И не встанет проводить, и права: любимый муж
что ль или пламенный любовник? Мужик и только: нужный человек. Филипп обул
ботинки, завозился со шнурками, нет чтоб помочь, а видит, не дремлет, поди
сейчас в голос заржет. Шнурки поддались, заглянул в зеркало, напустив
строгости на, и без того хамскую, физиономию. Рожа жуть, кормилица, за
мордоворотство, можно сказать, деньги получает, нормальный человек обязан
убояться такого лица безотчетно, затрястись, замереть, вроде кролика перед
удавом.
Дверь захлопнулась за начальником и подчиненным. Фердуева поднялась,
сходила в ванную, расчесала волосы, привела себя в порядок, оделась и, не
убирая постель, покинула квартиру. Из помойного ведра торчали три засохших
букета: видно, до Фердуевой другие начальники, или милые сердцу хозяина
хаты люди, в служебное время решали неотложные дела, отчего и подломилась,
не выдержав сверхнагрузок, кроватная ножка.
Обедать решила у Чорка. Такси поймала сразу и через полчаса, не
более, окунулась в другой мир: промытость гвоздик по три в вазе посреди
стола, шторы тяжелого бархата с благородной прозеленью, надраенные до
блеска пепельницы, солидность, плавные движения, манерные девы, знающие
себе цену до копейки, вернее, до мелкой заморской монеты.
Чорк принимал сам, присел к столику на двоих. По его глазам Фердуева
пыталась понять: знает ли содержатель заведения о кирпичной стене и визите
северян. Чорк всегда знал все и обо всех, мог за так, по расположению,
оделить сведениями, мог за одолжение, мог за мзду, по-разному вел себя
всякий раз, слыл человеком многослойным, темным, но обходительным; похоже
ни к каким группировкам не тянулся, ни у кого защиты не искал, а прикрыт
будь-будь, со всех сторон. Что ж, Фердуева понимала толк в прикрытиях и
допускала, что есть на свете доброхоты-оборонители от всяческого зла такой
силищи, что союзники Фердуевой, из облеченных властью, кролики и только.
Поговорили: кто что продает, где лучше отдыхать, общие знакомые...
Чорк посмеивался, когда у человека дела шли в гору, будто радовался от
души, кручинился, когда знакомец прогорал, выказывая себя человеком
милосердным; мог ссудить на поправку дел беспроцентно, по дружбе, а мог
заломить зубодробительный процент. Чорк жил не по схеме, а руководствуясь
соображениями данного часа, и сиюминутным настроением.
Мелькали узнаваемые лица, Фердуева кивала, ей улыбались, много чего
знала Нина Пантелеевна про этих людей, и немногие из них знали о ее
промыслах. Даже Чорк делал вид, что не в курсе, лишних вопросов не
задавал, но не знать не мог. Фердуева раз-другой проверила: запустила
бывшего обожателя поразнюхать у Чорка, чем она, Фердуева, жива, а что
обожатель связан с ней, Чорк никак знать не мог. Ничего не сказал,
удивился вопросу, пресек любопытство: "Чужими делами не интересуюсь.
Приличная женщина, не на зарплату живет, похоже, но и без наручников, а
слухи собирать ни к чему, из них блюда не приготовишь, к столу не подашь".
Слухи собирали еще как: служители Чорка славились терпением при
выслушивании страждущих, впитывали чужие горести лучше церковных
исповедников, по доброте душевной? Кто же поверит, цедили сведения, разный
люд хаживал к Чорку, много чего знали, много видели, Чорк понимал, что не
только деньголюбивая братва охоча до сведений, но и всякие-разные органы.
Выпад северян выбил Фердуеву из колеи, особенно внешней
доброжелательностью, неожиданной предупредительностью; случалось на ее
памяти, следующим шагом после таких визитов шло исчезновение человека,
пропадали не такие экземпляры как она, не крупняк, но и не мелочь
пузатая... да и аппетиты враждующих групп росли изо дня в день. Фердуева
прислушивалась к ощущению непокоя в себе, знала, что предчувствия ее редко
обманывают и, если разобраться в них, оглядеться вокруг повнимательнее, не
боясь заметить малоприятное, то будущее рисовалось не столь уж мрачным:
главное - знать, откуда грозит опасность, важно - оценить, как далеко
готовы зайти противоборствующие. Серьезные люди заранее решают каким будет
давление, прочерчивают для себя незримую предельную черту, за которую ни
шага.
Чорк мастерски играл безразличие и внимание к гостье, умудряясь слить
воедино два полярных настроения.
Фердуева понимала: прямой вопрос о северянах - свидетельство ее
волнения, волнение - признак слабости, но другого выхода не видела,
уступать долю промысла не собиралась, но пыталась сделать все, чтобы не
допустить схватки.
- Ты кого из северян знаешь? - тряхнула волосами, не может не знать,
даже дружит с заправилами, да и мелюзга сюда забегает - пугальщики и
драчуны.
