И может быть, даже порой находится доброе слово.
— А, «Молодежь Москвы»… — Нельзя сказать, что опальный наследник засветился от счастья. Но по крайней мере и молний гнева метать не начал. И не стал проскакивать мимо, изображая крайнюю занятость, — а притормозил, рисуя на лице нечто вроде улыбки. — Что ж вы меня на позапрошлой неделе приложили-то, а?
«Наивный, полный несбыточных надежд провинциал», «борец с ветряными мельницами»
— не стыдно?
— Легкая критика — тоже реклама. — Я улыбнулась ему немного грустно — напоминая, по какому печальному поводу мы оба здесь находимся. Думая, что у Малюка экскрементов, как выясняется, хватает на всех — а значит, надо как-то выкручиваться. — А представьте, о вас бы газета только в превосходной степени писала — наилучший, честнейший, перспективнейший? Да после первой же статьи обвинили бы в предвзятости и ангажированности — и газете плохо, и вам тоже. А насчет борца с ветряными мельницами — так Дон Кихот, между прочим, неизвестнее Бориса Николаевича будет…
— Согласен. — Молодой реформатор усмехнулся, разглядывая меня внимательно — сначала лицо, потом все остальное. Так нарочито разглядывая — словно показывая мне этим взглядом, что он не только политик, но и мужчина.
Что, лишившись высокого поста, он может быть более откровенен в своем поведении. И может проявлять интерес к женщинам. Видно, новый имидж у него такой был — придумал кто или сам изобрел, не знаю, но ему, высокому и довольно приятному мужчине лет сорока с небольшим, он подходил.
«Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо — и, занимаясь проблемами страны, я в отличие от других не лицемерю и не скрываю, что у меня остается время на личную жизнь». Примерно так бы я этот имидж охарактеризовала — рассчитанный, наверное, на молодежь и женщин среднего возраста. Что ж, довольно умно — у каждого должен быть свой электорат. Особенно если учесть, что на следующий год, в 99-м, выборы в Думу, а в двухтысячном и президентские — на которых молодой, хорошо одетый мужчина будет выигрышно смотреться рядом с нынешним президентом. Если тому в голову придет порулить страной еще четыре года.
— Вообще-то я хотела принести вам свои соболезнования, — повторила, возвращая его к нужной мне теме. — Вы ведь были близко знакомы с покойным, наверное, для вас это серьезный удар…
Хромов изменился в лице, обретая философскую печаль, входя в роль, которую, видимо, играл у могилы, но из который вышел уже, отойдя от гроба на некоторое расстояние.
— Да, это огромная потеря — и для меня лично, и для близких, и для всего российского бизнеса в целом. Огромная потеря. Умереть в тридцать три года… Вы знаете, Юля, как говорят — те, кого любят боги, умирают молодыми.
Вот Андрея они любили…
— Вы не могли бы уделить мне несколько минут, Василий Васильевич? — Хромов, замолчавший скорбно после патетических своих слов, тут же бросил взгляд на часы, видно, это у него была инстинктивная реакция на вопросы такого рода. — Дело в том, что я хотела бы написать о покойном Андрее Дмитриевиче — и если бы вы уделили мне хотя бы десять минут… Речь идет о большой статье — статье о молодом человеке, умном, энергичном, типичном герое нашего времени. Который с нуля поднялся до самых высот — и мог бы подняться и выше, если бы… Если бы не любовь богов, как вы сказали. И естественно, я бы хотела отразить вашу роль в его судьбе…
Мои слова, похоже, ему понравились — потому что он кивнул, оглядываясь по сторонам, словно думая, как быть дальше. То ли предложить поговорить в машине — где отделаться от меня будет сложнее, — то ли побеседовать прямо здесь, где оборвать разговор и расстаться гораздо легче. И, удостоверившись, что вокруг не собралась уже толпа его поклонников, готовых растерзать кумира на части ради автографа или сорвать похороны громким скандированием его имени, выбрал последнее. Кивнув коротко и сразу став из траурного деловитым.
— Давайте так, Юля, — у меня, к сожалению, нет времени, чтобы вспоминать всю историю наших отношением с Андреем, и говорить о себе я не хочу, не стоит. Но про то, как с ним обошлись, я вам расскажу. — Хромов произнес это жестко, давая понять, что о далеком прошлом говорить ни за что не будет.
Проявлением невиданной скромности наталкивая меня на мысль, что, может быть, было что-то в этом его провинциальном прошлом — и соответственно прошлом покойника, — что он не хотел бы вытаскивать на свет.
