По утрам Вирджиния не могла решить, что ей надеть. И даже за­бывала чистить зубы. Она перестала причесываться, и седые пряди уныло висели вдоль ее серого лица. Через три месяца после смерти Билла средний сын Лоренс, пораженный состоянием матери, повез ее в парикмахерскую.
– Я не могу туда войти, – просто сказала Вирджиния, когда они добрались до Клонтарфа. – Да и зачем? Лоренс только руками развел.
В довершение беды через месяц после похорон попал под ма­шину ее любимый спаниель Оскар. Раньше песик прижимался к ней бархатным тельцем и лизал хозяйке руки. Оставшись без свое­го последнего утешения, Вирджиния окончательно утратила ин-терес к окружающему.
Она помнила слова матери о том, что время – лучший лекарь, но не могла с ними согласиться. Время не лечит, а замораживает, как анестезия. Боль становится терпимой, но так и не проходит. Она никогда не имела дела с банками и страховыми компания­ми – этим занимался Билл. Вирджиния поняла, как много он де­лал, когда из почтового ящика выпала гора счетов и извещений. Она часто шутила, что мужу повезло: он возвращался в чисто уб­ранный дом, где холодильник набит продуктами, в шкафу висят глаженые рубашки, а в ванной есть зубная паста. Теперь стало ясно, что Билл делал для нее не меньше. Она никогда не видела счета за электричество и не заполняла анкеты для банка. Ей чуть не отключили телефон, потому что первые полгода Вирджиния не глядя сметала все письма с напористыми требованиями банка, страховой компании или адвокатской конторы в ящик стола. Ирония судьбы заключалась в том, что благодаря огромному страховому полису Билла она осталась богатой вдовой. Муж заботился о ней даже мертвый. Но деньги не могли облегчить боль от душевной травмы, вызванной его внезапной смертью.
Когда через полгода после смерти отца Лоренс понял, что про­исходит, он чуть не упал в обморок.
– Мама, так нельзя, – пробормотал он, уставившись на груду вскрытых конвертов с письмами на официальных бланках.
Вирджиния равнодушно пожала плечами:
– Почему? Это больше не имеет смысла. – И тут в ее глазах блеснул гнев. – Да и что они могут мне сделать? Твой отец мертв! Худшее из всего, что могло случиться, уже случилось. Думаешь, я стану возражать, если меня посадят в тюрьму за то, что я не заяви­ла, что больше не имею права на налоговые льготы для замуж­них?
В годовщину смерти мужа Вирджиния после долгого перерыва испекла ячменные лепешки. В Клонтарф приехали сыновья, а в доме было хоть шаром покати. Мальчики ели лепешки и улыба­лись, довольные тем, что мать наконец пришла в себя. Вирджи­нию удивило, как легко она вернулась к роли гостеприимной хо­зяйки. Во всяком случае, внешне.
Иногда она думала о том, как бы вел себя Билл, если бы умерла она, а не он? Стал бы он вот так оплакивать ее, целиком отдав­шись горю и потеряв интерес к окружающему? Восемь месяцев назад родилась их первая внучка Элисон. Старший сын Вирджи­нии Доминик и его жена Салли буквально тряслись над девоч­кой. Вирджиния стала ее крестной и сумела во время обряда не проронить ни слезинки, хотя была готова заплакать, думая о том, как бы она была счастлива, если бы Билл был рядом.
– Мама, он с тобой, – сказал чувствительный Лоренс. – Па­па по-прежнему здесь и следит за тобой сверху.
Но его с ней не было. И это было тяжелее всего. Вирджиния не стала говорить Лоренсу, что его утешения ни к чему, – он все равно не понял бы. Она ходила в церковь всю жизнь, временами делала это и сейчас, но утратила веру в загробную жизнь. Билла не было нигде. Он оставался только в ее памяти. Она не чувство­вала его присутствия ни в доме, ни в церкви. Он исчез. Все было кончено. И от этого ее боль становилась еще сильнее.
Вот почему шесть месяцев назад она продала дом в пригороде Дублина и сменила тихую Пир-авеню на просторный старый дом в графстве Керри. Мальчики сначала огорчились. Лоренс считал, что ей не следует уезжать. Но Вирджиния сказала им, что хочет начать новую жизнь там, откуда они с отцом уехали много лет на­зад и куда всегда мечтали вернуться.
Они оба были детьми фермеров, выросли в графстве Керри, которое было тогда глухой провинцией, и познакомились на тан­цах, устроенных местной общиной. Когда Вирджиния увидела Килнагошелл-хаус в Редлайоне, который тоже относился к Кер­ри, но был расположен в совсем другой части графства, ее решение созрело. В мае, через четырнадцать месяцев после ужасного со­бытия, сделавшего ее вдовой, Вирджиния собрала вещи и пересе­лилась в маленький поселок, где она никого не знала и надея­лась, что ее тоже никто не знает.
