Довольна? А вообще надо тебе сказать, Ленская, — одни приключения с тобой. Напишешь очередной опус — и начинается. То мне телефон обрывают из-за материала твоего — так теперь тебя еще прятать надо и материал снимать. Я вчера днем только прилетел, так телефоны звонили не переставая, и мобильный, и домашний, и редакционный заодно. Чуть ли не до полночи звонки — и с утра еще. Ой, Ленская, — такое творишь, что потом только расхлебывай…
— А кто звонил, Сергей Олегович? — Я спросила это как бы между прочим, показывая и видом и тоном, что он может мне сказать — теперь-то уж какая разница. — Хоть знать, кому материал мой мешал?
— Ты лучше спроси, кому он не мешал! Да всем — милиции, банкирам, политикам. Даже жена покойника звонила — в издевательстве над мертвым обвиняла, а потом плакала, просила не печатать ничего. Пол-Москвы ты, Ленская, переполошила. Ладно, ты иди давай — раз сказали, что не надо тебе светиться, так не светись…
Главный посмотрел на часы — кажется, намекая, чтобы я ушла. Я его понимала — ему неуютно было со мной. Я не сомневалась, что он за меня переживает — и переживает за материал, понимая, что раз он вызвал такой ажиотаж до выхода, значит, выйдя, произвел бы сенсацию, о которой говорили бы по телевидению, и перепечатывали бы, и авторитет газеты вырос бы еще больше. Но при этом я не сомневалась и в том, что он жутко рад, что мой материал не пойдет, видно, насели на него всерьез. И оттого ему и дискомфортно со мной — что он боится, что я начну его убеждать поставить-таки мою статью несмотря ни на что.
— А из-за материала не расстраивайся, — произнес финально. — Я тебя знаю, из отпуска выйдешь — через неделю другой принесешь!
— Спасибо, Сергей Олегович. — Я улыбнулась ему лучезарно, как бы благодаря за столь высокое мнение обо мне. И приподняла лежавшие передо мной восемь отпечатанных на принтере страничек. Только что отпечатанных, еще не успевших остыть, еще пахнущих принтерной краской. — Я уже принесла.
— Ой, Ленская! — Главный сменил недоуменный взгляд на восхищенный. — Ну ты даешь! И о чем тут?
— Сейчас расскажу, — произнесла многообещающе, замечая, что главный расслабился уже — потому что я так и не затронула тему, которой он опасался. — А вот вы мне скажите — человек, который вам звонил, на которого комитетчики вышли, он кто? Я имею в виду — с кем он в политике, в какой партии?
— С правыми он-с реформаторами нашими. Хромова такого помнишь? Вот у него он в движении. Он мне, кстати, тоже звонил, Хромов твой…
Я мысленно обозвала себя дурой. И вопреки обыкновению-не слишком мягко.
Потому что умудрилась упустить из виду одно из самых главных действующих лиц — которое, судя по сегодняшней встрече, было даже самым главным действующим лицом. Молодого реформатора Василия Васильевича Хромова — давшего мне самую первую информацию по поводу Улитина и упорно намекавшего, что в его смерти виновен «Нефтабанк».
Из всех, кого я упоминала в статье, больше всех проигрывал от ее появления именно он. Потому что покойный Улитин был его протеже. Потому что компромат на Улитина являлся, по сути, компроматом на Хромова. Потому что публикация моей статьи могла привести к дальнейшим расследованиям — моим ли, чужим, не важно. Расследованиям жизни и смерти Улитина — и заодно того, кто ему протежировал, того, кто имел репутацию чистого, честного и неподкупного политика. А уважаемый Василий Васильевич на следующий год во главе собственного движения собирался в Думу. А еще через год — в президенты.
«Ну надо же быть такой дурой?!» — повторила про себя еще раз. Все плохое, что я написала про Улитина — заказное убийство своего преемника на посту президента провинциального банка, тесные связи с оргпреступностью, отмывание грязных денег, незаконные махинации и фактически хищение государственных средств, — все это ударяло по Хромову. Который, будучи знаком с Улитиным черт знает сколько лет, не мог не быть в курсе относительно личности своего ближайшего помощника Андрея Дмитриевича Улитина.
Кстати, нельзя было исключать, что Хромов, посадивший Улитина в кресло президента «Нефтабанка» и помогавший ему там удерживаться уже после того, как ушел из правительства, имел свою долю от улитинских финансовых операций. И возможно, даже участвовал в их разработке — коль скоро сам Улитин, как мне дали понять, был в банковском деле профаном.
Наверное, можно было пойти дальше и спросить себя, на чьи, собственно, деньги Хромов создал собственное политическое движение и собирается в Думу?
Можно было себя спросить, не на хромовских ли счетах находятся те исчезнувшие якобы деньги, за которые прострелили колени Ире Соболевой? И наконец — не Василий ли Васильевич заказал убийство своего протеже?
