Какой-нибудь одной операции. И возможно… Впрочем, наверное, достаточно и того, о чем я говорил? Бумаги будут у вас завтра — если вы дадите мне обещание выполнить свою часть сделки. Вас это устроит?
Я задумалась на мгновение. Мне было жаль тот материал, который уже жил и рос во мне и теперь никогда не будет написан, потому что придется делать аборт. Даже хотя данная им фактура — с учетом предоставления документов — казалась достаточно заманчивой. Если честно, то, заявившись сюда в первый раз, я и мечтать об этом не могла — о том, что у меня будут такие факты. Но все равно мне надо было подумать. Не здесь и не сейчас — я предпочла бы сначала отсюда уйти, — но позже.
— Думаю, да, — произнесла неопределенно. — Это зависит от обещанных вами документов, но думаю, что да. А что конкретно вы хотите взамен?
— Вы не ссылаетесь на меня — документы вы получили из своих источников.
— Он загнул один палец, показывая мне, что это не последнее условие. — Далее — вы не отождествляете Улитина и наш банк и подчеркиваете, что не правильные, скажем так, решения он принимал лично и в своих интересах. А правление, узнав о них, сделало все, чтобы не допустить убыточных сделок в дальнейшем, — и именно осознание невозможности использовать банк в своих интересах послужило причиной ухода Андрея Дмитриевича. Третье — банк не имеет отношения к рассказанной вами истории с наркотиками, это просто совпало по времени с конфликтом в банке. А лучше эту историю вообще не вспоминать.
Я качнула головой — это был вкусный момент, мне не хотелось бы его опускать. И за него я готова была поторговаться — но это, к счастью, не потребовалось.
— Раз не можете без нее — пусть останется. Хотя боюсь, милиция вам вчинит иск — но это дело ваше. — Он очень легко это произнес — видимо, другие вопросы казались ему куда более значимыми и он решил не напрягать меня с не слишком принципиальными моментами. — Да, что касается какой-то аварии, которую вы упоминали и о которой мне ничего не известно, — банк здесь ни при чем, могу вас заверить. Далее — вы не разговаривали ни со мной, ни с Валерием Анатольевичем. Пусть все выглядит так, что мы не хотели порочить имя Андрея Дмитриевича, — это ведь на самом деле правда, и если бы не ваша настойчивость, вам бы никто ничего не рассказал. Да — денег вам тоже не предлагали и насильно не удерживали, поскольку вы у нас вообще не были. И пятое — кажется, это пятый пункт, я прав? — банк не имеет никакого отношения к смерти Улитина, и вы в статье не будете связывать имя банка с этим печальным событием. Вот и все. Вас это устраивает?
Условия были разумными. — и я молча прикрыла глаза, для большей убедительности склонив голову.
— Вполне, — добавила на тот случай, если ему все-таки требовались слова. — Меня это вполне устраивает. Хотя, не скрою, хотела бы услышать от вас больше, но…
— Вот и прекрасно. — Он проигнорировал мои последние слова, улыбнувшись лучезарно. — Кстати, Юлия Евгеньевна, вы не ответили на мой вопрос — зачем надо было руководству банка заказывать убийство Андрея Дмитриевича спустя полгода после его ухода и с учетом всех тех фактов, которые я вам сообщил?
Почему-то для него это было важно — убедиться, что у меня нет ответа на этот вопрос. Словно он беспокоился, что я, написав статью с учетом всех его условий, тем не менее останусь при своем прежнем мнении — которое попробую высказать с других страниц и под другой фамилией. Или изложу кому-то, кто напишет другую статью и скажет в ней то, что не сказала я.
— Незачем. — Я постаралась, чтобы ответ прозвучал твердо. Если у меня и оставались какие-то сомнения — вызванные его настойчивостью, а также тем, что мне предстояло все переосмыслить и решить для себя, кто же тогда это сделал, — то в любом случае ему ни к чему было их видеть. — Абсолютно незачем. Хотя…
Он напрягся — я сразу это заметила. Наверное, не стоило играть с огнем — но он был не дурак и должен был понимать, что если я захочу что-то написать, то не буду говорить об этом сейчас. А для меня важен был этот ход — даже очень.
— …хотя вы лишили меня такой замечательной версии, такой складной, такой красивой версии. — Я произнесла это с шутливым упреком. — И что мне теперь писать — что он умер сам?! Вы ведь первый будете смеяться, правда?
— Понимаю вас, Юлия Евгеньевна, — но помочь вам не могу. — Он с улыбкой развел руками. Неосознанно подтвердив, что тоже считает, что Улитина убили. Не то чтобы я в этом сомневалась — он лишь укрепил мою веру в то, что все случилось именно так. Он знал Улитина и знал, с кем тот связан и чем занимается, — и если уж он считал, что того убили, то я бы теперь не поверила даже результатам повторного вскрытия, если бы кому-то пришло в голову его сделать. — У Андрея Дмитриевича были разные, скажем так, деловые партнеры.
