И тут…
«Извините, ничем не могу вам помочь, про Иру забудьте, ей сейчас не до работы» — примерно так она сказала. И практически сразу бросила трубку, не дав мне ничего вставить. И я набрала ей тут же и сразу начала тараторить, что это очень важно, что ее дочери светит большое и обеспеченное будущее, и все в таком роде — но голос, категоричный, как и в самом начале нашей беседы, вклинился в мой словесный поток, останавливая его подобно плотине. «И не звоните сюда больше, понятно? Не звоните!» — произнес он твердо и резко, и в трубке снова зазвучали гудки. Говоря мне, что, может быть, я выиграла сегодня днем — но проиграла вечером. Потому что все время выигрывать нельзя.
Признаюсь — я огорчилась. Хотя и попыталась утешить себя тем, что в принципе эта девица мне не нужна. Потому что я уже и так знаю более чем достаточно для убойного материала — все, кроме того, кто же убил Улитина. Но в любом случае та, с кем он спал, мне этого не сообщит. А значит, даже если я ее найду — и если она еще согласится разговаривать, а точнее, если мне удастся ее разговорить, — мне это ничего не даст, совершенно. Так что расстраиваться не стоит.
Я успокоила себя тем вечером. Сказав себе, что это не она была в машине банкира в тот злополучный для него вечер. Потому что Ирину Александровну Соболеву, бывшую любовницей господина Улитина на протяжении длительного времени — это если верить Яшке и моему предположению, что за десяток ночей даже банкиры вряд ли расплачиваются квартирами стоимостью за сто тысяч долларов, — охрана должна была бы узнать. Умозаключение было не самым логичным — но в тот момент меня устроило. И я успокоилась. Хотя и знала, что это самообман — и я буду искать ее до тех пор, пока не найду.
Наутро, придя в редакцию, я попросила ребят из криминального отдела пробить, по какому адресу прописана Соболева Ирина Александровна, примерно 1978 года рождения, — есть у них эта программа, где все адреса и телефоны всех москвичей имеются. А двадцать минут спустя, попивая взятый в редакционном баре кофе, вдруг спохватилась, спросив себя, на кой мне это надо, коль скоро я уже решила, что она мне не нужна. Зная при этом ответ — заключавшийся в том, что я не люблю проигрывать. Даже в мелочах. Тем более когда все возможности одержать победу еще не исчерпаны.
Адрес, который мне принесли еще через час, — там было несколько адресов, но я сразу вычислила тот, который имел отношение к моей Соболевой, — оказался тем же, который у меня был, равно как и номер телефона. И это означало, что здесь я все-таки проиграла. Но зато еще через четыре часа, когда к редакции после предварительного звонка подъехал человек от Середы и передал мне тонкую папку с ксерокопиями документов и пояснил, что именно в этой папке, я победно усмехнулась. И не только потому, что Середа сдержал слово и предоставил мне пусть скудноватую, но зато классную фактуру по Улитину, — но и потому, что в пакете был адрес квартиры, купленной банком в апреле прошлого года для некой госпожи Соболевой.
Я не стала торопиться — хотя могла еще раз зайти в криминальный отдел и, вбив в компьютер имеющийся у меня адрес, получить номер телефона и набрать его тут же. Но я оставила это на потом — тем более что у меня были другие дела.
В том числе и часовая примерно беседа с Алещенко. Который, глядя на меня с уважением и недоверием, долго рассматривал заключенный Улитиным договор с одним французским банком — а потом терпеливо растолковывал мне, что именно означает этот договор и в чем тут хитрость.
В общем, я не стала ничего предпринимать вчера, когда получила этот адрес, — зато сегодня-вышла из дома, собираясь навестить госпожу Соболеву.
Вышла ровно в час — справедливо рассудив, что днем она должна быть дома. Она же представитель так называемой элиты — значит, у нее ночной образ жизни. Всю ночь гуляет — а потом спит полдня, набираясь сил для очередного выхода в свет. И даже если госпожа Соболева — это если верить ее маме — пребывала в глубоком трауре, она тем более обязана была быть дома в два часа дня. Хотя я бы не слишком огорчилась, ее не застав, — и вернулась бы к ней попозже, часиков в семь. А потом в десять. А потом в одиннадцать утра — и так далее. До тех пор, пока не увижу ее — или не выясню, что на самом деле квартира уже принадлежит кому-то другому.
Вычислить телефон и позвонить, бесспорно, было бы куда проще — но это был не тот случай, когда простое решение лучше сложного. Если она там не жила, мне вряд ли бы сообщили по телефону, как ее найти, даже если бы знали, — разговор тет-а-тет дал бы куда больше. Если она там жила, то тем более — потому что акулой модного бизнеса представиться я уже не могла, с журналисткой она вряд ли бы стала разговаривать, а остальные роли лучше было исполнять при очном общении. Так что я поехала — сказав себе, что даже если я никого не застану, попытка стоит того, чтобы потерять на нее полтора часа.