Ради денег или ради того, чтобы улитинские махинации не стали достоянием общественности. Или ради того, чтобы избавиться от человека, который своим образом жизни и своей манерой вести дела мог его очень серьезно скомпрометировать. А при желании — если таковое вдруг возникнет — положить конец его политической карьере. Ведь кто знает, как достался безработному Улитину высокий пост в «Бетге» — не вынудил ли он на это Хромова, намекнув, что может обидеться в противном случае?
Конечно, заходить так далеко все же не стоило. Хотя выстроившаяся в голове цепочка показалась мне единственно правильной. Потому что теперь на вопрос, кто убил Андрея Улитина, я могла дать четкий ответ. По крайней мере эта версия была реальней всех остальных.
— Ты заснула, что ли, Ленская? — донесся до меня голос шефа. — В пятый раз тебя спрашиваю — про что материал?
— Материал? — переспросила, все еще находясь в своих мыслях, все еще упрекая себя за то, что не догадалась раньше, — и хваля за то, что все же догадалась наконец. — А, материал! Про одного банкира, Сергей Олегович, — был такой Улитин, может быть, вы слышали даже. И вдруг умер — в тридцать три года.
По официальной версии — от сердечного приступа. А на самом деле…
В кабинете воцарилась тишина. И я, встретив недоверчивый взгляд шефа, улыбнулась невинно, протягивая ему листы, — и он улыбнулся в ответ, решив, что это шутка. И, положив материал перед собой, впился в него глазами и буквально тут же застыл, закаменел лицом — а потом поднял на меня глаза.
— Вся история с готовящимся на меня покушением — чистая липа, Сергей Олегович, — произнесла твердо, чтобы он сразу понял: я знаю, что говорю, и все решила для себя, и переубеждать меня не стоит. — А подкинул вам ее господин Хромов — который, как я полагаю, несчастного банкира и заказал. И которому моя статья поперек горла. Я понимаю, что вас обманули, — но также понимаю, что вы с радостью сняли бы материал, потому что вас об этом очень просили разные люди. А я отказаться от него не могу — он нелегко мне дался, и я рисковала, и не исключаю, что теперь мне и в самом деле может что-то угрожать. Но даже если нет — он для меня принципиален. Теперь — особенно принципиален…
Главный молчал — кажется, потрясенный тем, что его обвели вокруг пальца. И моим категоричным заявлением тоже.
— Сергей Олегович, я понимаю, что у вас есть свои интересы, — продолжила быстро, пока он меня не перебил. — В том случае, если вы не можете поставить мою статью, я вынуждена буду отдать ее в другое издание — прямо сегодня, потому что чем быстрее она выйдет, тем спокойнее я буду дышать. Мне обидно, что она выйдет не в нашей газете, мне обидно, что над вами пытались посмеяться, но…
Я знала, что он озлобится — немного на меня, потому что об этом сказала, но в основном на тех, кто так хитроумно и легко его обыграл. И потому не удивилась, заметив, что он покраснел, — и посочувствовала, что ему не на кого выплеснуть злобу. И, решив предоставить ему такую возможность-вызвать кого-нибудь и наорать на него, — встала. Тем более что говорить все равно больше было не о чем. И медленно пошла к двери.
Я не блефовала — ну, может быть, только чуть-чуть. Потому что мне было жаль отдавать статью в другое место — хотя бы по той причине, что я люблю свою газету. Это не говоря уже о популярности и тираже, по которым с нами никто не сравнится. Но пытаться переубеждать шефа я не хотела — тем более что он не хуже меня знал, что газета от моего материала только выиграет, и не хуже меня понимал, что его выставили дураком.
— Подожди, Ленская! — услышала уже у самой двери, он, видно, долго колебался, если учесть, что кабинет у него длинный, а шла я медленно, мечтая, чтобы он меня остановил. — Ты куда собралась? И что это за дела вообще — у нас контракт с тобой, я тебе деньги плачу, а ты про какие-то другие издания начинаешь?
Я посмотрела на него молча. Я много что могла бы ему сказать. О том, что платят мне копейки по сравнению со многими другими газетами. О том, что я не за гонорар занималась этим расследованием — и могла бы сама отказаться от статьи, получив за это кучу денег. О том, что я серьезно рисковала в ходе этого расследования — и может быть, рискую сейчас. О том, что я старалась не для себя, но для газеты, — что, впрочем, было не правдой, потому что я именно для себя пишу, а не для гипотетического читателя. О том, что газета и ее главный редактор от моего материала выиграют куда больше, чем я, — я получу только копеечный гонорар, а газета еще выше поднимет свой авторитет и соответственно привлечет больше рекламодателей, а значит, кое-кто заработает больше денег.
