Попадет стрела в дьявола, шкуру ему и опалит. Потому после грозы всегда паленым пахнет… А то, бывает, поставишь в воскресенье на рубашку заплату или вобьешь в стену гвоздь. Так там завсегда нечистая сила угнездится. Святой и это примечает. Выйдешь в рубашке, что в воскресенье залатал, тут тебя громом и поразит. И дом от молнии загорится. И дерево, если в него молния ударит.
– А зачем ты соль на порог сыплешь, когда дождь?
– А это только когда очень сильный дождь. Ежели разверзнутся хляби небесные и льет как из ведра, вот тогда соль на порог и сыплют. От соли дождь стихает…
– Мам, ты и вправду во все это веришь?
– Все люди верят. И мать моя верила, и бабушка тоже. Старые люди небось поболе нашего знали. А если ты что другое слышал, так расскажи, я тоже знать буду… Значит, грома ты теперь не боишься?
– Нет.
– Только не хоронись в грозу под деревьями. Молния часто в высокие деревья попадает…
– Наверно, из-за Агюцы, он ведь тоже от дождя под деревом прячется?
– Э, да ты, видать, и сам все знаешь…
Книги есть еще в церкви – это часословы, по которым священник отправляет службу. Но мне не хочется заглядывать в них. Да и голову забивать не стоит…
Среди зимы наш учитель вдруг как в воду канул. Одни говорили – в реке утонул, провалился под лед, когда ночью к бабам на хутор пробирался. Другие уверяли, что учитель просто сбежал куда глаза глядят…
Прислали нам нового учителя – дряхлого старичка, лет за семьдесят. Еле ноги волочит. Бороду носит и очки за уши цепляет. Нос у него длинный, тонкий, над усами нависает. Учитель все слышит, как кот, только видит плохо. Одежонка на нем потрепанная, башмаки стоптаны, кэчула по краям повытерлась. А больше в гардеробе господина Иноченциу Кокуза ничего и нет.
– Ну, ребятки, давайте учиться грамоте, да… Человек без грамоты как слепой…
– Да, господин учитель…
Но тут встает Кэрэбаш и говорит:
– А я не люблю учиться. Мне больше овцы по душе. От них и молоко, и брынза, из шкур шубу сшить можно. Овец я как-нибудь сосчитаю. Так зачем мне учиться? Вон отец Бабоя читал, читал да и свихнулся, в сумасшедший дом запрятали…
Рот у Иноченциу Кокуза растягивается до ушей. От смеха. Смеемся и мы.
– Отец твой небось богач, Кэрэбаш…
– Работает справно, вот и разбогател, господин учитель…
– А сколько у него работников, Кэрэбаш?
– Много, господин учитель, человек пятнадцать. На поле, в страдную пору, бедняков-поденщиков нанимаем. Есть им нечего, вот они за кормежку и нанимаются…
– К нам тоже за еду наниматься приходят, господин учитель, – встревает в разговор Иордаке; у него вечно слюнявый рот и все лицо в прыщах…
– Хорошо, Кэрэбаш, не хочешь учиться, и не надо. О чем тут говорить, раз голова тебе ни к чему? Зато другим учиться надо, чтобы ради куска хлеба на тебя спину не гнули, когда ты отцовское наследство получишь.
Учитель поглядывает на нас. Смотрит и на меня, хоть и видит как в тумане.
– А ты любишь учиться, Дарие?
– Люблю, господин учитель…
Любит ученье и Туртурикэ, и Йепуре Марин, который хочет уехать в город и обучиться хорошему ремеслу, нравится учиться и вон той девочке с косичками и с густыми бровями – она пишет лучше нас всех и может в уме решить любой пример; в журнале она значится под именем Лазэр Филофтейя…
– А я хочу стать врачом и лечить людей от болезней, – говорит Филофтейя. – Я хотела бы… но для этого мне пришлось бы поступить в городскую школу. А это невозможно. Отцу не на что меня послать…
Их дом прилепился к береговому склону, который чуть пониже железной дороги. Своей островерхой крышей дом очень напоминает скворечник. У Филофтейи восемь братьев и сестер. И мать у нее молодая. Так что детей в семье еще прибавится.
