– спросил он и взял сигарету из коробки на столе.
Он не робкого десятка. И прекрасно знает, что именно она сейчас должна танцевать со Стоком.
– Ну, и почему же ты с ним не танцуешь? – настойчиво переспросил он. – Не любишь танцевать?
– А ты? – ответила она вопросом на вопрос.
Он удостоил ее продолжительного зеленоглазого взгляда.
– Только с кем-нибудь стоящим.
Их глаза на мгновение встретились, она почувствовала опасность и быстро отвела взгляд.
– Я… мне надо идти, – сказала она, вставая.
– А господин герой футбола не в состоянии отвезти тебя домой? – спросил он, тоже вставая.
«Интересно, почему у нее так стучит сердце?»
– Но тебя ведь это не касается, правда? Он продолжал глядеть на нее:
– Но могло бы касаться.
– Прошу прощения?
Да, эта девушка не так реагировала на него, как все остальные. Надо проявить чуть больше заинтересованности.
– Почему ты такая уравновешенная? – спросил он, решив, что таким вопросом он как раз и собьет ее с ног.
– Это не я уравновешенная, – ответила Лорен, защищаясь, – это ты грубиян.
– Да? А что такого я сделал?
– Мне – ничего.
– То есть?
– Ты знаешь.
– Нет, не знаю. Что?
Она уже пожалела, что завела этот разговор, но отступать было некуда. Слова вырвались сами.
– А то, как ты поступил с Мег. Ты пригласил ее на сви-
дание, испачкал и бросил. Что, по-твоему, она должна сейчас чувствовать?
«Дерьмовое положение! Всегда неприятности с этими девушками, вечно они друг другу все рассказывают».
– Значит, она обо мне рассказала?
– Мег – моя самая близкая подруга.
«Нет, перед этой притворяться нельзя, – решил он, – надо говорить ей правду».
– Она хорошая девушка, – сказал Ник, – но не для меня, и поэтому… больше я с ней не встречался. И я, наоборот, думал, что сделал ей одолжение.
Полная решимости отстоять честь Мег, Лорен взглянула ему прямо в глаза.
– Это называется одолжением? – спросила она, не веря своим ушам. – Ты не то, чтобы умеешь ухаживать, но зато умеешь портить жизнь.
Пожалуй, надо переменить тему:
– А между прочим, почему ты сама обручилась с этим потаскуном?
Два красных пятна вспыхнули у нее на щеках:
– Ты сам потаскун. Ты ведь даже с ним незнаком.
– Ну, да ладно, ты же знаешь сама, что он такое. – Ник помолчал немного, а потом сказал: – А сейчас ты мне скажешь, что ты самая счастливая девушка на свете!
– А что ты думаешь о себе самом, ты-то кто?
– Я? Да я просто прохожий, дорогуша!
– Не смей называть меня дорогуша!
– Это почему же, – поддразнил он, – может, тебе вообще не нравится, когда тебя так называют?
На мгновение их глаза встретились. Он выдержал ее взгляд. Она же отвела глаза и отошла.
Непонятно почему, но сердце у нее громко стучало, когда она поспешно шла к выходу. Ник Анджело был опасен, и она это понимала.
11
Уже несколько часов Синдра Анджело ехала в автобусе. Она устала и была грязная. Одежда измялась и тяготила Син-дру. Ноги болели, и хотелось есть. Она выглянула из окошка. Шел дождь. Дождь шел всегда.
Ей три раза пришлось переменить место. Каждый раз, как автобус останавливался и входили новые пассажиры, всегда находился какой-нибудь парень, норовивший сесть рядом с ней. Через несколько минут он подвигался к ней слишком близко, и она снова была вынуждена пересаживаться.
А ведь она совсем не поощряла их, они сами приставали к ней, независимо ни от чего. Свиньи!
То, что было в Канзас-Сити, – просто кошмар. Она остановилась у дальних родственников матери, и сразу же мужская половина семьи только и норовила пустить руки в ход. Вечная история: любой встречный хотел заманить ее в постель. А она сама что? Разве она их поощряла? Может, чем-то намеренно привлекала их внимание? Ничего подобного!
Она открыла старую сумочку, достала пудреницу с разбитым зеркалом и стала внимательно разглядывать в нем лицо. Она не была белой. Не была она и черной. Она была никем.
Ей никогда не приходило в голову, что она унаследовала лучшее, что могли дать оба мира. Кожа у нее была самого красивого оливкового оттенка, к тому же гладкая и чистая. Иссиня-черные волосы – длинные и густые. Глаза прекрасные, бархатные, карие. Линия подбородка решительная, а скулы чуть-чуть выдавались. Она была особенная. По правде говоря, она была очень красивой молодой девушкой.
Автобус остановился, и вошли двое мужчин. Вскоре один из них скользнул по проходу и сел рядом.
– Привет, милочка, – сказал он протяжно, – куда держим путь?
– Не ваше дело, – ответила она, отворачиваясь к окошку.
– Ну, зачем же так недружелюбно, – пожаловался он. Но она не обращала на него ни малейшего внимания, и, наконец, поняв намек, он удалился.