Но с другой стороны, у всех почти нынешних высокопоставленных лиц что-то было в прошлом или есть в настоящем. Кто-то, прежде чем. в политику податься и говорить с трибуны душещипательные слова о необходимости борьбы с расхитителями России, занимался самыми откровенными махинациями — что не помешало, впрочем, занять высокий пост. Некто в погонах с большими звездами, оказывается, имеет жену-нотариуса, оказывающую услуги крупной криминальной группировке. У кого-то по странному стечению обстоятельств умирают конкуренты по бизнесу — скажем, директор крупного завода, отказавшийся его приватизировать в интересах солидной компании, вдруг тонет в реке. Умел человек с детства плавать, поехал отдохнуть и искупаться с близкими и охраной — и вдруг, понимаете ли, утонул перед самым ответственным моментом борьбы за собственный завод. Вот взял и утонул — и охрана, естественно, ничего такого не заметила, и те самые близкие.
Так что почти за всеми что-то есть. Но если хромовское прошлое меня мало беспокоило — то улитинским следовало поинтересоваться.
— Готовы? — Хромов справедливо истолковал мое молчание как знак согласия. — Андрей Дмитриевич Улитин был одним из моих ближайших помощников, когда я баллотировался на пост мэра своего родного города. Потом он работал в нефтяной компании, позже возглавлял крупную финансовую структуру, проявил себя как очень талантливый бизнесмен и руководитель. Сейчас время молодых, и я, сам будучи нестарым, выдвигал на руководящие должности молодых и способных людей — самым способным из которых был Андрей. И когда меня пригласили в Москву, вы ведь знаете, что я не сразу согласился, мне не хотелось оставлять область, в которой благодаря мне начала действовать новая модель рыночных отношений, которая по экономическим показателям опережала все области России.
Что-то я об этом слышала. Как и о том, что впоследствии, когда Хромов уже рулил в Москве и вызывал на себя шквальный огонь критики, всплыло на свет, что показатели были завышены, новая модель рыночных отношений существовала только на бумаге, а все реформаторство Василия Васильевича ограничивалось высокими словами и конкретными, хотя и официально не доказанными, действиями по наполнению собственного кармана.
Прокуратура, однако, этим не заинтересовалась — может, поэтому по уходе из правительства Василий Васильевич стал именно умеренным оппозиционером, а не ярым противником существующего режима? Но сейчас это не имело значения — и я прикрыла глаза, немо отвечая на его риторический вопрос.
— Вы, конечно же, знаете историю создания «Нефта-банка»? — Кажется, Хромов не допускал мысли о том, что его деяния могут быть кому-то неизвестны. — Это была моя инициатива. Банк был создан в противовес банкам олигархов, которые беззастенчиво наживались, прокручивая государственные средства и отправляя заработанное за границу. И я выдвинул предложение образовать банк, в котором пятьдесят один процент акций принадлежал бы государству, а во главе стоял бы человек, назначенный государством, — и соответственно все доходы от банковской деятельности шли бы стране, а не на заграничные счета отдельных личностей…
С господина Хромова можно было сейчас писать картину под названием «Обличитель» — весь вид его выражал благородное негодование. Увы, долгая работа в журналистике сделала меня циничной — так что искренне любоваться картиной и умываться слезами я не могла. Но зато смогла ее оценить. Подумав, что, может, и неплохо было бы как-нибудь покопаться в прошлом Василия Васильевича — который, кстати, переехав в Москву и получив квартиру как госчиновник, эту самую квартиру быстренько приватизировал, так что после отставки внушительные хоромы остались ему. И любопытно было бы узнать, сколько именно принесло ему руководство городом, а потом и областью, — отрыть каким-нибудь образом безымянный счетик где-нибудь на Кайманах. Скромненький — миллионов так на пятьдесят.
Но такие вещи просто так не узнать — нужно, чтобы кто-то информированный пожелал слить на него компромат. Ведь все появляющиеся в газетах разоблачения — о том, сколько имеет тот или иной чиновник, в какой стране у него счет и в какой именно точке Лазурного берега имеется вилла, — есть не что иное, как слив компромата.
Самому журналисту такое в жизни не узнать — даже если найдется редакция, которая даст ему кучу денег и отправит по заграницам. Это так называемые олигархи между собой счеты сводят — и сдают чиновников, проявляющих строптивость. Вот взять скандал вокруг «банного министра» — это же не отважный журналист его выследил и заснял, это его намеренно слили близкие к нему люди, которым он стал неудобен.