– А я хотел бы научиться строить мосты, – хвастается Давид Бочу, который что угодно может посчитать в уме.
Йепуре Марин смотрит на ребят с жалостью.
– Болтаете все без толку. Не знаете будто, что за школу надо деньги платить? Какой дурак даст вам столько денег, чтоб хватило и за койку уплатить, и за одежку, и за книги? Я вот в мастерские пойду. Буду механиком. Железо обрабатывать, с машинами возиться. У всех механизмов на свете каждый винтик изучу… Я уже с паровозным механиком на станции договорился…
Зипун на Йепуре пестрит заплатами. Нос посинел, из него течет. Он вытирает капли рукавом зипуна. Глядя на него, трем свои носы и мы.
– Тихо!.. – кричит учитель. – Сегодня мы поговорим об Ионе Водэ Грозном, которого называли еще Ионом Армянином…
У Иноченциу Кокуза есть жена, молодая женщина. Госпоже Докси не больше тридцати, это здоровая, белолицая, красивая толстуха. Широкая в плечах и бедрах, а ростом почти вдвое выше мужа. У них трое детей, все сыновья.
– Большие небось?
– Нет, еще маленькие…
– От кого же они?
– От Кокуза, от кого же еще…
– Ай да Кокуз!..
Иноченциу Кокуз тащит по улице санки… А в санках трое детишек – его сыновья; одному не больше пяти, второму года три, а третьему годик. И все как две капли воды похожи на Иноченциу Кокуза.
– Как зовут ваших детей, господин учитель?
– Этого, старшенького, – Примус Иноченциу Кокуз, среднего – Секундус Иноченциу Кокуз, а последнего – Терциус Иноченциу Кокуз…
– Но ведь таких имен и в святцах нет. Вроде как языческие.
– Может, и языческие. Но что из этого, люди добрые? Разве язычники были не люди?
– Да мы про это не говорим…
Иноченциу Кокуз тоже не задержался у нас в селе…
Все случилось из-за того урока, когда он рассказывал нам об Ионе Водэ Грозном, прозванном Ионом Армянином. Сначала об уроке заговорили на селе. Потом, передаваясь из уст в уста, слух об уроке дошел и до города. И в одно прекрасное утро в класс вошел чернявый господин с усиками. Иноченциу Кокуз как раз уткнулся в журнал, чтобы приступить к перекличке. При появлении постороннего мы встали.
– Я школьный инспектор Параскив И. Параскив, – пропищали усики.
– Прошу, входите. Я вам верю… Можете назваться хоть римским папой. Или братом папы. Как вам будет угодно.
Инспектор Параскив И. Параскив затрясся как в падучей. Потом овладел собой.
– Я прибыл, чтобы разобраться в деле с Ионом Водэ Грозным.
– А в деле с Водэ Куза? Я ведь и о Куза-Водэ тоже рассказывал.
– Шутки в сторону, ваш конек – Ион Водэ.
– У меня их целый табун, – пошутил Ипоченциу Кокуз. – Ион Армянин, Куза-Водэ, Тудор – все, кто пытался поднять народ.
Класс как стоял, так и остался стоять. Мы слушали. И во все глаза смотрели на споривших.
– Сядьте, дети, – обратился к нам Кокуз.
Параскив И. Параскив бросил свой портфель на кафедру. Опрокинул чернильницу, залив фиолетовыми чернилами пол. Взвизгнул:
– Это неучтиво!
– Не я неучтив, – ответил Кокуз. – Вы приехали провести расследование. Так прошу, господин инспектор, задавайте вопросы. Я привык к расследованиям, как мешок к заплатам.
Инспектор вытащил стопку листков и принялся марать бумагу.
– Правда ли, что вы рассказывали детям об Ионе Водэ Грозном?
– Правда. Я должен был рассказать. Это входит в программу.
