Зачем? Лучше
распить. В Наташке говорило голодное детство, пока еще дающая о себе знать
редкими приступами стесненность в средствах; убоясь показаться скупой,
Наташка пояснила природу своих сомнений. - Отмывай потом кожу от липкого -
возня... и на коврик накапает.
Если б Наташка не встряла, Фердуева могла б на первой попытке
остановиться, но прекословия себе хозяйка не выносила, еще раз сжала
бутылку и запустила на косяк. Бутылка не поддалась, то ли косяк не выказал
нужной твердости, то ли бутылка венчала невиданный по успехам прочности
технологический процесс, однако пенно обляпанной двери видеть
присутствующим не удалось.
- Дай я, - предложил Пачкун, успев ужаснуться. Начмаг на "вы" с
Фердуевой, "ты" вырвалось непроизвольно, и только глупец мог надеяться,
что Фердуева не обратит внимания на недозволенный перепад обходительности.
Фердуева облила дона Агильяра презрением и шваркнула бутылью о косяк
в третий раз. Тут случилось непредвиденное - скорость запуска, длина
веревки, ее пластические свойства, плотность воздуха, прогретого дыханием
членов приемной комиссии, профиль косяка - все совпало таким образом, что
бутылку повело в сторону... наполненную шипучим зеленую стекляшку
отшвырнуло против всяких правил и больно ударило близко стоящего дона
Агильяра в подбородок зубодробительным тычком.
Происшедшее смахивало на месть, не заставившую себя ждать. Ничего
такого Фердуева не замышляла заранее, но... Наташка Дрын бросилась к
любимому, ощупывая скулы, норовя запустить руку в рот Пачкуну, чтоб
пригоршней выгрести отслужившие зубы. Дон Агильяр поморщился, указательным
пальцем провел вдоль десны, успокоился, даже хмыкнул не то, чтоб довольно
- кто ж возрадуется, если бутылкой шампанского да по мордасам?! - но
примирительно.
Не зря затеяла обмывание двери, не зря! Незабываемое впечатление!
Хозяйка не скрывала довольства происшедшим. Не каждый день, не каждому
дано узреть, как могущественному начальнику "двадцатки", прикрытому
доброхотами с головы до пяток врезают по зубам бутылкой шампанского,
запускают с силой молодых рук женщины в соку ноль-семьдесят пять и...
вроде обвинить не в чем. Случай! Все видели. Даже, если б зубы сыпанули
пассажирами из автобуса на конечной остановке, то не придерешься. Случай!
Наташка Дрын оглаживала Пачкуна: счастливая, не хватило ума прикинуть, что
не след ей становиться очевидицей печального соприкосновения бутылки и
нижней части лица дона Агильяра. Наташка - простая душа, искренне
радовалась целости пачкуновских зубов, хихикала, крутилась вокруг начмага,
норовила затащить всех поскорее в кухню, чтоб выпить и закусить за
обильным рыночно-дефицитным столом.
- Извините, Пал Фомич, - Фердуева приблизилась, лицо гладкое,
персиково-нежное, прикоснулась к понесшей ущерб части лица сухими губами,
и Пачкун ощутил, как длиннющие ресницы хозяйки квартиры щекотнули щеку.
Это не Наташка, беззатейная, безотказная, это другой сорт, захватывающий,
даже на деньги не клюющий. Таким не разберешь, чего подавай. Пачкун
пробормотал слова прощения, и взоры всех скрестились на болтающейся на
веревке бутылке.
Мастер-дверщик шагнул вперед, подцепил бутылку за донце:
- Попробую? - вежливо осведомился виновник торжеств.
Фердуева тепло глянула на утешителя недавней ночи, величаво
разрешила:
- Валяйте!
Мастер глянул на косяк, на бутылку, снова на косяк и сообщил, по
мнению Фердуевой, вовсе незначительное ускорение предмету забот: встреча
косяка и бутылки на сей раз оказалась последней, горлышко отломилось,
белопенная струя брызнула на дверь, на стены, окропила ботинки Пачкуна.
Начмаг пришел в себя:
- Сегодня все невзгоды на меня! То вздорные покупатели, то травма,
то... вот...
Все увидели обычного Пачкуна, уверенного, непотопляемого, добившегося
немалого. Достигшего предела мечтаний - финансовой независимости,
ненужности считать каждую копейку.
Фердуева сверкнула цыганскими очами. Подруга-охранница тут же слетала
на кухню за веником и совком, замела осколки, протерла тряпкой дверь, даже
послюнявила, проверяя не липнет ли?
