.. кстати, язык у него был вырван.
Никита невольно пошевелил своим, словно проверяя - на месте ли.
- О дьявол! Серьезные, видать, разборы у них были. Как ты думаешь,
что он им сделал? За что они его... так?
Такэда углубился в изучение очередной страницы.
- Что ты там изучаешь? - рассердился Никита. - Напился моего чая, сел
в мое кресло, за мой стол с моей лампой, да еще и не разговариваешь!
- Жлоб! - констатировал Такэда. Закрыл книгу. Улыбнулся своей
обычной, сдержанной и застенчивой улыбкой. - Теперь я понимаю, почему
девушки с тобой не водятся: ты заставляешь их приходить к тебе со своим
чаем. Кстати, пока ты болел, они едва телефон не оборвали. А читаю я очень
умную книгу: Чхве Ёнсоль, Техника "мягкого" искусства. Хапкидо.
- На японском?
- На корейском.
- О-о! Вы у нас полиглот.
- Не ругайся.
Никита засмеялся, но посерьезнел, заметив, что Такэда смотрит на его
ладонь. Глянул на нее сам, потрогал звезду пальцем.
- Что же это такое? Ожог?
- Весть, - серьезно сказал Такэда.
- Что?!
- Весть. Но это ты поймешь позже. - Толя поднял руку, останавливая
попытку Сухова выяснить смысл сказа нного. - Я не готов ответить на твои
вопросы. Как и ты - услышать правду.
Отложим разговор дня на два-три.
Сухов покачал головой, с любопытством глядя на внезапно отвердевшее
лицо друга, хотел что-то спросить, но передумал.
Показал на стакан.
- Налей молока, плиз.
- А нетути, дорогой. - Ты выдул все три литра. Но если хочешь, я
позвоню, и через полчаса принесут. А мы пока посмотрим информпрограмму, не
возражаешь? - Инженер включил телевизор. - Звонить?
- А кто это?
- Мой друг, - уклонился от прямого ответа японец. - Живет тут
неподалеку, на Соколе. Приедет, познакомлю. - Он набрал номер. - Извини,
подтверждаю. Квартира двенадцать, найдешь?
Ждем. - Повесил трубку. - Сейчас принесут.
Никита с недоверием взглянул в узкие непроницаемые глаза Такэды.
- Ты что же, заранее договорился?
Такэда молча увеличил громкость телевизора.
Некоторое время они слушали новости первого канала Останкино: страны
Лиги Империй, как уже несколько лет негласно называли Содружество
независимых государств, жили по своим законам, часто не совпадавшим с
законами ближнего зарубежья, конфликтовали, все еще воевали, пытались
строить экономику с помощью противоречий политики, но учились, работали,
рожали детей, занимались спортом, слушали музыку, смотрели видео, а иногда
спектакли вживую, увлекались сексом, наркотиками - все больше и больше, -
боролись с тем и другим, митинговали - правда, все меньше и меньше, то
есть творили историю.. Национализм продолжал буйствовать, неуклонно
развивался терроризм, росли цены. События ближнего и дальнего зарубежья
тоже не внушали особого оптимизма: становление "великих" государств -
Великой Сербии, Великого Афганистана, Таджикистана и даже Карабаха -
сопровождалось невиданными, дикими братоубийственными войнами, геноцидом и
массовым истреблением мирного населения. На этом сообщении Никита перестал
воспринимать информацию, переключая поток сознания в другое русло. Этому
его научил Такэда, потому что заметил: после телеинформационной программы
у друга растет желание поубивать сначала националистов, потом политиков, а
потом уничтожить толпу, вознесшую этих политиков на своих плечах к власти.
История толпы не помнит, любил повторять отец Никиты, заставляя сына
выделяться, быть личностью, пока не добился своего: сын научился
вкладывать в любое дело, чем бы ни занимался, все физические и душевные
силы, заряжаться на максимальный результат, что и позволило ему стать не
только мастером спорта по акробатике, а также профессиональным танцором
балета, но личностью с высокой степенью ответственности, как опять же
говаривал его отец.
Обо всем этом вспомнил Такэда, услышав вздох друга. И вздохнул сам.
Несмотря на все лестные отзывы и свое мнение о Никите, он сомневался в
том, что танцор справится с предстоящей миссиеи. Но Вестник выбрал его!..
- Что вздыхаешь? - Толя выключил телевизор.
- Помнишь, как старик тянул руку? А ведь блямба у него на ладони
формировалась сначала не пятиконечная. Ты знаток символики, пояснил бы.
Весть! - передразнил Никита приятеля. - Что за "весть"? Может быть,
пояснишь, какой смысл вкладываешь в это слово? Я умный, пойму.
- Позже, умник. А формировалась эта штука действительно интересно.
Круг - это начало всему, знак Вечности, а треугольник в квадрате - символ
соединения божественного и человеческого, небесного и земного, духовного и
телесного. Вестник... м-м, старик как бы подсказал твой путь... если ты
его начнешь.
