Наташка уворачивалась от объятий дона Агильяра,
начмаг забегал то слева, то справа, пытаясь зажать Наташку и силой жима
выдавить из девицы обиду или непокорство.
- Вот тоже дурью маются. - Помреж кивнул на драчливую пару.
- Наквасил будь-будь, - уверила Фердуева, - а жизнь без изыска,
каждый день подвал, девки орут, мясо воняет, Шурф с Ремизом свои делишки
крутят. Дурасников парит коршуном в исполкомовских высях, ребятки Филиппа
заскакивают, будто невзначай, пожарники, сэсники, контролеры всех мастей и
каждому причитается, каждому вынь да положь. Связи крепятся годами, а
рушатся вмиг. Одному икряки дал, другого обделил, считай, обиженный
затаился до поры, но сладости мщения не упустит. Головная боль! Крутись
меж десятков, клацающих зубами, и каждому угождай. Где ж праздник, Вась?
Нет его, помнишь, как в фильме у этого, что помер до срока от пособлений
родимой медицины.
С ветки на ствол сиганула белка. Фердуева глянула на зверька,
приложила руку к животу, теплый беличий комочек, смахнувший снег на
волосы, похоже напоминал о другом комочке, дающем знать о себе дурнотным
головокружением.
- Вась, хорошо детей иметь?
Помреж растерялся, он-то детей понабросал по свету, дай Бог, не усек
к чему клонит хозяйка, замкнулся в молчании.
- Так хорошо или как? - не отставала Фердуева.
- Иногда хорошо, чаще или как. - Васька отвернулся.
- Может и мне попробовать?
- Дает! - еле слышно выдавил Помреж, не мог представить Фердуеву,
склоненную над тазом, стирающую подгузники или всовывающую запечатанную
соской бутылку в розовый рот.
- А кому империю наследовать? - не поймешь, в шутку или всерьез
спросила. - Теперь, Вась, денежные люди надолго заведутся, поверь моему
слову. Соскучились по возможностям, наголодались, нажрались обещаний,
опять же, в загробные прелести мало кто верит, так что пасть разевать
намерены в пределах отпущенного жития пошире, а раз так, Вась, империи
будут множиться и крепнуть.
Помреж закоченел (хозяйке хорошо, в шубе, в унтах, выделенных
Почуваевым), попытался завершить.
- Может, пойдем?
Фердуева умела скакнуть от приязни в глухое неодобрение без
полутонов, зло предложила:
- Шлепай, я еще помозгую на свежих воздусях, соображается отчетливо.
Помреж остался, решил не бросать хозяйку: терпи и холод, и окрик,
если голодать обрыдло.
- А кого же родить предпочтительнее, мальчонку или девицу? -
поинтересовался Помреж.
Фердуева, не думая, ответила, порадовалась, что попала в масть.
- Человечка. Собственного! Может, не предаст на старости лет, глазки
строить не за деньгу или постель будет, а так... По велению сердца! Как
нам в пионерах лапшу на уши вешали. По велению сердца... Помнишь?
- А як же ж, - подтвердил Помреж, а Фердуева отметила: слизнул у
Почуваева, сработались орлы.

Около восьми вечера машина пээмгэ подъехала к дому Фердуевой, два
сержанта поднялись на лифте, несколько минут, прислушиваясь, топтались у
двери Нины Пантелеевны. Дверь производила впечатление: сварная уголковая
рама, намертво вмурованная в стены, окаймляла стальные полосы, укутанные в
войлок. Желтолицый сержант подергал дверь, приложил ухо к никелированным
рыльцам финских замков.
Через полчаса рыжий Филипп знал, что Фердуевой дома нет. Чорка звонок
рыжего застал в подвальном помещении, где гуляли свадьбу молоденького
охранника посольства далекой державы, проходившего срочную службу в Москве
и двадцатилетней блондинки. На столе громоздились закуски. Жених приволок
два ящика французского шампанского. Над брачующимися коршуном навис
скрипач, вырывая смычком свое пропитание из размякших сердец гостей. Чорк
проверял зал, когда ему шепнули про звонок Филиппа. Хозяин покинул зал,
обольстительно улыбнувшись жениху и невесте, мол, хоть каждый день
расписывайтесь, будем рады, и выплыл из зала, зло глянув на скрипача,
будто тот не выкладывался или намекая, что алчность музыканта бросается в
глаза, портит настроение веселящимся.
- Нет дома, - услыхал Чорк, - через час заедут еще раз, проверят... и
после полуночи...
- После полуночи пусть позвонят по этому номеру, - Чорк назвал семь
цифр.
