Пожалуйста, Реми, – попросила она. – Расскажите мне хотя бы о том, как вам удалось выжить той ночью. Ренар видел, что вы упали, получив смертельную рану. Он решил, что с вами все кончено, иначе он никогда бы не оставил вас.
– Я знаю это. Граф – благородный и мужественный человек. Я счастлив, что он сумел выбраться из той бойни живым.
– Да, но как это удалось вам?
Реми большим глотком опустошил бокал вина.
– Меня спас волк.
– Как это?! – вскрикнула Габриэль. Если бы Реми не выглядел настолько мрачным, если бы это был кто-то другой, а не он, она решила бы, что ее разыгрывают. – Волк? Здесь, в Париже? – переспросила она недоверчиво.
Реми вздохнул и повел плечами. В нем больше не чувствовалось напряжения, когда он против своей воли усмехнулся, определенно вспомнив что-то забавное.
– Мартин ле Луп, то есть Волк – еще совсем мальчишка, но уже карманник и вор. Он увидел меня, неподвижно валявшегося на мостовой, и ему сильно приглянулись мои сапоги. Парень искал способ… как бы это… освободить меня от них.
Габриэль охватил ужас, она слишком четко представила себе эту сцену. Реми ранен и беспомощен, а какая-то уличная крыса пытается ограбить его, прежде чем остынет тело. Она не понимала, как у Реми хватало сил улыбаться при воспоминании о таком омерзительном поступке. Ее руки, лежавшие на коленях, непроизвольно сжались в кулаки.
– Как… гнусный маленький ублюдок… Его следовало повесить, распять и четвертовать.
– Если бы я умер, – Реми пожал плечами, – сапоги вряд ли мне пригодились бы. Но стоило Мартину коснуться меня, как я дико застонал, и парня чуть не хватил удар. Он мог запросто завершить задуманное и сбежать, и у меня не нашлось бы сил остановить его. Но вместо этого он оттащил меня в безопасное место, где и укрыл от разъяренной толпы, а сам тем временем бросился на поиски кого-нибудь, кто обработал бы мои раны. Он нашел пожилого священника, очень опытного и умеющего врачевать. – Реми насупился от смущения. – Я так никогда и не узнал ни его имени, ни причины, по которой он взялся помочь мне. По тем временам крайне опасный поступок. Ночь в канун Дня святого Варфоломея был не лучшим моментом для любого из католиков, которого бы вдруг поймали при попытке спасти протестантского солдата. Что касается Мартина, я и тут до конца не разобрался, что к чему. Вообще-то он очень практичный малый, когда речь идет о спасении его собственной шкуры. И по сей день я не знаю, зачем он рисковал собственной жизнью, пытаясь помочь мне.
Реми, может, и не знал, но Габриэль понимала почему. Такой самоотверженный человек, как Николя Реми, честный, отважный, благородный до кончиков ногтей, самим своим существованием пробуждал лучшее в других людях, заставлял их устремляться ему на помощь даже против собственной воли и вопреки любым разумным доводам.
Реми все молчал, и Габриэль пришлось подтолкнуть его к воспоминаниям.
– Итак, своим спасением вы обязаны этому Волку и старому священнику. Что же случилось дальше?
– Мартин – малый находчивый и изобретательный. Когда я достаточно оправился, он занялся тайной отправкой меня из Парижа. Затем мы покинули Францию.
– И куда направились?
– Вначале в Ирландию, потом в Англию.
– И чем вы там занимались?
– Работал. Путешествовал. Просто жил.
Габриэль придирчивым взглядом скользнула по высокой фигуре Реми, и на ее лице отразилось полное разочарование. Реми никогда нельзя было обвинить в словоохотливости, но она начинала понимать, что теперь ей легче удалось бы вырвать здоровый зуб из его челюсти, чем повесть о тех трех годах.
– Выходит, вы провели три года, блуждая по английской сельской глубинке, а затем что? Как-то однажды утром вы проснулись, и вас осенило, что пришло время возвращаться? – съязвила она.
– Нечто в этом роде. – Реми в волнении крутил в руках бокал.
Этот обычно спокойный человек явно чувствовал себя не в своей тарелке. И намеренно уклонялся от ответов.
– Почему? – упорствовала Габриэль. – Зачем вы возвратились?
– Я начинаю чувствовать, что мне не следовало бы этого делать.
– Не следовало? Не следовало возвращаться в Париж?