- Кое-кого... - хмыкнул Чорк, безразличие его поколебалось.
Женщина помолчала; сейчас оба соображали на предельных оборотах: она
потому, что еще можно было остановиться, дать задний ход; он потому, что
запахло жареным.
Фердуева решилась.
- У меня сложности с ними.
Чорк не скрывал довольства: сложности чужих всегда бодрили, его
третейское судейство укрепляло авторитет или приносило деньги, а нередко и
то, и другое... Кликнул подносилу-девчонку в белом переднике, приказал
повторить кофе, сделал непонятный Фердуевой жест, вскоре обернувшийся
двумя крошечными рюмками ликера. Чорк кончиком языка лизал край рюмки со
сладким напитком, изредка прихлебывал пахучий кофе...
Фердуева тоже охватила тонкую ножку рюмки, показалось, что пальцы
липнут к нетщательно протертому стеклу. Сегодня же о ее визите станет
известно в стане врага: это и хорошо, и плохо в равной мере, так что
опасаться вскользь, будто и вовсе случайно брошенных взглядов, не
приходилось.
Чорк не хуже собеседницы понимал, что долгий разговор вдвоем на
глазах у всех невольно бросает тень, получалось, что Чорк посвящен, а,
если посвящен, значит должен сделать выбор; впрочем, как раз умением не
примыкать ни к одной из сторон всегда славился этот ухоженный, жгуче
черный мужчина розовостью щек напоминающий внезапно повзрослевшего
ребенка.
- Какие сложности? - Уточнил Чорк.
- Они приходили. - Фердуева отпила ликер, вынула итальянский платок с
монограммой "Кальвин Клейн", вытерла губы.
Чорк знал, что в их кругах приход без предварительной договоренности,
без звонка означает вступление на тропу войны.
Чорк не уточнил цель прихода, на что претендуют северяне - выходило,
и так все знал; обычная история - раздел сфер влияния.
- У тебя вкусное дело, пахучее, многим ноздри щекочет. - Хозяин
заведения откинулся на спинку стула: мол, посмотри, у меня тоже не
последнее предприятие, а тишь, гладь и божья благодать, никому и в голову
не приходит тревожить Чорка.
Женщина опустила лицо к скатерти, закружилась голова, плод проклятый
напоминал о себе тошнотой. Головокружение прошло, Фердуева уразумела, что
Чорк не слишком напористо, скорее акварельно намекает - предлагает
защиту... или показалось? Защиты она не искала, защиту требовалось
оплачивать, Фердуева хотела вести дело сама: какая разница, кто откусит от
ее пирога, люди с севера или банда Чорка, она желала сохранить свои
владения неприступными.
- Вкусное дело, - повторил Чорк, - многим не по нутру чужие навары.
Фердуева взбрыкнула, голос сорвался.
- Я же первая начала, первая нарыла...
Чорк любовно допил ликер до капельки, только что не перевернул рюмку
вверх дном.
- Тут не важно, кто первый, важно, кто сильный.
Лицо Фердуевой приняло выражение, которого страшились ее товарки по
зоне, когда она еще девчонкой бегала к начальнику.
- За мной тоже кое-кто стоит.
- Поздравляю! - мужчина играл пустой рюмкой. - Зачем же я тебе тогда
нужен? Слабины северян за так не преподнесу, ходов-выходов на бумажке за
здорово-живешь не нарисую.
Наверное, тошнота лишает ясности мысли, иначе разговор клеился бы
по-иному. Не хочет подвинуться, не идет навстречу, хотя у Фердуевой есть
кое-что на Чорка, и он знает, но ей и в голову не придет пугать, наживешь
сильного врага и вся выгода.
- Меня топтать не дадут, - попробовала еще раз повернуть беседу в
нужное русло.
- Знаю. - Чорк согнал улыбку, избавился от снисходительности во
взоре, смотрел на женщину как на равную с пониманием и уважением. - Не
дадут? - похоже советовался сам с собой. - Не дадут?.. Видно сомневаешься
в поддержке, в крепости дружков, иначе о чем говорим?
Фердуева смолчала: достал! Спрятала платок в сумку, перехватила
взгляд, чиркнувший по тонкому батистовому прямоугольнику. В сумке в
упаковке лежали еще четыре платка. Достала прозрачную коробочку, протянула
Чорку.
- Нравятся? Возьми! Бабе своей.
- Которой?
- Твое дело.
Чорк спрятал дар в карман пиджака.
- Сколько я тебе должен?
Фердуева смотрела в окно на проносившиеся автомобили, на беременную
бабу с коляской, шлепающую по чавкотне мостовой; на водителя троллейбуса,
пытающегося подцепить к проводам сорвавшуюся штангу; на согбенных старух с
авоськами, наполненными чахлой, будто опаленной огнем зеленью.
Чорк достал бумажник.
Фердуева оторвалась от окна.
- Спрячь лопатник. С тебя рюмка ликера.
