— Ты давай-давай — все свои…
— Что слышала — то и написала. — Я снова подчеркнула, что статья лежит уже в редакций. — Слышала, что кто-то — может, ваши близкие люди, а может, и нет — предъявлял ему претензии по поводу своих денег, а он не отдавал. Слышала, что вроде бы даже ему засаду устроили — вроде девица пострадала, которая с ним была. Этого точно не знаю — но слышала. Зато знаю, что он после той истории за границу сбежал — а потом появился. А через три месяца…
Мне не хотелось подставлять ту, которая рассказала мне все это, — так что пришлось ограничиться тусклой размытой картинкой. На главного в тот момент я не смотрела. Я знала, что это правда, — то, что она мне рассказала. И видеть его реакцию мне было ни к чему.
— Да мало ль кому он должен был! — Главный хмыкнул, словно удивляясь моей наивности. — Да Улитке столько народа могло предъявить! Деловой был Улитка, много чего творил — да любой мог предъявить, отвечаю. И кончить мог любой. Что Улитка к телкам неровно дышит, все знали. Тут делов-то — телку ему подсунь, и все. Или ту обработай, с которой он сейчас…
Главный замолчал — возможно, считая, что дал мне именно то, что мне нужно. Значимо замолчал — будто показывая, что сказал все, что собирался, и больше я от него ничего не услышу.
— Значит, вы хотите, чтобы я убрала слова о том, что его скорее всего убили криминальные структуры, потому что он им должен был деньги. — Это не вопрос был, и я заменила вопросительную интонацию на утвердительную. — И написала, что к нему были претензии у большого количества самых разных людей, любой из которых мог…
— Да вообще писать не надо! — запел свою любимую песню Миша, но главный коснулся его плеча, заставляя его умолкнуть.
— Правильно поняла, Юля, — так и надо написать. Ну, хорошо тебе стало?
— А с чего? Вы у меня отняли такую версию, а взамен ничего не дали! — Я улыбнулась чуть пошире, стараясь, чтобы атмосфера в этом кабинете стала как можно более теплой и дружественной. — Но это не важно. А вот вы мне скажите… как вас зовут — а то некрасиво получается…
— Олегом меня зовут. — Он ухмыльнулся, мотнув головой, показывая, что не ждал вопроса и ответил на него чисто автоматически. — Олег. Теперь хорошо?
Если честно, мче стало не слишком хорошо. Потому что мне показалось, что я знаю это лицо, — не узнай я его имени, не вспомнила бы, но когда узнала, память услужливо подсунула фотографию, виденную в одной книге, посвященной оргпреступности. Там такой же невысокий и массивный был мужик, и такие же глаза небольшие, и маленький рот, и нос чуть вздернутый — и волосы тоже темные и стриженные коротко. И подпись под фотографией я помнила. «Олег Уральцев, он же вор в законе Урал, во время последнего задержания на воровской сходке в 1996 году. Урал — один из влиятельнейших славянских законников, действующих на территории Московского региона».
Не то чтобы это что-то меняло в корне — но в любом случае узнавание не вызвало у меня особой радости. Потому что я поняла отчетливей, чем прежде, что все происходящее не следует воспринимать слишком легко — и раз он встретился со мной лично, значит, у него есть для этого веские основания. И мне следует быть поосторожнее. Хотя я и так уже сказала больше, чем нужно, — не зная, с кем имею дело, и рассчитывая на заступничество Кисина. А здесь оно мне вряд ли могло помочь.
— Да, Олег, спасибо, — ответила задумчиво. — Большое спасибо.
Я чувствовала, как поселившееся внутри противоречие раздирает меня надвое. С одной стороны, мне надо было сейчас вести себя так, чтобы меня поскорее отпустили, — и я готова была выполнить их требование, тем более что для этого не надо было принципиально менять материал, даже историю с аварией можно было оставить, только концовку надо было подработать немного. Так, как он этого хотел.
В конце концов, с людьми такого уровня я еще не сталкивалась — разве что заочно, черт знает, кто стоял за теми, о ком я писала свои материалы. Но сейчас была очная встреча, и я понимала, что моя статья угрожает его интересам — и ради своих интересов он, несомненно, готов на многое. А как он действует, я уже знала.
Но с другой стороны, мне жутко хотелось его разговорить — и, может быть, узнать то, чего я не знала еще. Я никогда не отличалась безрассудной смелостью — да и глупо было бы рисковать собой ради пары фраз в материале, которые лично мне ничего не дадут, зато из-за них я многое могу потерять. Но…
— Я вас поняла, Олег. — Я допила холодный кофе, философски посмотрев на пирожное. Пообещав ему, что съем его, если все пойдет так, как мне надо. А если плохо пойдет, то тоже съем — мне ведь нужна будет компенсация. — Я уже не могу снять материал — он заявлен давно, и мое начальство в курсе. У меня, между прочим, был конфликт с «Нефтабанком», куда я приезжала за информацией, так что руководство в курсе событий. Так что снять его я не могу — но могу сделать то, о чем мы с вами договорились. И в материале будет сказано, что Улитина мог убить кто угодно. Но…
Я посмотрела ему в лицо, встречая его взгляд.