- А говорила, липнет, - хозяйка ущипнула Наташку Дрын за щеку двумя
пальцами. - Мало чего в жизни смыслишь! - взор Фердуевой затуманился,
неопытная завсекцией припомнила вмиг о годах в колонии, где Фердуева
провела восковой мягкости годы юности, впитав в себя страшное, и навечно.
За столом воцарился Пачкун: балагурил, толкал тосты, подсыпал снедь
подруге Фердуевой, тощей, но искушенной, как видно, в утехах, греющей
ляжку Пачкуна крепким, обтянутым темным чулком ажурного рисунка бедром.
Наташка Дрын атаку соперницы не проглядела и, раскрасневшись от
водки, сообщила:
- У меня отоваривается один дипломат, в Париже, значица, представлял
державу, уверяет, что черные чулки в ажуре там только проститутки
пользуют.
- Ну уж? - хохотнул Пачкун. - Естественное желание женщины...
нравиться.
Фердуева сжевала листик салата:
- Привыкли ярлыки лепить. Тот жулик, та проститутка, от зависти все!
Ты покрутись круглосуточно, покумекай, где деньгой разжиться. Вон Акулетта
- наша всеобщая подруга - Мишке Шурфу выдала... мы, мол, Миша, нашего
горячего цеха то есть работницы, первые создали совместные предприятия,
компактные - только ты и фирмач, мы проложили путь кораблям индустрии. Как
сплела? Шляпу снимешь.
- Выходит, на кровати прыгать - совместное предприятие? - Наташка
Дрын задохнулась в хохоте.
- Ты как думала? - Фердуева назидательно подняла палец. -
Предприятие! Валюту стране приносит.
- Опять же, ослабляет империалистического противника, - ввернула
подруга Фердуевой, тиская бедром Пачкуна, - любовь мужиков потрошит
дочиста, при пустых семенниках уже не боец.
Пачкун захрустел корнишоном:
- Простбта - второе сердце мужчины. Пока хош не покидает - живет, как
только баб замечать перестает - провал! - И уведомляя присутствующих, что
ему до пропадания далеко, игриво приобнял тощую и неожиданно жаркую
соседку.
Наташку обдало новой волной ненависти. Гад! Молодость ее на замок
замкнул, ни погулять, ни под венец, только к властелину магазинному по
вызову, хоть среди бела дня, хоть среди темной ночи, в стужу и хлад, в
дождь и жарищу, по первому повелению в любой конец города, а то и за
городскую черту. Гад! А в больницу ездила, как на работу: жена с цветами,
Наташка с бульонами в термосах, с диковинными плодами и соками, с финскими
бумажными простынями - поди достань! - чтоб прокладывать кровоточащие
раны, с одноразовыми иглами, чтоб гепатитом не нафаршировали или другой
прилипчивой гадостью. Что говорить!
Белое вино, как величали водку грузчики, прогрело Наташку Дрын,
одарило смелостью, даже будто приподняло над стулом. Наташка рванула
блузку в стороны на манер морячка-анархиста, раскрывая белую тяжелую
грудь, толкнула локтем увлекшегося соседкой Пачкуна:
- Может, мне уделите внимание? Я вот тоже еще нравлюсь многим... вот
Мишка Шурф прикалывался... Ремиз тоже слюни роняет до колен, что ж
выходит?.. - Спазм перехватил дыхание завсекцией, никто не узнал, что ж
выходит? Из глаз оскорбленной брызнули слезы, голова рухнула в салат.
- Когда и успела? - Фердуева резко поднялась, рванула голову Наташки
из салатницы: на золотые волосы налипли зеленые горошины, приклеился
майонезом ломтик моркови, желток ополовиненного яйца вкрутую рассыпался,
вымазав лоб густой желтизной, будто цветочной пыльцой.
Пачкун веселился от души. Задело бабу! Взъярило не на шутку! Значит,
крепко ее держит, прихватил, не выскользнешь... Лишь бы про дела в запале
болтать не принялась, а так... пусть бушует, сказала бы спасибо, что Бог
назначил ревновать не протертого до дыр мутноглазого инженеришку раз в
жизни - на свадьбу! - посетившего ресторацию, а вальяжного дона Агильяра,
украшенного сединами лунной яркости, блестящими влажными глазами,
надушенного запахом уверенности, что только деньги без счета и придают.
- Наташ! - Дон Агильяр не замечал, что Фердуева свирепеет. - Наташ!