– Правда ли, что вы говорили, будто Ион Армянин рубил головы боярам, а в день пасхи казнил даже самого пресвятого митрополита Молдовского?
– Правда. Об этом есть в учебнике.
– Правда ли, что вы рассказывали детям о том, как бояре продали своего господаря туркам?
– Правда. Об этом написано и в хрестоматии.
– Правда ли, будто вы особо подчеркивали тот факт, что Ион Армянин любил крестьян и ненавидел бояр?
– Правда. Об этом…
– Знаю. Есть в хрестоматии…
– Но в таком случае…
– Правда ли, что на том уроке вы старались увлечь детей своим рассказом?
– Правда. А как же иначе?
– Зачем вы это делали?
– Ведь это мой конек! Вы же знаете! Мой конек! Моя слабость! И таких коньков…
– Сударь!
– Да, господин инспектор, пора поговорить всерьез. Это мои любимые темы. И рассказываю я об этом с увлечением, даже со страстью…
– Так, что дети даже плачут…
– Не все. Но кое-кто и в самом деле заплакал. Разволновались. Другие темы я излагаю сухо, те, что мне не по душе, к примеру о Михае Храбром, который прикрепил крестьян к земле, усугубив их зависимость от бояр. Не люблю я рассказывать и о Константине Брынковяну, который разорил страну и присвоил несметные богатства…
– И обо всем этом вы говорили детям с кафедры?
– Говорил.
– Но ведь в хрестоматии написано иначе…
– И при этом лживо. Лживо. В хрестоматии много искажений. Я знаю правду по документам…
– Ни документы подобного рода, ни учителя вроде вас нам не нужны. Вы на пенсии?
– Да. С правом преподавания.
– Я лишаю вас этого права. Вам придется покинуть школу.
– Придется так придется…
– Немедленно!
Иноченциу Кокуз повернул свое лицо к нам.
Это было старое, морщинистое лицо с большим крючковатым носом. За очками влажно поблескивали глаза.
– Прощайте, дети! Растите здоровыми и помните – книгу надо читать не так, как написано, а так, как я вас учил.
– Расходитесь по домам! – прикрикнул на нас инспектор Параскив И. Параскив. – Мы пришлем вам другого учителя. Может, Брагадиру…
Мы вышли из школы. Нас обогнал Ипоченциу Кокуз. Мы сдернули с головы кэчулы. Он еще раз окинул нас взглядом. Тоже приподнял кэчулу. И сказал совсем тихо:
– Правду ищите в книгах, правду. Книги, бывает, тоже лгут. И довольно часто. Научитесь отличать хорошие книги от плохих…
Известие о возвращении Брагадиру обрадовало нас. Мы встретили его криками «ура». Наш старый учитель был растроган.
Внимательно посмотрел на каждого. Не забыл и меня. Я сидел на последней скамье.
– Ну а ты, Дарие, читал что-нибудь в мое отсутствие?
– Мне нечего было читать, господин учитель.
– Заходи ко мне.
Теперь я каждый день захожу к учителю. И каждый раз он дает мне книгу. Я прочитываю ее, возвращаю и беру новую. Он вызывает меня к доске, дает решать примеры. Я решаю – складываю, делю, умножаю. Получаю ответ…
С первой скамьи раздается громкий хохот. Хохочет Митикэ, сын Томы Окы.
– Ты чего смеешься, Митикэ? – спрашивает учитель.
– Гляньте, господин учитель, какие у Дарие сапоги…
– Садись на место, Дарие.
Я иду на место. Вслед за Митикэ смеются надо мной и другие…
Учитель вызывает к доске Митикэ Окы.
– Так что же, говоришь, тебя рассмешило?
– Сапоги Дарие. Он в отцовских пришел…
Это правда. Выпал снег, и мне пришлось надеть отцовы сапоги, он носил их еще когда служил в кавалерии. Мне они были очень велики. Доходили до паха. Я с трудом их поднимал, натирая кожу в паху до крови. Голенищами. В школу надевал что придется. Зипун мой продрался на локтях, дыры залатать было некому. Сползала на уши старая кэчула, которую я разыскал на чердаке.