Тем более что мне было о чем подумать по пути — о том, кто она, кого я ищу, и какая она, и каково ей сейчас. О том, ищу я невиновную — или намеренную или невольную убийцу. Убитую горем девушку, влюбившуюся в богатого мужчину, который играл в ее жизни роль прекрасного принца, — или расчетливую девицу, сокрушающуюся по поводу потери сверхсостоятельного любовника, утешающую себя тем, что успела кое-что с него получить, и не сомневающуюся, что скоро найдет кого-то не менее богатого. Девицу, читавшую «Сенсацию» и боящуюся теперь, что и ее могут убрать, потому что она могла что-то видеть или слышать случайно, — или довольствовавшуюся версией о естественных причинах смерти любовника и знающую, что как партнерша покойного господина Улитина она никому не интересна.
Не то чтобы это имело ключевое значение — любая из них могла отказаться наотрез от беседы, и любую можно было попробовать развести на разговор, — но я пыталась просчитать все варианты. Чтобы потом, если мы все же встретимся, молниеносно принять решение, как вести себя с ней.
Так что время в дороге пролетело незаметно — несмотря на то что вместо тридцати минут я добиралась больше часа. В Крылатском я не ориентируюсь, и мне пришлось покрутиться, и дорогу узнавать, и искать подъезды к нужному мне дому.
А потом еще пришлось достаточно долго торчать у входа — на котором, естественно, оказался кодовый замок. И с улыбкой объяснять подозрительно косившейся на меня молодящейся старухе, что я ужасно рассеянная и вечно все забываю, вплоть до телефона своего жениха.
Зато теперь я была здесь. И стояла перед дверью, настраиваясь, собираясь с мыслями. И наконец нажала на кнопку — услышав через дверь изданное ею мелодичное пиликанье. А через минуту нажала еще раз — а потом еще. Почему-то с каждым мгновением все больше веря в то, что я не случайно приехала сюда именно в это время, — и усмехнувшись, когда послышалось что-то, напоминавшее шаги.
— Кто там? — Голос, раздавшийся из-за двери, принадлежал молодой девице — только я не знала, той ли, которая мне нужна. — Кто там?
— Ирина Александровна? — поинтересовалась лучезарно, этаким елейным голосом. — Мне надо увидеть Ирину Александровну — это вы?
— А вы кто? — Не скажу, чтобы голос был подозрительным или напуганным — хотя тот факт, что мать не дала ее телефон, мог быть свидетельством того, что она чего-то боится. Он скорее усталым был, голос — словно я ее разбудила и она была этим недовольна, — и пустым. — Вы откуда?
— Я из юридического отдела «Бетта-банка», Вайнберг Наталья Львовна. — Я мысленно извинилась перед Ленькой за то, что взяла его фамилию и отчество — а перед Антоновой не стала, Наташек слишком много и в Москве, и в нашей редакции.
— В сейфе Андрея Дмитриевича обнаружились кое-какие бумаги, касающиеся вас…
Это очень деликатный разговор, не телефонный, и я…
Я заранее придумала эту версию. Решив, что единственный способ ее заинтересовать и заставить впустить меня в квартиру — это представиться сотрудницей банка. С намеком на то, что ей, возможно, может кое-что перепасть.
Потому что я не сомневалась, что она хоть немного, но корыстна — наверное, потому, что видела несколько снимков покойного, ну никак не походившего на плейбоя, который способен вскружить голову.
Наверное, это было нехорошо — напоминать ей о случившемся. Особенно в том случае, если она действительно непричастна к его смерти и переживает сейчас. И давать ей ложную надежду на получение денег тоже было нехорошо. Но журналист не должен задумываться над такими вопросами — а к тому же я не для собственного блага старалась, а для Улитина. Потому что я все равно за статью получу копейки и никаких изменений в моей карьере в связи с написанием данного материала не предвидится — а вот покойный заслуживает максимально объективного рассказа о нем. И того, чтобы виновник его смерти был обозначен хотя бы намеком.
За дверью молчали — обдумывали, видно, мои слова, не торопясь мне открывать. Возможно, рассматривая меня в глазок — для которого я изобразила на лице открытость и дружелюбие. С оттенком туповатости — дабы она не заподозрила, что я пришла сюда с какой-нибудь подлой целью типа оттяпывания у нее квартиры.