Тут же связался с предупрежденным предисполкома начальником
коммунальных служб - недаром принимал главного распорядителя района совсем
недавно - пожаловался, что перегорели два фонаря на улице, как раз у
заведения, и пробило кабель во дворе. Вскоре пригрохотал грузовик с
телескопической ногой, закрепленной у заднего борта, венчал ногу стакан,
возносящий монтажников вверх для починок высоко над землей. Фонари
заменили враз, кабель вроде и не пробивало. К десяти вечера Чорк напоил
команду техобслуживания, пообещал сохранить машину во дворе в
неприкосновенности до утра и отправил монтажников и командира-водителя
ночевать на двух оплаченных такси.

Тремя часами ранее, перед программой "Время", гости Почуваева
перепились вторично после краткого отрезвления днем благодаря парилке.
Дурасников не отлипал от Приманки и не позволял никому из мужиков утянуть
Светку на танец. Гремела музыка.
Апраксин с Кордо, выпив чаю с вареньем, наблюдали, как по террасе
соседской дачи скачут темные контуры, совсем как в театре теней. Говорить
не хотелось; буйство через улицу нашептывало о скоротечности дней,
отпущенных для радостей земных; повалил снег неправдоподобными, будто
сделанными декораторами, хлопьями. Сумасшедшее метание теней в сочетании с
густеющей тьмой походило на действо сатанинское.
Фердуева приблизилась к Дурасникову, положила ладонь на плечо
Приманки, по-матерински расправила светлые волосы опившейся блудницы.
- В баньку не желаешь? Без мужиков... еще попаримся.
Светка слабо соображала, но тискающие, усыпающие тело щипками лапы
Дурасникова осточертели, и заплетающимся языком Приманка дала согласие.
Дурасников возражать не стал, даже прикинул затуманенным мозгом, что
отдохнет малость, оклемается, чтоб к ночи, к развязке, не опозориться в
желанных объятиях.
Почуваев предусмотрительно держал баньку под парами, по просьбе
Фердуевой, быстро догнал жар до потовыживающих пределов. Фердуева
выставила отставника и уединилась с Приманкой в парилке. Болтали о разном.
Фердуева сыпала советами, ужасалась открытости Светки, необкатанности в
делах, весело смеялись над несовершенствами кавалеров. О долге - ни слова.
Светку развезло. Фердуева притащила из холодильника, накрытого таким
же, как на окнах, рушником водки, влила в Приманку. Глаза девицы
заволокло. Фердуева выскользнула из парилки, успев бросить взгляд на
градусник: кованая стрелка плясала между ста десятью и сто двадцатью,
ближе к двадцатке.
Дверь, открывающуюся внутрь, тщательно прикрыла.
Должно получится... если только не сообразит потянуть дверную ручку
на себя.
Нине Пантелеевне рассказывали, как на министерской даче обгорел
человек, уверенный, что дверь растворяется, если толкать ее от себя и,
обезумев, все крепче и крепче запечатывал себя сам в пышущей жаром
каморке.
Фердуева съела апельсин. Из парной ни звука, лишь попискивал ток,
пробегая по проводам или... кровь стучала в висках от напряжения.
Нина Пантелеевна натянула унты на ажурные колготки, набросила шубу и
только тогда сообразила, что провела в парилке достаточно времени, чтоб
навредить плоду. Злоба на себя, на северян, на Приманку, на весь мир
затопила Фердуеву, не оглядываясь, женщина выскочила из бани и побежала по
густо присыпанной снегом тропе к светящейся в отдаленни террасе.
Гульба набирала обороты. Пачкун скакал с Акулеттой, такой дворянски
неприступной на вид, такой же распутной, как знавали ее всегда. Васька
Помреж и Мишка Шурф обжимали с обеих сторон Наташку Дрын и плясали втроем
под одобрительными взглядами дона Агильяра; начмаг, будто уведомлял
молодняк: мальчики, если бы вы знали, как она мне осточертела. Наташка
Дрын и трезвая нюансов не секла, а уж в подпитии и подавно... Дурасников
распластался на диване и каждый отчетливо видел, что самое выдающееся у
зампреда - живот. На животе лежал надкушенный пирожок, к губе Дурасникова
прилипли рисинки и крошки. На появление Фердуевой никто не обратил
внимания, отсутствие Приманки никто на заметил.
Почуваев составлял к стене опорожненные банки из-под солений,
маринадов, залезая на донце каждой, выскребал то зубчик чеснока, то
незамеченный кусок янтарного кабачка и с видимым наслаждением доедал.
Один раз Мишка Шурф встретился с Фердуевой глазами, и ей показалось,
что Мишка все понял: ну что ж, ему и оповещать заинтересованный люд, а
может и переоценивает проницательность Шурфа... Фердуеву бесило все,
особенно ноги Акулетты, дрянь задирала их под потолок, демонстрируя
желающим кружевное белье; Акулетта плясала без лифчика и груди ее мелькали
в полурасстегнутой блузке.
Неожиданно выскочила кукушка из часов, прокуковала половину
одиннадцатого. Почуваев обвел присутствующих взглядом старшего по званию,
будто на построении, углядел некомплектность личного состава:
- Где эта... как ее, - Почуваев не прикидывался и впрямь плохо
запоминал имена, - ну та, которую этот боров щупал.