Стало быть, Митикэ смеялся над моими сапогами!.. Учителя это привело в бешенство. Никогда раньше я не видел его таким свирепым. Послушал он, как мямлит у доски сын корчмаря. Тот ни на один вопрос не мог толком ответить… А ведь пригож лицом, ноготки подстрижены, ботиночки в самый раз по ноге, костюмчик в городе на заказ пошит.
Ударил учитель Митикэ по ладоням. А тому все еще смешно. Так и смеялся, пока от боли не заревел… Учитель стегал его так, что розги ломались. Редко брался Брагадиру за розги, только если из терпения выведешь. Но уж тогда – держись! Легко не отделаешься… Только мы не очень-то боялись. К побоям привычные – дома нам то от родителей влетало, то от старших братьев и сестер, – словом, кому под руку попадешь. Провинностей у нас всегда хоть отбавляй, тут и спору нет. До прихода учителя мы толкались, таскали друг дружку за волосы, обтирали зипунами со стен известку. Тыкали кулаками в зубы, в нос до первой крови. Брагадиру наказывал нас по очереди: сегодня одного, завтра другого… И у него было на это право. У Фусулана такого права не было. Тот взъедался ни с того ни с сего.
– Митикэ, скажи сегодня сестре, чтоб вечером к воротам выходила.
– Илиуш, что твоя мамка поделывает? Все еще вдовеет? Я бы не прочь стать на одну ночь твоим отцом.
И этот Дуду Фусулан – учитель! И власти присылают его нас просвещать – нас, детей. Вот бы кого за волосы потаскать!
Таким же разодетым, как Митикэ, ходит и сын Букура, владельца пристанционной корчмы. Учитель там иногда обедает вместе с доктором Ганчу и другими господами из нашего села. Умом Мику Букур не взял. Учитель посадил рядом с ним меня. И разрешил подсказывать Мику, помогать ему хоть как-нибудь ответить урок. За это я получаю каждую неделю по баранке. А это уже большое подспорье – получать раз в неделю баранку…
Звонок. Перемена. Зима в самом разгаре. Мы выбегаем во двор. Утром ушли из дому не евши. И теперь каждый извлекает из сумки то, что принес с собой. Кто кусок мамалыги, испеченной на угольях, кто вареные кукурузные зерна. В классе, который теперь уже не кажется мне таким огромным, нас больше восьмидесяти – по десять-двенадцать человек на скамье. Из восьмидесяти только двое на переменках достают из сумки или из-за пазухи по куску хлеба. Один из них – Кэрэбаш. Кэрэбаши – богачи, у них много земли, овец, волов, коров. Из всех мальчишек нашего класса один Никулае Кэрэбаш приходит в школу с хлебом. Каждый день…
Кроме него, носит в школу хлеб еще одна девочка – дочь механика Ницу, который живет возле реки и имеет собственную молотилку. Дочку его зовут Орзу Маргарета. Она единственная из всех девчонок класса всегда ходит обутая. Да. Обутая, в городских платьях, причесанная, в синем платочке и с кожаным портфелем. У Орзу Маргареты голубые глаза и губки бантиком. Мать у нее немка, Ницу ее из-за границы привез. А хлеб она ест белый-белый, как снег.
Мы толпимся возле них и смотрим, как они объедаются хлебом!.. При виде хлеба у нас текут слюнки.
В нашем доме хлеба не замешивают и не пекут уже с осени.
Я слышу жалобный голосок Кэлина-младшего, сына Чучумиша.
– Кэрэбаш, а Кэрэбаш, дай хоть крошечку!
– С какой стати?
Петричика, дочь лесного сторожа, тоже просит:
– Маргарета, а Маргарета, дай кусочек хлебца!
– А у тебя своих родителей, что ли, нет? С чего это я вдруг кормить тебя буду?
Крошка хлеба… Кусочек хлебца…

Отец задержался в селе. Пошел купить табаку и застрял. Мы поели без него, легли, дремлем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76