Возможно, он нарушил взятые на себя в бытность свою президентом нашего банка обязательства — вы понимаете, о чем я и о ком?
— Да-да, — ответила задумчиво. Меня не устроил уклончивый ответ — хотя на другой вряд ли можно было рассчитывать. Сейчас он намекал на тех авторитетных людей, с которыми Улитин был связан, — но на кого еще ему было кивать? Я и сама понимала, что если это не банк его убрал, то, значит, бандиты — только это нужно было доказать. Хотя бы найти какую-то причину, заставившую их это сделать — почему-то полгода спустя после того, как Улитин покинул «Нефтабанк». — А теперь я хотела бы узнать — я свободна и могу идти?
— Разумеется! — В голосе его прозвучало удивление. — Вы и были свободны — разве нет?
Я кивнула, вставая, убирая в сумку диктофон и сигареты — видя краем глаза, что и он встал, — и уже сделала шаг к двери, когда он преградил мне путь. Улыбаясь так тепло, прямо по-дружески, и глядя мне в глаза.
— Забыл вас спросить, Юлия Евгеньевна, — коль скоро вы у нас не были и вам никто ничего не рассказывал, может быть, вы не станете отказываться от премии, присужденной вам заочно, без вашего присутствия? За, скажем так, объективное освещение событий, имевших важное значение для нашего банка. И все официально оформим — вам ведь так будет спокойней? Не нравится слово «премия», оформим как договор на выполнение вами определенной работы — изучение общественного мнения, например. Когда ваша статья выйдет — через неделю, то есть в двадцатых числах апреля? А мы его маем датируем, наш договор, — юрист наш так все составит, что никто никогда не придерется. Учтем сумму налога и сделаем все так, что вы получите десять тысяч долларов чистыми — не в качестве взятки, но в знак благодарности за проявленное вами понимание. Не отказывайтесь, Юлия Евгеньевна, — в наше время лишних денег не бывает…
— Это точно. — Я тоже улыбнулась ему, прекрасно понимая, что ему надо — гарантий, что я напишу то, что обещала, и в дальнейшем эту тему поднимать не буду. Но я не собиралась отказываться наотрез — хотя бы потому, что я еще отсюда не вышла. — Давайте так — сначала выйдет статья, а потом мы обсудим эту тему. Я вам привезу пару номеров, и мы все обсудим. Просто дело в том, что я не люблю авансы — и, кстати, привыкла отвечать за свои слова…
— Но я вам доверяю, Юлия Евгеньевна. — Он изобразил на лице такую веселую обиду. — Вы же убедились в том, что я вам верю, — а вы мне, значит, нет?
— О, это совсем не так. — Я возмутилась шутливо, хотя смотрела на него абсолютно серьезно. — Просто всякое может случиться — вдруг что-то помешает выходу статьи. Или кто-то. Она все равно выйдет, это я вам обещаю. — не в одной газете, так в другой, — но брать аванс, не зная, когда ты его отработаешь, на мой взгляд, аморально.
— Ну как знаете. — Он все еще улыбался, но не так широко — ему явно не понравился мой отказ и логичное, казалось бы, объяснение не устроило. Он хотел, чтобы я оказалась на крючке, — и отпускать меня так, чистой и непорочной, не слишком хотелось. Но я не могла взять деньги — значит, должна была его как-то расслабить.
— Не сомневайтесь, я приду за своим гонораром, поскольку он мне очень нужен. Понимаете, я тоже решила заняться меценатством, как и ваш банк. — Я не улыбалась, и он смотрел на меня внимательно, пытаясь понять, куда я клоню. — Дело в том, что ваш Валерий Анатольевич — он показался мне таким благородным, таким аристократическим, таким утонченным…
Он смотрел на меня молча, всматриваясь в мое лицо в поисках улыбки — но ее там не было. А я смотрела в сторону, больше всего желая сейчас, чтобы видеокамера была-таки включена вопреки его обещанию и фиксировала наш разговор.
— Дело в том, что я хотела бы преподнести ему в дар коллекцию дизайнерского теплого белья и колготок, — закончила я наконец, улыбнувшись невинно. — Весна такой обманчивый сезон, так легко простудиться — а я бы не хотела, чтобы ваш банк понес еще одну невосполнимую утрату…
Кажется, он все еще улыбался, когда мы прощались у ведущей на второй этаж лестницы, — я сама просила меня не провожать. И отвернулась, направившись в сторону двух стоявших у выхода охранников — а он стоял и смотрел мне вслед, я чувствовала его взгляд. Я не знала, что было в нем, что он означал — но по крайней мере секьюрити расступились, а потом еще один охранник открыл мне ворота, и я оказалась на улице.
Я не знала, что было в его взгляде, которым он смотрел мне в спину.