Может быть, она сумасшедшая, что едет опять домой, в то время как могла бы остаться в Канзас-Сити и найти себе какую-нибудь работу.
И конечно, нашла бы, что-нибудь этакое необычное. Могла бы подцеплять мужчин сколько угодно, быть «телефонной» девушкой, заняться стриптизом, танцевать в ресторанах – для такой, как она, существует миллион возможностей. Но у Синдры были другие, более серьезные планы. Она еще не знает как, но попытается чего-то в жизни добиться, и никто ее не остановит.
Она ездила в Канзас-Сити делать аборт. Оплаченный, как она подозревала, человеком, который ее изнасиловал. Конечно, никто бы в городе не поверил, что это он изнасиловал ее.
Ее мать так и сказала, что она сама виновата и, наверное, побудила его.
Но она никогда ничего такого не делала. Она ненавидела его, всегда ненавидела.
Мистера Бенджамина Браунинга. Богатого бизнесмена. Счастливого семьянина. Лицемерного сукина сына.
Браунинги. Хозяева матери. Образованные, занимающие высокое положение Браунинги.
О, она могла бы всем порассказать кое-что об этой замечательной, богатой и уважаемой семье. Ей выпала незавидная участь – знать их всю свою жизнь.
Когда она была маленькой, мать все время брала ее с собой и оставляла в одной из задних комнат, пока работала по дому. Иногда туда заходил Бенджамин Браунинг и трогал ее. Она была сначала очень мала, чтобы понимать, что это значит, но по мере того как росла, все больше боялась ходить в этот дом. Когда ей исполнилось пять, она попыталась что-то сказать матери. Арета Мэй больно шлепнула ее и сказала:
– Не смей говорить такое о Мистере Браунинге. Я работаю у этих людей. И больше никогда ничего дурного не затевай.
Так Синдра научилась молчать. Но, по крайней мере, мать перестала таскать ее в этот дом – вместо этого она отдала ее в детский сад, куда завозила по дороге на работу.
В школе ей тоже приходилось нелегко. Над ней смеялись, потому что была небелая, и ее сторонились, потому что мать была горничной. Несколько раз ее били старшие школьники. Поэтому она научилась остерегаться. Но оказалось, что научилась плохо.
Будь проклят Бенджамин Браунинг! Достопочтенный и уважаемый столп общества! Будь проклят он, и его деньги, и все, что с ним связано!
Она отсутствовала месяц. Аборт оказался кошмаром. Его сделали в заброшенном ветхом домишке какая-то женщина с острым лицом и седой мужчина с костлявыми белыми руками, который называл ее «девица» и относился к ней как к проститутке. У нее началось сильнейшее кровотечение, и так продолжалось несколько часов. В конце концов, они вынуждены были привезти ее в ближайшую больницу, где бросили ее на крыльце, словно она была кусок мяса, доставляемый по утрам от мясника.
– Что с тобой случилось? – спросил врач и затем потребовал: – Нам нужны имена этих людей. Ты обязана сказать, кто с тобой такое натворил.
Но она не могла исполнить его просьбу и молчала, как молчала всю жизнь.
А теперь она возвращалась домой и не могла понять, рада этому или нет?
– Сколько тебе лет? – спросил врач в больнице.
– Двадцать один, – соврала она.
– Не думаю, – ответил он.
И он был прав. Ей исполнилось шестнадцать. Чудесные шестнадцать лет!
Она вздохнула и погрузилась в мечты. Настанет день, и она уберется из Босвелла насовсем. Настанет день, и имя Синдры Анджело что-нибудь да будет значить.
Когда она приехала, дождь почти перестал. Водитель помахал ей на прощание, она подхватила мешок и пустилась в долгий путь, до трейлерного лагеря. Вообще-то она была почти рада, что вернулась. По крайней мере, увидит Харлана и Льюка. Они были хорошие ребятишки, и она искренно их любила. Арету Мэй она не любила, хотя против воли уважала за то, что та ухитрилась выжить, полагаясь только на себя, с тремя детьми, которых надо было поднимать.
Когда Синдре было шесть, она спросила, кто ее отец.
– Нечего тебе думать об этом, – ответила Арета Мэй, – это мое дело и тебя не касается. – Она знала только, что он белый, и это все, что ей было о нем известно. Харлан и Льюк родились от черного по имени Джед, который два года жил с ними в трейлере, но однажды, когда Арета Мэй была на работе, исчез. Больше о Джеде они ничего не слышали и никогда его не видели, что было очень хорошо, потому что его интерес к маленькой Синдре был теплее, чем полагается иметь отчиму.
Идя по безлюдной тропинке, она начала думать, что бы она такое сделала с Бенджамином Браунингом. Хорошо бы его убить. А если это не удастся, то изуродовать. Повесить бы его за это самое место…
Но она знала, что ничего такого она сделать бы просто не смогла. И это была ее скверная тайна, и это мучило ее.
Она вспомнила, как это случилось, и стала думать, нельзя ли было этого как-нибудь избежать.