— Разумеется, когда встал вопрос о главе банка, я предложил кандидатуру Андрея — охарактеризовав его с лучшей стороны. — Ленинскую статью о недопустимости блата Василий Васильевич явно не читал — хотя точно изучал в свое время историю КПСС. — И лучшим свидетельством его профессионализма является тот факт, что даже после моего вынужденного ухода из правительства он продолжал занимать эту должность. Хотя, не скрою, поползновения на него были, и мне пришлось задействовать остававшиеся на самом верху связи, чтобы его защитить. Но вы же понимаете, что «Нефта-банк» кусок лакомый, а впереди выборы думские и президентские, и кое-кому надо везде своих людей расставить и все, что можно, взять под контроль…
Хромов осуждающе покачал головой, кажется, изумляясь действиям отечественной верхушки — хотя только что открыто признал, что в бытность свою во власти занимался тем же самым.
— Главная вина Андрея была в том, что он, как выражались, мой ставленник. Пытались с ним договориться, но быстро поняли, что он кристально честный человек, — и тогда развернули против него самую настоящую войну. Такую, знаете ли, невидимую — чтобы не выносить сор из избы, чтобы общественность ничего не узнала. Искали компромат, чтобы его дискредитировать, — но ничего, конечно же, не нашли. Хотя всех тех, кого Андрей привел с собой в банк, уволили либо поставили под надзор, не давая принимать самостоятельных решений, контролируя каждый их шаг. Настоящая провокация — призванная вынудить Андрея уйти. Но он терпел, хотя знал о негласных проверках, о том, как искали его заграничные счета, которых у него не было, — дело в том, что он возглавлял банк с самого его рождения, сроднился с ним и не хотел передавать его в чужие руки.
Несомненно, грязные руки — в отличие от чистых рук Андрея. Это не значит, что я в чем-то обвиняю нынешнее руководство банка — у меня нет доказательств, — но сам факт выживания Андрея из банка свидетельствует о нечистых помыслах тех, кто за этим стоял…
Это было сильно и я поаплодировала ему мысленно.
— В итоге Андрею предложили написать заявление по собственному желанию.
Собрались несколько очень влиятельных людей — не буду уточнять фамилии, но и из администрации президента были — и сделали ему предложение, заключавшееся в следующем. Или на него находят компромат и он уходит с позором и скандалом — а в наше время зарубежный счет можно на кого угодно открыть, хоть на меня или вас, причем без вашего ведома, — или тихо и мирно уходит сам, скажем, по состоянию здоровья. И между прочим, намекали на всяческие последствия, если он будет упрямиться, — самые настоящие угрозы, вы понимаете?!
Не знаю, удалось ли мне изобразить негодование — но удивление точно.
Хотя на самом деле удивляться было нечему — ведь не тем же методам, которыми действуют наши власть имущие, это все не ново совсем. И если что и было у меня внутри, кроме холодного спокойствия, так это непонимание, как мог упустить такую информацию всезнающий Женька Алещенко. И еще ощущение, что если Хромов будет таким разговорчивым и дальше, то окажется, что на кладбище я приехала совсем не зря. И что именно провидение подсказало мне тему для следующего материала.
— Скажите, Василий Васильевич, — а эти люди… — начала неспешно, как бы переваривая услышанное, по-прежнему не записывая ничего, чтобы не придавать нашему общению официальный статус, не достав даже ручку с блокнотом. — Вы могли бы их назвать — хотя бы две фамилии? Или даже одну…
— Боюсь, что нет. — Великий и бескомпромиссный борец за реформы и разоблачитель олигархов вдруг проявил неслыханную осторожность, хотя мгновение назад демонстрировал полнейшее негодование. — Вы же понимаете, что я сам не присутствовал на этой встрече — это мне рассказал потом Андрей. То есть фактов у меня нет, и получится некрасиво — вы на меня сошлетесь, а те люди подадут в суд на газету…
— Ну что вы, Василий Васильевич! — Я постаралась улыбнуться как можно обольстительнее, в конце концов, он сам меня разглядывал так недвусмысленно. — Поверьте, есть множество способов подачи материала. Можно сказать, что по имеющейся у нас информации на встрече были такой-то и такой-то, — это одно. И совсем другое, если так — нам сообщили из источника, близкого к правительственным кругам, что… Да можно ведь даже фамилий не называть — ограничиться намеком…
— Давайте ограничимся. — Бесстрашный борец с коррупцией подмигнул мне хитро — боялся он явно не за газету, а за себя. — Был министр той отрасли, с которой связан «Нефтабанк», — понимаете? Был один вице-премьер — которого назначили вместо меня. И из администрации президента — сами догадайтесь, кто там все время везде лезет. Достаточно?
— Более чем, — согласилась поспешно, замечая, как Хромов повернулся и посмотрел в глубь кладбища — откуда медленно приближались к нам группки людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62