Уважение или ненависть? Облегчение от того, что я смоталась наконец? Или сомнения по поводу того, следовало ли ему говорить мне то, что он сказал, — следовало ли отпускать меня вот так, дав мне то, что мне было надо, но не получив взамен никаких гарантий, кроме моего слова?
Или в нем была угроза .разобраться со мной, если я нарушу все обещания?
Я не знала, и это не имело для меня никакого значения. Как и то, что я прекрасно понимала, что, поведи я себя иначе, покажи испуг, дай слабину, со мной говорили бы совсем по-другому. Меня бы задавили морально и всучили бы деньги, и я бы вышла отсюда, трясясь от пережитого и собираясь завтра же заявить главному, что тема бесперспективна. Потому что тот, кто разговаривал со мной, явно был профи в своем деле и чувствовал, с кем и как надо себя вести, кому и что можно говорить, с кем и как стоит поступать.
Мне вдруг пришла в голову мысль, что, возможно, это он встречался прошлым летом с Женькой Алещенко. С Женькой, который счел себя самым умным, который пытался всех обхитрить и открыто показал, что хочет денег и будет играть за того, кто больше заплатит. Который показал, что с ним опасно иметь дело, потому что он продажен, а значит, не отвечает за свои слова. И потому и получил в итоге то, что с ним случилось.
Это было более чем вероятно — то, что именно мой недавний собеседник сначала встретился с Женькой, потом звонил ему, а потом приказал его припугнуть. По описанию он подходил, да и по преследуемым целям тоже — и с Женькой, и со мной он защищал не Улитина, но репутацию банка. Вот только в первом случае он понял, что Женьке нельзя верить, зато по мне увидел, что я не хитрю и не играю. Что я делаю то, что говорю, — это мой принцип, потому что даже у охотника за падалью должны быть принципы. И повел себя иначе. Хотя могло бы быть…
Но сейчас это не имело уже никакого значения — как могло бы быть и имел ли он отношение к истории с Женькиной семьей. Потому что Алещенко проиграл — а я выиграла. Как всегда.
Почти всегда…
Глава 19
Я стояла перед дверью — точнее, чуть в стороне, — Задумчиво поглядывая на кнопку звонка. Готовясь вдавить ее, квадратную и черную, в белую коробочку — не сомневаясь, что родится какой-нибудь необычный звук, такой крутой и новорусский. Какие положено рождать звонку в квартире экс-любовницы некогда преуспевавшего банкира.
Тут все было крутое — и район, экологически чистое и престижное Крылатское, и дом, построенный совсем недавно, и металлическая дверь, перед которой я стояла, и золоченая, причудливо изогнутая дверная ручка, и коврик с изображением Эйфелевой башни, и выложенный красивой плиткой квадрат, на который ступал тот, кто собирался войти в эту квартиру.
И стоило это круто — если верить документам, полученным мной вчера от господина Середы, квартира обошлась банку в сто двенадцать тысяч долларов. Не много по московским ценам за хорошее жилье — только вот квартира была всего-навсего однокомнатная. Так что круто получалось.
Я сплюнула мысленно — слово «круто», модное и повсеместно употребляемое, я ненавижу. Но тут сложно было сказать по-другому. Тем более что я не сомневалась, что господин Улитин, с учетом его происхождения и в соответствии с менталитетом, это слово любил — и наверняка именно так отзывался о квартире, которую купил за счет банка своей любовнице.
Правда, официально это была плата за участие фотомодели Ирины Александровны Соболевой в рекламной кампании «Нефтабанка» — однако это ни для кого ничего не меняло.
Тем более для меня, специально уточнившей вчера у Яшки, сколько получают модели, — я, признаться, удивилась ответу, потому что думала, что им куда больше платят, — и знавшей, что на модельном поприще вышеозначенная Ирина Александровна сделала только первый шаг, оказавшийся, судя по имевшейся у меня информации, и последним.
Рука потянулась к кнопке звонка, но я отдернула ее назад — чтобы еще. раз все обдумать. Правда, в квартире могло никого не оказаться — или она давно могла быть продана Ириной Александровной, или сдана в, так сказать, наем, — но все-таки был шанс, что здесь живет именно та, кого я ищу. И что она дома сейчас, в два часа дня в субботу. А значит, мне надо окончательно определить, что я ей скажу.
Ее мать так и не дала мне телефон дочери — толком ничего не объяснив. А я, ожидавшая совсем другого, потратившая столько времени на ахинею, которую плела этой чертовой мамаше, терпеливо выждавшая полтора часа, прежде чем перезвонить ей, как мы договаривались, даже растерялась. Потому что не сомневалась, что сейчас она даст мне номер. И пусть я не знала, как выстрою разговор с ее дочкой — та легко могла меня расколоть, так что мне надо было как можно быстрее договориться о встрече, сославшись на нежелание обсуждать по телефону столь важные вопросы, — но в тот момент главным было получить ее номер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62