Нет. Невозможно. Этот человек – дикий зверь. А кроме того, в нем больше шести футов росту и весит он по крайней мере двести фунтов, а она маленькая, всего пять футов пять дюймов и весу сто пятнадцать фунтов. Тут не поборешься.
Случилось это во вторник. Арета Мэй заболела гриппом, и по ее просьбе Синдра отпросилась из школы, чтобы ее заменить. У Браунингов была вторая горничная, но она тоже заболела, так что Синдра была одна в доме. Миссис Браунинг уехала по магазинам, Сток был в школе, а мистер Браунинг в своей конторе.
Он вернулся домой рано, все время кашляя и отхаркиваясь.
– Плохо чувствую себя. Кругом этот проклятый грипп, – пожаловался он, ослабляя узел на галстуке. – Будь хорошей девочкой, приготовь мне горячего чая с лимоном. Я буду наверху.
Он ей не нравился, но у нее не было сейчас причины опасаться его. Теперь она была взрослая девушка, и он ни разу не притронулся к ней после того, как ей исполнилось пять.
Она приготовила чай в просторной кухне, поставила фарфоровую чашку на поднос, на такое же фарфоровое блюдечко положила несколько ломтиков лимона и поднялась наверх в спальню хозяина.
Он был в ванной.
– Поставь чай на столик около кровати и постели постель, – крикнул он ей оттуда.
Она сделала все, как он сказал, попробовав на ощупь прекрасные тонкие простыни, и подумала, как, наверное, хорошо спится на таких роскошных простынях.
Мистер Браунинг вышел из ванной в легком халате. День был теплый, и окно открыто. На лужайке работал садовник.
– Закрой окно, – велел мистер Браунинг и откашлялся. Она подошла к окну и закрыла. Но прежде чем она успела
повернуться, он обхватил ее сзади, повалил на постель, поднял юбку и стал рвать на ней ситцевые трусики.
Она так испугалась, что почти не могла оказать сопротивления.
– Перестаньте, – промямлила она, пытаясь вырваться из его рук.
– Дай мне, дай свою черненькую… – бормотал он, все более возбуждаясь и грубо овладевая ею.
От шока она даже не могла кричать, все случилось так быстро.
А мистер Браунинг наслаждался.
– Ну, давай, черная шлюшка, давай, давай, сделай мне хорошо, – хрюкал он.
В отчаянии она попыталась сбросить его.
– А вот это я люблю, – проскрипел он, – сопротивляйся – мне это нравится, мне нравится, что ты не даешься.
И вот он был уже в ней, разорвав все внутри, причинив ужасную боль. Синдре показалось, что она вскрикнула, но она не была уверена. И что бы она ни делала, он все продолжал свое, он был вне себя, пока долгий вопль не ознаменовал, что он наконец кончил.
Он обмяк на ней и так лежал несколько секунд, почти задушив ее своей тяжестью. Затем он встал, и она услышала, что он идет в ванную.
Подтянув ноги к животу, она заплакала навзрыд.
Через несколько минут он вышел из ванной полностью одетый, словно ничего не произошло.
– Я не стал принимать душ, – сказал он доверительно, – хочу, чтобы пахло тобой весь день. – Он подошел к двери и остановился. – Между прочим, скоро вернется домой миссис Браунинг, ты лучше перестань хныкать и перемени простыни, а то эти все в крови.
Через шесть недель она поняла, что беременна. Ей не с кем было поделиться, кроме матери, и она ей рассказала все. Арета Мэй слушала молча, и лицо ее потемнело от гнева. Когда Синдра кончила, мать резко сказала:
– Никогда ничего не придумывай и не говори об этих людях, поняла?
– Но это правда.
Арета Мэй дала ей пощечину:
– Заткнись! Ты меня слышала, девушка? Я сама этим займусь, но ты никогда не должна больше об этом говорить. Никогда!
Каким-то образом Арета Мэй раздобыла денег, чтобы послать ее в Канзас-Сити.
И вот теперь она вернулась и надеялась, что Арета Мэй больше не будет заставлять ее ходить в школу. Будет гораздо лучше, если она не станет больше учиться, а устроится на работу, лишние деньги им определенно не помешают.
Дождь перестал, но дорога была еще грязная. Она не боялась идти в темноте. Здесь не было уличных фонарей, но она знала каждый закоулок. Она всю жизнь прожила в трейлерном парке.
Подойдя к их трейлеру, она удивилась: в окошках горел свет и телевизор орал во всю мочь. Это не похоже на ее мать – она рано ложится.
Она открыла дверь и вошла.
На кровати лежал человек и смотрел телевизор. В руке у него была банка пива, а на лице – глупая улыбка. Он смеялся над чем-то, что только что сказал Джонни Карсон.
Синдра остановилась как вкопанная.
– Вы кто? – спросила она в тревоге. Он грузно приподнялся:
– А ты кто, черт возьми?
– Где моя мать? – Спросила она резко. – Где Арета Мэй? Примо уставился на хорошенькую девушку перед ним.
– Че-ерт! – воскликнул он. – Ты, значит, моя дочь. Так подойди и хорошенько поздоровайся со своим папочкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74