– Нет, мне следовало никогда не возвращаться к тебе. – Слова Реми больно резанули Габриэль, но она не сумела скрыть это. Заметив, как она вздрогнула, Реми торопливо заговорил: – Это не значит, что у меня не было желания снова увидеть тебя. Я желал этого. Слишком сильно. Это значит, что моя жизнь чересчур круто перевернулась, и мне надо было хорошенько подумать, прежде чем впутывать тебя в свою жизнь.
– Вы уже однажды впутали меня в свою жизнь, – напомнила ему Габриэль.
– Не по своей воле. Я был полнейшим идиотом, когда тем летом ступил на остров Фэр с навязчивой идеей добиться правосудия. Мне не хватило ума задуматься, какой опасности я подвергаю тех, к кому стремлюсь, приводя за собой на остров своих преследователей. – Реми опорожнил бокал и поставил его на каминную доску. – Ты так до конца и не поняла, ни чье зло я тогда раскрыл, ни причину, по которой я превратился в беглеца.
– Боже мой! – Габриэль закатила глаза. Ее до сих пор бесило, что Реми тогда доверил свои самые опасные тайны Арианн и молчал о них с Габриэль, словно она была невинным ребенком, сверстницей Мири. – Я знаю все о том, как Екатерина Медичи убила вашу королеву, – ей доставило огромное удовольствие утереть ему нос хоть сейчас, – Жанну Наваррскую.
– Откуда?
– Представьте себе! Вы подозревали, что вашу королеву отравили, и вы наткнулись на единственную улику – пару красивых белых перчаток. Покидая Париж, вы прихватили с собою перчатки и показали их Арианн, надеясь, что та сумеет помочь доказать, что перчатки пропитаны ядом. Пока я ни в чем не ошибаюсь?
– Нет, – признался Реми, все еще хмурясь от неожиданности. – Значит, Арианн в конце концов решилась рассказать все?
– Нет, по большей части я додумалась до всего самостоятельно. Когда я нашла перчатки, которые она спрятала в наших мастерских, то примерила их.
– Примерила?! – Реми в ужасе пошатнулся, но потом озадаченно посмотрел на Габриэль. – Значит, я ошибался? Перчатки не были отравлены?
– О, еще как были, – поморщилась Габриэль. – Проклятье, я чуть было не умерла.
– Габриэль!
Реми побледнел от ужаса настолько, что Габриэль пожалела о своем признании. Он рванулся к ней и, наклонившись, с чувством сжал ее руки. На его лице отразилось столько неподдельной тревоги, что сердце любой женщины не устояло бы, и Габриэль пришлось нелегко. Ее пальцы невольно переплелись с его пальцами в ответном порыве.
– Мой Бог! Прости меня, – хрипло выдавил он. – Мне следовало и тебе рассказать правду о Екатерине и ее перчатках. Если бы что-нибудь случилось с тобой, я не выдержал бы… я не смог бы дальше…
Он замолчал, не в силах продолжать от переполнявшего его чувства вины, и она едва удержалась, чтобы не кинуться ему на шею. Единственный способ оказать достойное сопротивление нахлынувшему чувству – высвободить руки и покинуть место у окна.
– Ну зачем вам столько эмоций. – Ее голос звучал не так спокойно, как ей хотелось бы. – Вполне очевидно, что я выжила. Ренар подоспел вовремя. Он сумел приготовить противоядие. Так уж вышло, но граф намного больше осведомлен о практической стороне темного волшебства, чем кажется. Если бы мы догадались об этом раньше, вы могли бы передать перчатки прямо ему. К сожалению, у нас их даже больше нет. После того как все мы поверили в вашу гибель, нам пришлось помимо своей воли приложить все усилия, чтобы помириться с Темной Королевой.
Габриэль сжала губы, вспомнив, чего ей это стоило. Как она вся извелась, как кипела в ней желчь, когда ей пришлось заключить перемирие с женщиной, которая угрожала ее семье, мерзкой ведьме, которую она ожесточенно винила в смерти Реми. «Когда-нибудь Екатерина дорого заплатит за все», – поклялась тогда Габриэль. Но ту клятву ей не удалось сдержать, и сейчас, не спуская глаз с капитана, девушка все больше ощущала, что она предала его.
– Мне… мне так жаль, Реми. Мы не видели иного выхода. Темная Королева захватила Ренара. Нам пришлось отдать перчатки назад Екатерине, лишь бы спасти его жизнь.
– Да черт с ними, с этими перчатками! Как будто я когда-либо мог надеяться привлечь эту дьяволицу к ответу! Глупейший порыв. В итоге я чуть не угробил тебя!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63