- Чушь какая-то! Никуда я идти не собираюсь.
- В том-то и дело. Но, боюсь, тебя вынудят к этому. Все, все, не
будем об этом больше, а то подумаешь, что я немножко свихнулся на мистике.
- Не немножко.
- Спасибо.
- Не за что.
Зазвонил дверной звонок. Такэда встал.
- Только обещай мне быть осторожным.
- В каком смысле?
- В любом. Обещай, это серьезно. Я не всегда смогу прийти на помощь.
И объяснить смысл предупреждения пока не могу, так что принимай на веру.
Такэда пошел открывать входную дверь, в прихожей зазвучал женский
голос.
В шоке Никита медленно натянул простыню до подбородка - летом он спал
без одеяла. Приятель, который должен был принести молоко, оказался
девушкой.
Она вошла в гостиную вслед за Толей и остановилась, сказав: "Добрый
вечер".
- Добрый, - просипел в ответ Сухов, убивая Такэду взглядом.
Девушка была прекрасно сложена. Не слишком высокая, но и не
"карманный вариант". Черты изящные, небольшой правильной формы нос и
прекрасные большие глаза, не то голубые, не то зеленые, глядящие без
лишней томности и притворной робости, искренне и доверчиво. Лишь потом,
часом позже, Никита разглядел, что одета она в скромный на первый взгляд
летний костюм, в котором при рассмотрении угадывался изысканный вкус и
утонченность.
Впрочем, удивляться этому не пришлось, девушка оказалась художницей.
Звали ее Ксения, Ксения Константиновна Краснова. Такэда в шутку звал ее
"три К".
Никита не помнил, о чем они говорили, шок прошел только после ухода
Ксении.
Обычно их разговор с Толей сопровождался шутками, ироническими
репликами и пикировкой - оба понимали юмор, ценили и реагировали на него
одинаково, но если бы Такэда позволил себе подобное в данной ситуации, в
присутствии Ксении, Никита, наверное, пришел бы в ярость. Однако Толя
тонко чувствовал состояние друга, и ему хватило ума и такта поучаствовать
в беседе в качестве молчаливого предмета интерьера.
Прощались они в коридоре, пообещав "звонить, если что", и Толя увел
девушку, подарившую хозяину беглую улыбку и взгляд искоса, в котором горел
огонек интереса и расположения. Обалдевший Сухов обнаружил, что одет в
спортивный костюм, хотя совершенно не помнил, когда он его надел,
преодолел желание проводить гостей до остановки и вернулся домой.
Уснул он поздно, часа в два ночи, и спал, как убитый, без сновидений
и тревог.
В среду он уже вышел на тренировку вместе с другими акробатами,
учениками Вячеслава Сокола, и отработал почти полную норму, чувствуя
удивительную легкость в теле и желание достичь новых ступеней
совершенства. Правда, каким образом осуществить это желание, он не знал,
но смутная догадка уже брезжила в голове: использовать элементы
акробатики, все эти рондаты, флик-фляки и сальто, в танце, что могло
усилить эстетическую его насыщенность.
В четверг утром планировалась репетиция труппы, и Сухов пошел на нее
с протестом в душе: после воскресного своего отчаянного выступления
работать с Кореневым уже не хотелось, да и вряд ли можно было что-то
добавить к тому, что он сказал на сцене, на языке танца. Многие в труппе
поняли его правильно, посчитав, как и Толя Такэда, этот взрыв
танцевального движения прощанием.
На репетиции Никита уловил в глазах товарищей легкое удивление, а на
лице Коренева хмурый вопрос и недовольство.
Он не стал репетировать до конца, сошел со сцены - на сей раз
занимались не в танцзале, а на сцене театра, - но не успел спуститься в
костюмерную, как вдруг произошел странный случай: пол сцены провалился!
Если бы Никита остался до конца, он упал бы на конструкцию поддержки пола
с высоты трех с половиной метров. К счастью, участники репетиции
отделались травмами и ушибами, да поломалась музыкальная аппаратура, на
чем инцидент был исчерпан, однако в душе Сухова осталось сосущее чувство
неудовлетворения, заноза тихого раздражения, будто он что-то забыл,
упустил из виду, а что именно - вспомнить не мог.
- Бывает, - сказал Такэда, которому он позвонил на работу. - Хотя,
может быть, это психоразведка.
- Опять ты за свое, - разозлился танцор. - Намеков твоих я не
понимаю, или не говори загадками или молчи.
- Хорошо, - кротко согласился Толя. - Как твоя новая родинка на
ладони, держится?
Никита взглянул на ладонь, буркнул:
- Держится. Но побледнела и еще сдвинулась к запястью.
Только что чесалась здорово, я, по сути, из-за этого и сошел со
сцены.
- Любопытно. А так не беспокоит?