Чорк подал таинственный знак официантке: снова две рюмки, снова две
чашки кофе, разговор, будто и не начинался. Фердуева ощутила усталость и
злость. Все кругами да кругами, без толку заявилась, только выказала
опасения, подставилась зря, переиграл ее Чорк.
Сегодня же вечером соберет военный совет, надо перетереть подробности
обороны, надо, чтобы с ней на привязи всегда ходили двое, не меньше,
хватит славиться бесстрашием и тем, что редко балуется охраной. Пора
кончать с дурью, не девочка, козыри в рукаве тоже припрятаны.
Чорк достал коробку с платками, провел по золотым буквам и такой же
золотой орхидее.
- Мелочь, а приятно в руки взять. - Замолчал. - Милая, я ж зубы стер
в этих проказах. Жаль, не хочешь откровенно, рассчитываешь, сболтну
лишнее, пусть и не существенное, а уже кое-что от других вызнала,
приплюсуешь мое, случайно оброненное словцо, глядишь ясность какая-никакая
возникнет. Шалишь. Не обмолвлюсь, каждое слово цену имеет, каждый совет
тем паче.
Если б не тошнота, если б не дрожь, и обручами сжатая голова, она б
попробовала. Мужики дают трещину, не выдерживают ее напора. Пригласила бы
к себе, прямо сейчас, вроде блажь нашла, вроде внезапно прозрела: никогда
раньше не видела в Чорке мужчину, деловой и только, а вот сейчас, будто
пелена спала с глаз, ток прошел по обмоткам. Она б его тряхнула,
выложилась бы, но чтоб треснул, чтоб завелся, чтоб захрипел по-звериному,
а уж тогда, после, и обсудили бы. Тошнота то отступала, то накатывала. Не
в форме, как назло. А он бы клюнул - факт, она всегда видит свой размер,
свою жертву. И не такие ломались, встречала всяких-разных, гоняющих
желваки по скулам, с квадратными подбородками, мура! Еще, как слюни
распускают, дрожат студнем, как все - люди есть люди.
Чорк расправился с ликером, неожиданно предложил:
- Может отужинаем как-нибудь в укромном месте? А?
Улыбнулась. Надо же, еще и не начала бомбить, только подумала, а уже
привычка добиться, настоять, сделать по-своему сработала, расцветила щеки
лихорадочным румянцем, безвольно приоткрыла губы, высветила глаза шальными
искрами.
- А что?.. Мыслишка. А то все бабки роем... все в делах. Никакой
личной жизни.
- Истинный Бог, никакой, - подтвердил Чорк.
Фердуева ушла в молчание, спасалась бессловесностью в тяжелые минуты.
Безмолвию обучалась в зоне, водились там истинные мастера молчанки, только
глянут и душа отрывается... молчания, ведомые гостье Чорка, носили
множество оттенков, сиюминутное походило на глубокие раздумья уставшего
человека, которого вынуждают на жесткость - не хотел, видит Бог! - лиходеи
толкнули, не оставили путей к отступлению, загнали в угол.
Чорк всегда поражался красоте Фердуевой - мощной, многоголосой,
краскам лица, повадкам, подкупающим звериной вкрадчивостью, уверенностью,
не напускной, истинной. В глазах женщины Чорк читал: цену себе знаю.
Хозяин заведения еще и сейчас не решил, поддержать просительницу - а то,
что пришла с поклоном сомнений не вызывало - или нацепить личину
непонимания: не ухватил, не хочет лезть в чужие дела, своих по горло.
Вечером приезжали люди из Днепропетровска, встреча требовалась нешуточная,
приготовления отвлекали, не давали сосредоточиться. На долю Фердуевских
прибылей Чорк не претендовал, хватало, но желал, чтобы в кругах
определенных, в столице и за ее пределами знали: группа Фердуевой - его
вотчина. Чорка деньги уже не интересовали давно, бумажки - мешки ими, что
ли набивать? Цену имели только влияние и власть - дорогой товар, и
доставался тому, кто мог подмять под себя, как можно больше групп и
группок; без расширения дело умирает, усвоил накрепко и, расширяя
владения, шел на все.
Прикрытие Фердуева лепила по крохам, годами, когда после заключения
выбралась в стольный град, гордыню замкнула на висячий замок, до упаду
веселила мужиков: седовласых бобров, годящихся в деды, некоторые
пользовали и уходили в тень, других одолевали отцовские чувства - желание
помочь, выказывая всесилие или бескорыстие - кому не приятно протянуть
руку красивой женщине, переживающей трудности? Прикрывающие чаще не знали
друг друга, но попадались и старинные дружки, время шло, силы защитников
незаметно иссякли; сердечные хвори до срока, уходы на пенсион, ранние
смерти вырывали кирпичики из стены, коей опоясала себя Фердуева,
приходилось обновлять кладку, арканить новых доброхотов, взамен
выкрошившихся, пришедших в негодность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46