Почуваев совершил ошибку: боров не спал, только делал вид, что
отключился.
Мишка Шурф врубил музыку погромче, и Фердуева благодарно взглянула на
мясника, но Помреж щелкнул лошадиной челюстью, будто потревоженный
природным чувством осторожности и выключил магнитофон. Тишина оглушила.
Все замерли в разных позах, напоминая механические фигурки, у которых
вдруг кончился завод.
Акулетта повалилась на стул, развязно раскинув колени. Наташка Дрын
обвила шею Пачкуна, зашептала жаркие слова, впиваясь в розовое ухо дона
Агильяра. Помреж смотрел на Фердуеву, как всегда в минуты непонимания,
ожидая подсказки, и только Мишка Шурф, похоже и впрямь все понял,
улыбнулся тайком и отвернулся к темноте за стеклом, выбеленной снегопадом.
Дурасников открыл глаза, оглядел себя: может он причина молчания?
Может, вышел конфуз? Расстегнута ширинка или слюна вытекла из уголков рта?
Зампред поднялся, тяжело оглядел комнату, будто со сна припоминая, как и
зачем здесь оказался.
Помреж измотался в последние дни, не досыпал, не выдержал, подал
голос первым:
- Приманка где?
На Фердуеву снизошла ледяная уверенность: ей-то что, ну пошли вместе
попариться, ну попарились, ну попросилась Светка погреться еще, не
ребенок, хочешь - сиди, хоть изжарься. Фердуева приложила ладони к щекам,
будто припоминая давно забытое:
- Пошли попариться вдвоем часа полтора назад, ей не хватило, решила
остаться, очистить шкурку паром, прогреть косточки.
- Она ж пьяная в дым! - заголосила Акулетта и в гневе свела колени.
- А кто здесь трезвый? - ввернула Наташка Дрын, оторвавшись от
обожаемого уха.
- Заткнись, дура! - Пачкун больно ткнул Наташку в бок. За доном
Агильяром водился нюх на беду не хуже помрежевского.
Почуваев побледнел: если что, ему не отвертеться, дача-то его, баня
его, загул на его территории и вся маета по держанию ответа на него падет.
Кабаний затылок отставника расцвел красными пятнами. Ни слова ни говоря,
Почуваев выскочил во двор, все замерли, ожидая возвращения Эм Эм с
вестями. Через пять минут Почуваев ввалился со двора. Акулетта взвизгнула:
такой рожи у хозяина дачи никто отродясь не видывал, будто мукой обсыпали
лицо и руки ходуном ходили, похоже с потолка, кто дергал за нитки
вверх-вниз. Почуваев опустился на пол и, тупо глядя на банки вдоль стены,
промямлил:
- Ужас! Сгорела девка...

Люди рыжего Филиппа никогда не манкировали: если сверху шел приказ
пасти квартиру Фердуевой до полуночи и даже позже, значит, так надо.
Жильцы дома благосклонно взирали на ближних подходах к подъездам -
субботний вечер, возвращались кто откуда - как медленно катит низкосидящий
"москвичок", меченный гербами, с синей полосой на голубом, кастрюльном,
фоне. Нас охраняют! И люди, только что нахохлившиеся в безлюдье путей,
ведущих к дому, расправляли плечи, и дробь чужих шагов за спиной уже не
пугала, не встряхивала дрожью.
Желтолицый сержант вылез из машины, подождал напарника. На панцирной
сетке лифтовой шахты клочьями серела свалявшаяся пыль, кабина опускалась
надрывно, милиционеры безразлично скользили по похабным надписям на
стенах, обляпанных едкоцветной зеленью, краской военных городков,
затерянных в неприступных лесах.
Лифт дотащил милиционеров до этажа Фердуевой, вышли, не закрывая
железный обшарпанный зев кабины, если кто вниз вызвать пожелает - обождет!
Желтолицый ткнул кулаком дверь Фердуевой, обивка надежно скрывала стальные
полосы и все же костяшки ощутили бронированную мощь. Желтолицый провел
пальцем по стальной раме. Неприступная твердыня, наддал простеганную
поверхность плечом, куда там, - не шелохнулась, не то, что фанерные дверцы
новостроек: кулаком ткни, и пятерня уже гуляет в прихожей.
Дверь Фердуевой никто б открыть не смог, а если вознамерился, шум
поднял бы не только на весь дом, но и на все окрестности. Такую дверь
только рвать мощным зарядом, а если брать сверлильным инструментом, работы
на полсуток и то, ухватишь ли успех за хвост - вопрос.
Желтолицый прислонился ухом к замкам. Тишина. Азиатские глаза
обратились в щелки, будто всю мощь зрения желтолицый перекачал в слух,
чтоб уловить хоть крохотное шевеление, намек на присутствие живого.
Тишина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46