- Покалывает иногда... только не надо ничего плести про Весть,
психоразведку и тому подобное, я сыт мистикой по горло.
- Тогда сходи к врачу. А лучше к "три К", она тебя приглашала.
- К... когда? То есть, приглашала когда?
- Я с ней разговаривал час назад. Сходи, посмотришь на ее работы, на
них стоит посмотреть. - Такэда повесил трубку. А Никита полчаса ходил по
комнатам, пил молоко, просматривал газеты, смотрел телевизор, не
вдумываясь в напечатанное и показываемое с экрана, пока не понял, что
созрел давно. Если о происшествии в парке он думал эпизодически, то о
Ксении почти все время, и - видит Бог! - думать о ней было приятно.
Громкое название "Студии художественных промыслов" носил подвал в
одном из старых зданий Остоженки, мастерская Ксении Красновой занимала
одно из его помещений, освещенных двумя полуокнами и самодельной люстрой
на пять лампочек. Все помещение было заставлено мольбертами, стойками,
холстами и рамами картин в нем насчитывалось ровно две: пейзаж с рекой и
сосновым лесом и портрет какого-то сурового мужика с бородой и
пронзительным взглядом из-под кустистых бровей.
Ксения работала над третьей картиной - нечто в стиле "Русское
возрождение": на холме по колено в траве, стоял странник с посохом в руке,
с ликом святого, и смотрел на сожженное поле до горизонта, над которым на
фоне креста церквушки всходило солнце. Картина была почти закончена и
создавала непередаваемое чувство печали и ожидания.
Ксения, одетая в аккуратный голубой халатик, под которым явно ничего
не было, почувствовала вошедшего и обернулась, глядя отрешенно,
потусторонне. Волосы ее были собраны короной в огромный пук и открывали
длинную загорелую шею, тонкую, чистую, красивую. Взгляд девушки
прояснился, она узнала "больного", ради которого по просьбе Такэды везла
молоко чуть ли не через весь город.
- Никита? Вот не чаяла видеть. Проходи, не стой у порога.
Как самочувствие?
- Привет, - смущенно сказал Сухов. - Все нормально. Выжил.
Вообще-то, друзья зовут меня короче - Ник. Я вас не отрываю от дел?
Ксения засмеялась, сверкнув ослепительной белизной зубов.
- Конечно, отрываете, но пару минут я вам уделить смогу. Если хотите,
встретимся вечером, поговорим не торопясь.
- Идет. Я заеду за вами...
- Часов в семь, не раньше.
- Тогда покажите мне хотя бы, над чем работаете, и я удалюсь.
- Только в обмен.
- В обмен? На что?
- Толя говорил, что вы гениальный танцор, и мне хотелось бы
посмотреть на одно из ваших шоу.
- Он у меня еще схлопочет за "гениального", - пробормотал Никита. -
Конечно, я достану вам билет на очередное представление, только не
рассчитывайте увидеть что-то сногсшибательное: программу и сценарий
составляю не и и танцую под чужую музыку.
На лице девушки отразилась гамма чувств: вопрос, удивление, улыбка,
понимание, интерес. Как оказалось, Сухов плохо разглядел ее в прошлый раз,
и теперь с восторгом неожиданности наверстывал упущенное, жадно отмечая те
черты облика, которые слагаются в термин "красота".
Кожа у Ксении была смуглая, то ли от природы, то ли от загара (а
может быть, печать татаро. - монгольского нашествия?), глаза зеленые, с
влажным блеском, поднимаются уголками к вискам, брови черные, тонкие,
вразлет, изящный нос и тонко очерченный подбородок. И маленькие розовые
уши. Шедевр, как любил говорить о таких женщинах великий их знаток
Коренев. У Никиты вдруг гулко забилось сердце: он испугался! Испугался
того, что Толя познакомил его с Ксенией слишком поздно, и у нее уже есть
муж или, по крайней мере, жених. Такая красота обычно не бывает в
свободном полете...
- ... - сказала девушка с тихим смехом.
- Что? - очнулся Никита, краснея. - Простите, ради Бога!
- Так и будем стоять? - повторила девушка. - Картины показывать уже
не нужно?
- Еще как нужно! Просто вспоминал, где я мог вас видеть?
Вы, случайно, не приносили молоко одному больному?
Ксения с улыбкой пошла вперед, а Никита, как завороженный, остался
стоять, глядя, с какой грацией она идет. Казалось, таких длинных и
красивых ног он еще не видел. Не говоря об остальном.
И снова страх морозной волной взъерошил кожу на спине: а если она и
Такэда - не просто друзья?!.
- Так вы идете? - оглянулась художница, открывая дверь перегородки
подвала.
Соседнее помещение оказалось галереей, вернее, складом картин, из
которых лишь часть висела на стенах в простых белых или черных рамках, а
остальные были составлены пачками, лежали на столах или закреплены в
станках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94