— Но получится глупо — потому что эта фраза не означает, что его не могли убрать те ваши близкие люди, о которых вы говорите. Если кто-то знает, что у ваших близких людей были к нему претензии, то все равно подумают на них…
— Во замутила! — буркнул Миша, по-прежнему не сводивший с меня глаз. — Так замутила, что вилы, в натуре. Написали ж, что помер, от сердца помер, — не, давай мутить! Туфтогон какой-то про трусы написал — сосед-придурок ему по ушам проехал, он и схавал, — так и че, фамилии ж не было даже! И все, не рыпался никто! А эта замутила! Звони давай в газету — говори начальству, что туфта-все!
Я подумала, что он слишком осведомлен насчет истории появления в «Сенсации» перепелкинского материала — а значит, проломленная голова перепелкинского соседа на их совести. И я совершенно зря грешила на «Бетта-банк». И ведь знала, что никому в этой чертовой «Бетте» смерть Улитина не нужна — он ничего там не решал и никому не мешал, — но история с охранником, которого хотели заставить замолчать, меня смущала.
Зато теперь все становилось на свои места, «Бетта» тут была ни при чем — заткнули ему рот эти люди. Наверное, предупредив перед тем, как проломить голову, что в следующий раз ее оторвут. Потому что им надо было, чтобы Улитина по-прежнему считали умершим от сердечного приступа. Потому что они его убили — или, наоборот, не трогали и очень не хотели, чтобы подумали на них.
— Погоди, Миш! — Уральцев, может, и не понял, что его напарник выдал мне кое-что, — но в любом случае очень веско его заткнул, чего не делал раньше.
Он останавливал его и до этого, но более мягко, видно, они и вправду играли в хорошего и плохого — а теперь плохой свою роль уже отыграл и реплик по сценарию у него больше не было. — И что ты. Юля, хочешь сказать?
— Только то, что если бы вы мне назвали тех, кто был заинтересован в его смерти больше других — хотя бы намекнули, — это было бы идеально. — Я говорила, тщательно подбирая слова, изображая напряженную работу мысли и отсутствие четкой идеи — которая у меня уже имелась. — Вот смотрите. Одно дело сказать — его мог убить кто угодно. И другое дело — он сделал то-то, и в его смерти могли быть заинтересованы те-то. Есть ведь разница, верно? Если бы вы могли мне помочь — наверное, вашим людям так было бы лучше. Или, может быть, вы мне могли бы дать какие-то доказательства того, почему они не могли его убить…
Я удивилась тому, что наступила тишина, — я не ждала, что они так сразу и так серьезно заглотят брошенную мной приманку и начнут ее пережевывать, размышляя, настолько ли она вкусна, чтобы ради нее дать мне что-то взамен. Но они молчали пока — и я молчала. Курить я уже не могла — перекурила, в маленькой пепельнице было штук пять моих окурков, — а мне надо было чем-то себя занять.
Чем-то, что показало бы им, что я совершенно спокойна.
И я взяла в руки вилку, отламывая кусочек пирожного — прямоугольного, покрытого со всех сторон шоколадом, так что не видно было, что внутри, — и отправляя его в рот. И замирая от удовольствия — потому что это оказалось не ненавистное мне «Птичье молоко», но нечто вроде торта «Прага», только куда более сочного и нежного, чем магазинный, — и искренне жалея, что пробую такую вкусноту в такой невкусной обстановке.
— Ты че — лохов тут разводишь? — прорезался через какое-то время Миша, все-таки почуявший подвох в моих слова. — Не, в натуре — ты за кого нас тут держишь? Не, ты че — не рубишь вообще, где и с кем…
Он поперхнулся от возмущения, выдохнув уже тише что-то неразборчивое — видимо, матерную тираду, посвященную мне либо моей непонятливости. Это было неприятно — я, видимо, и вправду сделала не правильный шаг, зайдя слишком далеко, — но я изобразила саму невинность, посмотрев на Уральцева недоуменно.
Говоря без слов, что не понимаю, за что мне это — я ведь хочу как лучше. И замечая на его лице ухмылку.
— Дерзкая ты, Юля! — Он в который раз мотнул головой, видимо, это был его коронный жест. — Про другую подумал бы, что дура, — да ты ж не дура у нас, так что дерзкая, выходит. Тебе б и вправду лохов разводить — хорошие деньги б делала. А мыслишка, что ты подкинула, — любопытная мыслишка, толковая. Вот только не на кого нам кивнуть. Что сам Улитка помер — ты не веришь, да и мы не верим. Что какая-то телка его кончила — отымел он ее плохо или денег пообещал и не дал, — так ведь туфта? За банк сказали тебе — ты опять не веришь. А даже кивни мы тебе на кого, ты ж доказательств попросишь — а мы не менты, чтоб доказательства искать. Знали б, с кого спросить, — спросили бы уже, будь спокойна…
Значит, они тоже искали того, кто убил Улитина, — и тоже не могли найти. При том, что у них было побольше возможностей, чем у меня. Это была интересная информация — если только не они сами его убрали. И именно это мне и надо было попытаться выяснить.