Но вместо этого я промолчала. Понимая, что он несет эту ахинею просто потому, что не знает, что еще сказать. Что эта ахинея показывает, что он хочет меня задержать и думает судорожно, как ему быть. И я молчала и смотрела на него — а он смотрел в стол. Через какое-то время подняв на меня глаза.
— Ой, Ленская, одни проблемы с тобой, — выдохнул, покачав головой. — Ладно, три дня мне дай. Сегодня у нас вторник — вот и подожди до пятницы…
Это было не то, что я хотела услышать. Он брал время на раздумья — но мне оно ничего не давало. Потому что в защиту статьи могла выступить только я-а желающих убедить его не ставить материал была куча.
— Да зачем, Сергей Олегович? — произнесла спокойно, давая понять, что ни к чему тянуть время, когда и так все ясно, и что у меня нет к нему никаких претензий и все случившееся останется между нами. — И вам лишние проблемы, и мне. Нет — значит нет, я ведь все понимаю. Так зачем ждать?
— Ну что ты за тип, Ленская?! — На лице главного нари-Совалось деланное возмущение. — Я тебе русским языком говорю — улетаю я в пятницу. Сейчас отдашь материал Антоновой — пусть на субботу ставит. Она за меня остается — вот пусть сама и ставит, своим решением. А я не в курсе — улетел я. Когда вернусь, за самовольство, что ты тут творишь с ней, увольнять не буду, но пару ласковых скажу. Так устраивает?
Я пожала плечами. Спрашивая себя, зачем мне все это надо — куда-то мотаться, с кем-то встречаться, сидеть на телефоне, кого-то из себя изображать, придумывать себе роли, играть, обманывать, выслушивать угрозы и рисковать?
Зачем мне две или три недели не иметь возможности думать ни о чем другом, кроме материала, над которым работаю, — а потом, закончив его, тут же хвататься за следующий?
И действительно, зачем, когда я давно могла сидеть себе спокойно в уютном кабинете ответственного секретаря, попивать кофе неспешно, а заодно с вопросами редакционными решать и свои вопросы, проталкивая по просьбе знакомых нужные им материалы и получая за это знаки благодарности, целые пачки знаков с портретом Бенджамена Франклина? Зачем, когда я сейчас могу сказать главному, что устала писать, и завтра для меня освободят должность заведующего каким-нибудь отделом или новую создадут — типа литературного редактора? Зачем, когда я могу уйти в другое место и за куда более спокойную работу получать там в три — пять раз больше, чем здесь?
Я вздохнула с деланной грустью, прекрасно зная, что вопросы эти чисто риторические. Потому что я солдат удачи, я воюю по той простой причине, что мне это интересно и больше ничего делать я не хочу и не умею. И воюю не ради денег, не ради какой-то цели, не ради главного редактора или газеты — а для себя самой. Потому что мне это нравится. И поэтому я буду воевать дальше, не рассчитывая на повышения зарплаты и премии, загранкомандировки и прочие блага.
Буду воевать и получать удовольствие от самого процесса. И от победы. Которая не всегда дается легко — но от этого становится только приятнее.
— Устраивает, Сергей Олегович, — ответила наконец, решив, что достаточно потянула время и главный сейчас взорвется и заорет, чего мне, собственно, еще надо. — Вполне устраивает. В смысле — очень устраивает. Я пойду?
— Иди. — Сережа согласился так легко, что кто-нибудь другой на моем месте даже обиделся бы. — И слушай — когда следующую тему выбирать будешь, постарайся взять такую, чтобы тебя за нее никому убивать не хотелось, а мне чтобы телефон потом не обрывали. Договорились?
— Ну разумеется, Сергей Олегович! — Я закатила глаза с видом оскорбленной добродетели. — Разве я когда-нибудь поступала иначе?
Он не нашелся что сказать, и я вышла за дверь. Не став говорить ему напоследок, что если я найду такую тему, он первый будет жутко недоволен. И не став спрашивать его, есть ли такие темы вообще. Потому что ответ я прекрасно знала. И он заключался в том, что таких тем — которые всех устраивают, ни у кого не вызывают злобы, ненависти и протеста, а лишь радостную улыбку и благодарность к журналисту и желание ему помогать — не существует.
По крайней мере лично для меня…
Глава 26
Я заметила ее издалека — высокую блондинку, стоявшую как раз там, куда я направлялась. И остановилась, заметив, как она оглядывается быстро по сторонам, — и сделала вид, что ищу что-то в сумке. И, вытащив сигарету и прикурив, на всякий случай посмотрела на часы.
Сейчас было без десяти одиннадцать утра — и я вообще-то рассчитывала, что приду сюда первая и уйду до того, как здесь появятся люди. Я специально приехала пораньше — зная, что сбор желающих почтить память Андрея Дмитриевича Улитина, со дня смерти которого сегодня исполнялось ровно сорок дней, состоится в двенадцать часов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62