Бывший пансион был сильно перестроен, но кое-что от прош­лого в нем осталось. Конечно, раковины в спальнях для гостей не придавали дому уюта, но Вирджиния пока не делала ничего, что­бы превратить его в достойное жилище для одинокой старой дамы. Переезд слишком утомил ее. У нее не было сил даже на то, чтобы снять номера с дверей спален. «У меня будет для этого время. Весь остаток жизни», – грустно думала она.
Мальчики постепенно привыкали к ее отъезду. Вирджинии казалось, что они ощущают облегчение. Они чувствовали свою вину за то, что дела привязывают их к Лондону (где жили Доми­ник и Салли) и к Дублину, в то время как мать горюет в пригоро­де, одна в пустом доме. Она знала, что Джейми и Лоренс догово­рились по очереди посещать ее раз в два дня, а в остальное время звонить и убеждаться, что она не отравилась снотворным. Те­перь, когда она оказалась в сотнях миль от Дублина, эти обяза­тельные визиты можно было прекратить, что полностью устраивало всех.
Во время переезда она собиралась избавиться от вещей Билла, но поняла, что не может расстаться с его одеждой. И с клюшками для гольфа, которые доставляли ему такую радость.
Сейчас она вертела в руках клюшку Билла и пыталась вспомнить, как следует ее держать. Билл говорил, что все зависит от правильности хватки. Но не поздно ли учиться гольфу в пятьде­сят восемь лет? Впрочем, Билл обрадовался бы этому. А вдруг он действительно видит ее и лукаво улыбается, следя за тем, как профессионально она держит его клюшки?..
Вирджиния вернулась в дом, взглянула в зеркало в прихожей и тяжело вздохнула. Она знала, что ничем не напоминает прежнюю высокую, красивую, безукоризненно одетую Вирджинию Кон-нелл. Та Вирджиния осталась в прошлом. Нынешняя Вирджиния была мрачной, печальной, с глубокими тенями под карими глазами. На ее тонком лице застыла боль. Она больше не укладывала свои пышные серебристые волосы элегантными волнами, а про­сто связывала их в тугой узел на затылке. Но этому следовало положить конец. Если Билл и в самом деле видит ее, она должна была выглядеть нормальным человеком, а не привидением.
Вирджиния надела прогулочные туфли и старую непромокае­мую куртку, которая всегда напоминала ей об Оскаре, чудесном светло-коричневом спаниеле с бархатными ушками и меланхо­лическим выражением мордочки. Пока песик был жив, Вирджи­ния ежедневно выводила его на прогулку в половине восьмого утра, и когда шел дождь, она неизменно надевала эту куртку…
– Мама, заведи себе другого песика, – советовал ей Лоренс. – У вас с папой всегда были собаки. Она тебе просто необходима. Ей-богу, тебе будет веселее.
Но Вирджиния и не помышляла об этом. О собаке нужно было заботиться, а она боялась с^ова брать на себя ответственность за живое существо. Вирджиния и так находилась в вечном страхе за мальчиков, Салли и малышку Эдисон. На воротник поношенной вельветовой куртки упала слеза. Вирджиния сердито вытерла гла­за. Нет, она не будет плакать. Ни за что. Она пойдет гулять и по­старается не вспоминать Оскара.
Вирджиния быстро шла по буковой аллее, любуясь роскошной красно-коричневой листвой. Она знала, что через месяц все из­менится, вороха листьев будут лежать под ногами, а на фоне хол­мов будут видны лишь голые заиндевевшие» ветки. Но сейчас зре­лище было величественное.
Выйдя на шоссе, она решительно зашагала к Редлайону. От ее дома до деревни было около полутора километров, и Вирджиния решила, что будет ходить туда и обратно каждый день. Хотя бы для того, чтобы купить газету. Иначе она совсем одичает.
Ей нравился Редлайон – было в нем что-то первозданное. Из­вилистая главная улица выглядела почти так же, как пятьдесят лет назад: аккуратные домики по обе ее стороны чередовались с пивными и магазинчиками. Пивных тут было целых три – мно­говато для такой деревни. Вирджиния по собственному опыту знала, как умиляет туристов обилие пабов или пивных в ирланд­ских городках. Она помнила, как это изумляло друга Билла, при­ехавшего из Лондона. Они возили гостя в Килкенни, и тот не ус­тавал поражаться тому, что даже в самой крошечной деревушке, состоявшей из нескольких лачуг, неизменно было не меньше двух пивных.
– Как они не прогорают? – недоуменно спрашивал он у Билла. Билл раскатисто смеялся и говорил другу, что в Ирландии обычные правила не действуют.
– В каждой пивной собирается своя публика, – объяснял он. – В одну ходят старые фермеры, потому что она осталась такой же, какой была в дни их юности, а в другую – молодежь, потому что там играет музыка и можно поужинать. В некоторых старых пивных продают только выпивку и сигареты. Если старики слышат музыку и видят молодых женщин в коротких юбках, они тут же уходят в другое место.
