А сама осталась стоять — теребя пояс красивого черного халата, больше похожего на платье. — Чай будете? Я только заварила.
— О, конечно, с удовольствием! — Я с детства ненавидела чай, но тут охотно покривила душой. — С огромным удовольствием. Я вам так благодарна, Ирина Александровна, чай — это как раз то, что мне нужно. На улице еще так холодно — солнце солнцем, а я все равно замерзла, у вас тут открытое пространство, такой ветер сильный…
Я несла то, что приходило в голову, внимательно глядя, как она идет в другой конец студии, как поднимается по лесенке на второй уровень, к огромной кровати, на которой валяется скомканный плед. Отмечая, что она ходит как робот, ходит так, словно у нее не сгибаются колени — точнее, очень плохо сгибаются, — фактически на прямых ногах. И тут же отвернулась, когда она взяла со столика у кровати большой ярко-синий термос и пошла обратно, — чтобы она не думала, что я за ней наблюдаю. И вместо этого с деланным интересом оглядывалась, блестя глазами и приоткрыв рот, продолжая изображать восхищение.
— Вот, пожалуйста. — Она поставила передо мной маленькую прозрачную чашку на точно таком же блюдце — и нажала на кнопку на крышке термоса, выпуская струю чего-то красноватого. — Травяной чай, модная штука — в Штатах все звезды от таких чаев тащатся. Боуи, Деми Мур, Опра Уинфри — я сама читала. Обмен веществ стимулирует, шлаки выводит, витамины в нем, и энергетика повышается.
Стоит немерено — но за здоровье денег не жалко. Вы курите?
Вопрос не слишком вязался с ее словами насчет здоровья — но я кивнула, снова глядя, как она встает тяжело и идет к столику у кровати и возвращается со второй чашкой и пепельницей и пачкой «Вог». И, уложив все это на стол, за которым мы сидели, выдвигает стоящее напротив меня кресло и садится странно, на прямых ногах, крепко вцепившись в подлокотники. Не садится даже — падает.
Видно, она лежала там, когда я позвонила в дверь, — и теперь ей приходилось ходить взад-вперед. Но ее это явно не смущало — и меня она не стеснялась. И вообще мне показалось, что такая ее ходьба — это не результат того, что она вчера ударилась или позавчера растянула ногу. Я не врач, конечно, — но у меня было ощущение, что она давно уже перемещается в такой манере и к этому привыкла. И на то, как отреагируют на ее походку окружающие, ей плевать.
Это было странно — потому что иначе как уродством ее походку назвать было нельзя, и оно.должно было бы ее напрягать, это уродство. Особенно с учетом того, что она бывшая модель и по современным меркам эффектная девица, может даже, ее и красивой бы назвали почитатели нынешней моды.
Она покосилась на вытащенный мной «Житан» — и я выругала себя, только сейчас подумав, что он, возможно, не очень хорошо ассоциируется с профессией банковского юриста, наверное, очень хорошо оплачиваемой. Но, с другой стороны, она видела мое пальто, и то, что джинсы от Ферре, тоже должна была отметить — и сказать себе, что обладательница дизай-нерских вещей может курить что угодно.
Но тем не менее взгляд ее показался мне испытующим — словно она поняла, что я совсем не та, за кого себя выдаю. Не из-за сигарет поняла — просто вдумалась наконец в то, что я ей сказала насчет цели своего приезда, и пришла к этому выводу.
Тем не менее она ничего не говорила — даже не спрашивала, откуда у меня ее адрес. Может, сомневалась еще насчет моей персоны и ждала от меня объяснений? Может, хотела узнать, зачем я приехала сюда и столько врала? Я не знала. Но коль скоро пока меня не разоблачили официально, в открытую, можно было поиграть еще.
— Ой, я совсем забыла — я вам хотела принести свои соболезнования. Это так ужасно, то, что случилось… — Я придала лицу скорбное выражение. — Вы столько пережили — и тут я еще напоминаю обо всем. Если бы не деликатность вопроса — я бы вас не побеспокоила, поверьте. Но все равно это бестактно — у вас такое горе, а я…
— Да… Да, так все получилось вообще… — Она буквально выдавила это из себя — это бессвязно-неопределенное. И посмотрела на меня так странно, словно хотела увидеть мою реакцию, словно специально для меня пробовала сейчас изобразить нечто типа переживаний. Но не слишком удалось — в лице не было ничего трагичного, — и теперь ей важно было увидеть, заметила я это или. нет. — Да кошмар, что говорить…
— И когда хоронили, день был такой солнечный. — Я сделала вид, что не слышу ее, что я вся в воспоминаниях. — Так ужасно — такая погода, весна, и Андрей Дмитриевич, такой молодой…
Я осеклась — подумав вдруг, что не знаю, в каком гробу хоронили Улитина, в открытом или закрытом. В конце концов, хоронили его через шесть дней после смерти — кто знает, что там с телом и лицом происходит за такой срок. И открывают ли на кладбище гробы, я тоже не знала — в смысле, не могла вспомнить.