Все могло быть и хуже — она могла звонить сейчас кому-нибудь из «Бетта-банка», чтобы уточнить, есть ли у них такая сотрудница. Да, я специально выбрала для визита субботу — но ведь она должна была близко знать кого-то оттуда. Просто обязана была знать — хотя бы улитинскую секретаршу или какого-нибудь его помощника. Раз она тусовалась с ним везде, значит, неоднократно бывала и в банке, и на приемах всяких, и, может быть, у кого-то из банковского начальства в гостях — и она вполне могла сейчас набирать чей-нибудь домашний номер.
Но я не случайно намекнула ей на щекотливость вопроса — надеясь, что намек отобьет, у нее желание меня проверять. И теперь ждала, оправдаются ли мои расчеты.
Пауза затянулась —.но я продолжала улыбаться, ничем не показывая, что мне не нравится такой прием, демонстрируя, что я не сомневаюсь в том, что мне откроют. Думая, что говорить мне, наверное, больше ничего не надо — глупо нести ахинею через дверь, не видя ее лица, тем более что главное уже сказано. С глубоким удовлетворением слыша, как медленно поворачиваются замки — один, другой, потом третий.
Она стояла передо мной, загораживая проход, глядя на меня изучающе, — высокая худая темноволосая девица с модным таким лицом, единственная характеристика которого заключалась в том, что на нем почти не было косметики.
Она, на мой взгляд, такая типичная была модель — пусть и не сделавшая карьеру на подиуме, зато — судя по наличию собственной квартиры в престижном районе и, несомненно, других благ — преуспевшая на ином поприще.
Мне не нравился никогда такой тип, называемый современным, — тем более их много развелось таких за последнее время, похожих и лицом, и фигурой, — но я пришла сюда не лесбийским сексом заниматься. И потому добавила в адресованный ей взгляд восхищение — молчаливым комплиментом заявляя, что, конечно же, выбор Андрея Дмитриевича Улитина мог пасть только на нее.
— Проходите. — Она посторонилась наконец, как-то очень странно посторонилась, словно у нее было что-то с ногой, по-инвалидному как-то. И точно так же сделала потом шаг веред, запирая за мной дверь, не выпуская меня из поля зрения.
— Как у вас красиво! — воскликнула я, оглядываясь, ожидая, пока она предложит мне пройти, не собираясь разговаривать с ней в коридоре. — Просто фантастическая красота! У вас такой прекрасный вкус!
Тут не было ничего такого умопомрачительного, в этом огромном просторном холле, — ну зеркало гигантское во всю стену, ну паркет дорогой, ну шелковые обои, на мой взгляд, больше все же подходящие для комнаты и слишком аляповатые, ну кожаный пуф и прилепившиеся к одной из стен деревянные полки с расставленными на них безделушками, все стандартно, в общем, — но мне надо было что-то сказать. Каким-то образом попробовать завоевать ее расположение лично к себе, а не только к тому делу, по которому я пришла якобы. Но в ее лице ничего не изменилось, когда я перевела на нее округлившиеся от деланного восторга глаза.
— Пальто вон туда повесьте. — Она кивнула на причудливую вешалку, и я сняла пальто, специально продемонстрировав ей узнаваемую тем, кто разбирается в одежде, серебряную подкладку, а заодно и бирку «Джанфранко Фер-ре». На пальто не было написано, что оно куплено на распродаже — хотя и так я отдала кучу денег, — и как дорогая вещь оно должно было подтвердить мой высокий социальный статус. — И ботинки снимите…
Я ненавижу снимать обувь в чужом доме — может, потому, что не люблю ходить по гостям, предпочитая встречаться с нужными людьми на нейтральной территории, держа дистанцию, — но тон был почти командным. Хотя я практически тут же поймала на себе ее неуверенный взгляд — словно она спросила себя, хорошо ли так резко обращаться с той, что, возможно, принесла очень приятную весть. И тут же махнула рукой, показывая, что приказ отменяется. А потом кивком головы показала, куда идти — почему-то пропуская меня вперед, словно не желая поворачиваться ко мне спиной.
Комната была огромной — я даже не сразу сообразила, что это не комната вовсе, а вся квартира, превращенная в одну гигантскую студию с высоченным потолком. Можно сказать, двухуровневую студию, потому что в ней возвышение было, сантиметров так на семьдесят, на котором огромная кровать стояла и еще что-то, я не разглядела, колонна загораживала обзор. То ли. так строителями было задумано, то ли уже позже тут снесли все стены, расширив квартиру максимально — отгородив немного кухню и ванную с туале' том невысокими короткими стенками из ярко-красного кирпича. И получилось очень даже здорово — я оценила. Сразу прикинув, что было-бы, если б снести перегородки между комнатами в моей квартире, — но спохватившись, что я здесь не для обмена дизайнерским опытом.
— Садитесь. — Она кивнула мне на пушистое велюровое красное кресло у низкого журнального столика, явно жутко дорогого куска дерева на безжалостно искривленных металлических ножках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62