«Мадиган» полностью соответствовал описанию, которое дал Билл старой пивной. Красно-белые буквы над входом и висев­шая снаружи эмблема «Гиннесса» были именно такими, как в детстве Вирджинии. Во время прогулок она часто видела возле пивной мужчин в грубых ботинках, поношенной рабочей одежде и кепках. Эти люди забегали сюда в короткий перерыв, чтобы вы­пить кружку портера и поболтать. Ее отец тоже был фермером, любил в обед хлебнуть пивка, и Вирджиния была уверена, что в «Мадигане» ему понравилось бы.
«Вдова Мэгуайр» была полной противоположностью «Мадигану» и представляла собой современный бар. Здешнему экзоти­ческому меню могли бы позавидовать некоторые рестораны. Тут регулярно устраивали фольклорные вечера, на которых звучала старинная ирландская музыка. Вирджиния пару раз посетила «Вдову» и была очарована тем, как удачно сочетается здесь совре­менность со старомодностью.
До третьей пивной, которая находилась на другом краю посел­ка, за горбатым мостом, Вирджиния не добиралась ни разу. Ре­шено: сегодня она зайдет туда. Пройдет всю деревню. Прогулка получится долгая – что-то около пяти километров в общей слож­ности.
Вирджиния прошла мимо аптеки с большой пристройкой, в которой торговали кормами для животных, миновала ряд белых домиков, между которыми затесался один ярко-голубой, мимо бутика «Люсиль» с еженедельно менявшейся витриной, всегда экстравагантно оформленной. На этой неделе в витрине были выставлены топы с низким вырезом и мохеровые свитера с изо­бражениями животных. Центром экспозиции было пальто из ис­кусственного меха «под леопарда» и соответствующая ей по цвету шапочка в русском стиле. Вирджиния не знала, кто покупает вызывающие наряды Люсиль, но была уверена, что заметит этого человека за пятьдесят шагов.
Вирджиния пошла дальше, зорко глядя вдаль на случай не­ожиданной встречи с кем-нибудь из знакомых. Люди здесь были очень дружелюбными, всегда улыбались и здоровались, но она не хотела .ни с кем завязывать дружеские отношения. Она хотела одиночества.
К счастью, сегодня это было нетрудно – деревня словно вы­мерла. В это время года туристов было мало и приезжали они не­часто. Но Вирджиния знала, что стоит наступить Пасхе, как у «Вдовы» будет яблоку упасть негде. Туристы будут вылезать из машин и автобусов, восхищаться крашеными домиками и мага­зином местных народных промыслов, который бойко торговал самодельным вином, свитерами, кружевами, и странными изде­лиями из керамики, изготовленными в коммуне хиппи. Хиппи жили высоко на холмах и были вполне терпимы, потому что дер­жались особняком. Во всяком случае, так явствовало из разгово­ра, случайно подслушанного Вирджинией на почте. Сама она лишь однажды видела женщину-хиппи, усталую, белобрысую, с татуировкой на обеих руках и с ребенком под мышкой. В тот же день она увидела женщину в деловом костюме, которая вышла из агентства по торговле недвижимостью, забралась в роскошный «Мерседес» и укатила, не обращая внимания на окружающих. В Керри времен юности Вирджинии и та и другая выглядели бы чужеродным телом.
Когда Вирджиния вернулась домой, там надрывался телефон. Она побежала по коридору, не сняв ботинок, к которым пристала палая листва.
– Мама, как дела? – прозвучал веселый голос ее невестки Салли.
– Нормально, дорогая, – ответила Вирджиния, довольная тем, что разговаривает с единственным членом семьи, который не боится, что она тут же ударится в слезы. – А как у вас? Эдисон по-прежнему вьет из Доминика веревки?
Салли застонала.
– Лучше не спрашивай! Будь его воля, Доминик купил бы ей велосипед, пони и игрушечный мотоцикл еще до того, как ей ис­полнится два года!
Они побеседовали еще несколько минут. Салли рассказала, что Джейми был в Лондоне и однажды привел на обед свою но­вую подружку, очень хорошенькую и умную. Вирджиния грустно улыбнулась. Ей хотелось участвовать в жизни сыновей, знако­миться с их девушками и высказывать свое мнение о них. Но она сама выбрала новую жизнь, чтобы избавиться от боли. Какой смысл тосковать по осколкам прошлого?
Они поговорили о том, как спит (точнее, не спит) Эдисон, о том, как Салли устала присматривать за ребенком и одновремен­но работать на дому, и о том, с каким нетерпением они с Доми­ником ждут рождественских каникул, чтобы поехать на австрий­ский лыжный курорт.
– Но если ты хочешь, чтобы мы приехали к тебе, мы никуда не полетим, – поспешно добавила Салли. – Не думай, будто мы не хотим тебя видеть. Мы отменим Австрию, сядем на паром и…
– Не говори глупостей! – оборвала ее Вирджиния. – Я и не думала об этом. Вам нужно отдохнуть всей семьей, а не ехать ко мне. Я уже говорила, что проведу это Рождество здесь, так что можете не чувствовать себя виноватыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62