Кажется, нет, кажется, это на панихидах делают, на прощании с покойным. Но она все равно не заметила промаха — что навело меня на кое-какие мысли. — Ой, представляете, я вас на похоронах не увидела… Так переживала, что даже не увидела…
— А меня и не было там — я потом уже узнала, случайно. Никто не позвонил, не сказал — так вот. — Она пожала плечами, явно изображая тоску и грусть. — Мы с ним столько знакомы были, столько времени рядом — а никто и не позвонил…
— Да что вы?! — Во всем этом было что-то не так — кто-то из близких Улитину людей, в банке или вне банка, должен был поставить ее в известность. — Какое безобразие! Если бы я знала… А вы когда Андрея Дмитриевича в последний раз видели?
Мне показалось, что разговор ее тяготит — и она ждет, когда я перейду к делу. Но и перебивать меня не хочет — словно боится мне что-то выдать. И усиленно пытается показать, что понесла тяжелую утрату, — специально для-меня.
Будто от того, успешно она сыграет роль или нет, зависит что-то важное. Будто если я пойму, что она неискренна, то попрощаюсь и уйду — ничего ей не сообщив.
Все это напоминало какой-то старый фильм, в котором адвокат умирающего богача посещает потенциальных наследников — и по их поведению пытается определить, достойны ли они наследства. Если скорбит по предстоящей утрате — достоин. А если прикидывается — обойдется. И здесь было нечто похожее.
— А вы когда Андрея Дмитриевича в последний раз видели? — повторила я, потому что она не ответила в первый раз. Повторила, уже не сомневаясь, что это не она сидела с ним в машине в тот вечер — с такими ногами она бы вряд ли ушла далеко от поселка посреди ночи. — Наверное, совсем незадолго?
— Да, совсем… — Я четко видела по ее лицу, что она врет. — За день-два, может. Нет… по телефону разговаривала за день или два — а видела…
Не помню уже, когда видела… У него дел было столько, и у меня…
Я сделала наконец глоток налитого мне чая — фантастически дорогого и жутко полезного чая, — с трудом удержавшись, чтобы не выплюнуть его обратно.
Нет, вкус у него, .конечно, был, и даже оригинальный, — это, видимо, моя была вина, что я не смогла его оценить. Тем не менее я для видимости качнула головой и подняла брови, как бы восторгаясь ее угощением. Хотя если бы мне налили такого в «Нефтабанке», я бы ни секунды не сомневалась, что это яд, и готовилась бы к смерти.
Тут было что-то не так — не с чаем, а с тем, что я услышала. Улитин, насколько я знала, и раньше предпочитал работу развлечениям, даже будучи президентом одного из крупнейших банков страны, — а в «Бетте» должность его, хотя и высокая, не требовала от него вообще никакой работы. И тот факт, что они давно не виделись — хотя черт ее знает, что в ее представлении значит «давно», — означал, что либо у Улитина возникли проблемы, рабочие или семейные, возможно, из-за нее, либо что они расстались за какое-то время до его смерти.
Зазвонил телефон, и она резко обернулась в сторону кровати, тут же скривившись недовольно, — видно, она оставила трубку на прикроватном столике, как и чай, и сигареты. Видно, ей не слишком нравилось ходить и она предпочитала иметь все под рукой — но из-за моего неожиданного визита вынуждена была совершать черт знает какое по счету путешествие. И встала тяжело, сначала уперевшись руками в подлокотники и приподнявшись, а потом перенося вес на вытянутые вперед почти прямые ноги. И медленно пошла к телефону неестественной своей, роботоподобной походкой — и остановилась на полпути, потому что он замолчал. Он и так дал звонков десять — а она с ее скоростью передвижения успела бы только на двадцатый.
Я вдруг представила ее себе рядом с Улитиным на какой-нибудь тусовке — такую, какой я видела ее сейчас, — и то, что получилось, показалось мне чем-то нереальным. Я не могла поверить в то, что преуспевающий банкир — пусть уже не президент банка, но зампредседателя правления не менее авторитетной финансовой структуры — будет таскать с собой девицу, обладающую такой походкой. Потому что ей достаточно сделать два-три шага, чтобы привлечь всеобщее внимание — и вызвать у собравшихся вопрос, на кой Улитин водит с собой какую-то инвалидку, если он не извращенец, конечно.
И тут же что-то щелкнуло в голове, словно я подсознательно дернула за ручку находившегося внутри меня игрального автомата и он загудел негромко, а когда остановился, на табло были три одинаковых картинки — показывающих мне, что я выиграла.
— Вы простите меня, Ирина Александровна, — я могу называть вас Ирой?
Она кивнула, повернувшись ко мне, стоя посреди огромной своей комнаты, а потом, так и не дождавшись новых звонков, медленно пошла в мою сторону.