— Может быть, вы мне тогда объясните, почему этиваши близкие люди не были заинтересованы в его смерти? — предложила, пытаясь нарисовать на лице детскую непосредствен-ность — и в то же время понимая, что разговор лучше бы закончить прямо сейчас. Но удержаться уже не могла. — Им ведь так тоже будет лучше, если я объясню в статье, почему им не надо было его убивать. Это даже лучше, чем писать, что его мог убить кто угодно. Кто угодно — значит, и они в том числе, а так мы их исключим…
Уральцев ухмыльнулся, переводя взгляд с меня яа своего приятеля, кажется, пытавшегося понять, что именно я сказала.
— Че думаешь, Мишань, — оправдаем близких, чтоб на них Улитку не вешали? Разводит нас с тобой как лохов, но дело ведь говорит. Вот тебе, Мишань, натуральный компромисс — она делает, что мы попросили, а мы делаем, что она просит. Че скажешь?
Тот открыл было рот — судя по всему, у него было на этот счет особое мнение, совсем не совпадавшее с моим, — но Уральцев опустил руку на его ладонь.
— Ну давай попробуем, Юля, — произнес уже без ухмылки. — Короче — был банкир Улитка. Улитка — не потому даже, что Улитин, а склизкий потому что.
Натурально улитка — тоже дом на себе таскал, крышу в смысле, чуть что, сразу под нее, чтоб она прикрывала. Осторожный, короче, без дерзости, втихую все делал, а чуть что — сразу под крышу. Такой был, таким и помер. Так-то круче некуда — а с серьезными людьми улитка. Бывало, что раздувало его от крутости, забывал, кто он есть, — а как напомнят, он обратно улиткой становится. Гнилая суть у него, короче…
Это было прям-таки по-писательски — образно и красиво, И я пожалела, что не могу вставить его слова в материал — оскорблять покойника все же нехорошо. Но сказано было со вкусом — и абсолютно точно, если суммировать все, что я знала о банкире.
— Он там у себя дома с братвой работал плотно, а не уважала его братва — хотя поднялся Улитка круто, большими бабками ворочал и к главному близок был который в мэрах сидел сначала, а потой в губернаторах. Не уважали, потому как шестерка он был — ничего не решал. А в Москву переехал — стал круче некуда. А тут человек, которого он дома вместо себя на банк поставил, заартачился чего-то — Улитка через него дела крутил, бабки из Москвы туда пересылал, а тот их за бугор должен был переводить. Дела такие, что Улитка чистый, а тому подстава. Ну тот сначала делал, что Улитка говорил, а потом застремался. Улитка спихнуть его пытался, другого поставить — а его и не слушает никто, он же гнилой, уважения к нему нет, как уехал, так все позиции и потерял. На братву вышел местную — а тех пацан тот, что в банке, устраивал. Так Улитка, короче, его здесь закaзать решил — вот на близких наших и вышел…
Он кашлянул, поняв, кажется, что сказал лишнее, — но я делала вид, что не особо вслушиваюсь в рассказ, потому что это пока начало, а мне нужна концовка.
— А люди близкие… отказались, короче. — Он закончил предложение куда быстрее, чем его начал, но я и так уже все знала. Алещенко рассказывал мне, что Улитин вроде бы был причастен к убийству своего .преемника, — так что сейчас я просто убрала «вроде бы». — Но суть не в том — а в том, что прихватили на этом Улитку. И стал он близким помогать бабки делать — хорошие, я тебе скажу, бабки.
Себя не забывал — но и людям помогал. А люди его прикрывали да вопросы решали, когда нужда возникала. Кто знал, что Улитка такой жадный окажется — жил же нормально, колотил себе лавэшки приличные. А как из правительства турнули того, кто Улитку на банк посадил, крыша и поехала — так начал бабки рубить, что его самого спихнуть решили. Подставу с наркотой устроили — ну да ты в курсах…
Я кивнула, подумав, что мой несостоявшийся поклонник Реваз после интервью все-таки рассказал им о том, что я интересовалась Улитиным, — может, не специально прямо сразу позвонил, может, при встрече случайно вспомнил. И получалось, что еще до того, как я попросила Кисица свести меня с ними, они уже знали, что есть я и что я задаю вопросы про покойного банкира. А после того как и Кисин им закинул ту же информацию, они приняли решение со мной пообщаться.
Испугавшись, что моя статья может выйти им боком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62