— И еще раз простите — это бестактно, но… Мои глаза уткнулись в ее ноги, которые она вытягивала сейчас, опускаясь в кресло напротив. Так, чтобы она поняла, о чем я хочу спросить. Но она молчала, наверное, предоставляя мне возможность понять, что она не хочет об этом говорить, и вспомнить про правила хорошего тона и сменить тему.
— Это у вас — это от той аварии, правда? — Я всем видом изображала смущение — и воспетое писателями чисто женское любопытство, лично у меня отсутствующее. — Я слышала, что Андрей Дмитриевич в прошлом ноябре в аварию попал — а вы… Вы простите, я вот подумала — вы с ним тогда были в машине?
— Да. — Голос ее был сух — вполне справедливо. — Да, была. Я, знаете, не запомнила ваше имя-отчество — вы сказали, что вы по делу, какие-то там у вас бумаги…
— Ой, Ира, вы простите — я так некрасиво поступила. Такой вопрос нехороший. — Я молитвенно сложила руки, думая про себя, что делать дальше. Я уже узнала кое-что — хотя и не знала, что мне это дает, — но рассчитывать на большее в этом обличье не приходилось. А значит, пора было снимать маску. — И за то, что я вас обманула, тоже простите. Я не из банка, если вы еще не поняли…
— Ты любовница его, что ли? — Во взгляде ее был интерес, холодный и злой, — но заметить на моем лице она могла только растерянность от столь неожиданного хода ее мыслей. — Рассказывал он тебе про меня, а ты посмотреть захотела? Вот посмотрела — и чего?
— Нет, Ира, — я из газеты, — произнесла негромко, понимая, что предложенная ею роль мне ничего не даст, да и не смогу я, наверное, ее сыграть.
— Из «Молодежи Москвы». Извините, что я вас обманула, — но мне надо было с вами встретиться. Для вашего же, кстати, блага — чтобы не писать заочно о том, что у покойного Улитина была любовница, Соболева Ирина Александровна, экс-модель, студентка второго курса лингвистического университета, которой он купил квартиру за сто двенадцать тысяч долларов за счет банка. Не думаю, что ваша мама была бы счастлива — да и в университете вряд ли бы кто-то за вас порадовался. По крайней мере ваш декан мне показалась строгой женщиной…
Это было нечто типа шантажа — но я не испытывала угрызений совести.
Будь она влюбленной бессребреницей, верившей, что любовник на ней женится, а теперь тяжело переживающей его смерть, — возможно, я бы говорила с ней иначе.
Но она играла во взрослые игры, она встречалась с мужчиной, который был очень богат и делал ей весьма дорогие презенты, — а значит, она должна была быть в курсе того, что просто так ничего не дается и за все надо платить. И не только телом — которое лично мне было не нужно.
— Ира, я пишу статью об Улитине. — Она молчала, вертя в пальцах тоненькую сигаретку. — И я заинтересована в том, чтобы это была объективная статья. Я уже знаю о нем достаточно много плохого — это связано с его профессиональной деятельностью, — так что мне не нужен компромат. Мне нужны ваши воспоминания…
— О том, что он за мужик был? — Она, кажется, пыталась язвить — но я ее понимала. — В порядке с ним все было — импотентом не обзовешь…
— Интимные вопросы мне неинтересны. — Я улыбнулась ей, показывая, что говорю правду и не желаю ей ничего плохого. — И еще, Ира, — я вам могу пообещать, что ваше имя упоминать не буду. Потому что совершенно не хочу причинять вам неприятности. Я могла написать статью и без встречи с вами, и назвать вас по имени, и вашу фотографию напечатать, у меня есть, с собой даже, — но мне показалось, что"то некрасиво. А вот если вы мне что-нибудь расскажете — не эмоции, но факты, — я вам буду очень признательна. И пожалуйста, не думайте, что вы его предадите тем, что поговорите со мной, — тем более, как я поняла, ваши отношения…
— А тебе что надо-то конкретно? — Она перебила меня довольно бесцеремонно, но я была не в обиде — ей надо было все взвесить, чтобы понять, что лучше поговорить со мной, чем выставлять меня вон. — Как мы познакомились, что ли, и куда ходили? Где трахались и сколько денег он мне давал? Я в агентстве работала когда, у нас девка одна так попала — с журналистом трепалась, подкатывал к ней все придурок один, а потом про нее такое написал, что хоть вешайся. Она и не говорила такого — тот сам написал. Так ее чуть из агентства не поперли — жалуешься, говорят, на нас, так и вали! На всю страну блядью себя показала — нас только позоришь. И ты меня на понт не бери с фамилией и фотографией — надо тебе, пиши и фото ставь. Мне же реклама, пусть мужики нормальные прочитают. Адрес даже дать можешь — мне же лучше. И напиши, что любовь у нас была, у меня была — и не за деньги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62