Уймись! Пошутить нельзя... на то и застолье, чтоб расслабиться, -
успокаивая возлюбленную, Пачкун подцепил вилкой розово-белый кус краба с
развороченной салатной верхушки, проглотил и только тогда заметил полные
гнева глаза хозяйки квартиры. Пачкун про Фердуеву много чего знал, но
также понимал, что не знает почти ничего из главного, и даже тени людей,
стоящих за Фердуевой нагоняли страх, а бояться попусту Пачкун не привык.
Над столом загустела тишина, из спальни донеслось тикание старинных
напольных часов, и бронзовые часы на мраморном столике у окна тоже вдруг
ожили и сообщили о своем присутствии хорошо слышным ходом слаженного
механизма. Ни уговоры-увещевания, ни, быть может, обливание ледяной водой,
не привели бы Наташку Дрын в чувство так быстро, как мертвая тишина -
лесная, глубинная; бузотерка провела ладонью по лицу, будто смахнула дурь,
стряхнула, как лоскутья обгоревшей кожи на пляжных югах, глаза засветились
раскаянием.
- Извините, товарищи-граждане, перебор состоялся. - Наташка без
помощи других поднялась, побрела в ванну. Тишина над столом не проходила,
и через минуту к ходу часов прибавились утробные звуки страдающего
человека, разрываемого позывами рвоты.
Фердуева кивнула подруге, та покорно выскочила в ванную - миг - и все
услыхали чавканье половой тряпки, подтирающей безобразия избранницы дона
Агильяра.
Мастер-дверщик тяготился непонятностью отношений Фердуевой и Пачкуна:
оба могущественны - ясно, но ясно также, что Пачкун пасует перед хозяйкой,
хотя при его комплекции, должности, хватке, сквозившей в каждом движении -
повороте головы, причмокивании губ - ожидалась противоположная раскладка
сил. Мастер снизу вверх посмотрел на возвышающуюся над столом Фердуеву,
еще раз поразился ее совершенством: тайная власть таких женщин над
мужчинами неоспорима.
Фердуева бесстрастно, как не любящий животных посетитель зоопарка,
оглядела гостей противоположного пола: "Не то, не то. Всю жизнь не то! А
когда же будет то? Или вовсе не случится никогда, нечего и ждать?"
Фердуева пила редко и мало, сейчас даже не пригубила, очистила
апельсин, сжевала дольку. Испортили обмывание двери. Вроде взрослые люди,
серьезные, а в дом пустить сто раз подумаешь. Наташка облевала ванну,
небось любимыми полотенцами - махра однотонная, итальянские - рожу
утирает? Жалкая Наташка, мельтешит, все надеется при мужике - дай Бог
только отхватить - налипнув ракушкой на дно корабля, жизнь проплыть.
Глупая! Не выйдет, нужно свою цену иметь, собственный номинал, постель
только первый взнос, потребности всей жизни таким не погасишь, мужики, как
собаки, крепкого хозяина всегда чуют.
Фердуева решила не церемониться:
- Ну... все, гости дорогие, забирайте Наташку, мне дела делать пора.
Пачкун с вилкой, недавно наколовшей кус краба, поднялся, наморщил
нос, припоминая ему одному ведомое, так и застыл и только через минуту
догадался положить вилку на стол. Его выставляют? Гонят взашей? Кулаки
дона Агильяра сжались.
Фердуева заметила гнев начмага, заметила, как подобрался мастер.
Стравить бы их сейчас в добротном мордобое, потеха вышла б, Пачкуну не
поздоровилось бы. Фердуева оглядела горки с фарфором, нежные статуэтки по
всем углам. Драка здесь обременительна, большим расходом завершится;
сменив хлад тона на извинительность, хозяйка проворковала:
- Нет, правда, дела, не рассчитала время.
Пачкун смекнул - дуться глупо, лебезить никто не станет,
удовлетворился смягчением Фердуевой, вкрапил в прощание анекдот, уцепился
за спасительный хохоток прибирающей в ванной тощей соседки по столу: тут
выплыла промытая, облегченная слезами и непереваренной пищей Наташка Дрын,
и прохладное прощание переродилось в дружеское с похлопываниями,
прикидками совместных обедов и ужинов: точек едальных расплодилось тьма,
всюду дружки, всюду гульба и сладкая житуха. Шумно вышли трое - Наташка
Дрын, дон Агильяр и подруга Фердуевой; обиженная и совратительница Пачкуна
шли в обнимку, склонив головы на плечи друг друга, Пачкун шествовал, чуть
приотстав, пастырским взглядом взирая на птах.
Мастер остался. Фердуева обняла его, как только закрылась дверь,
прильнула, после долгого поцелуя кивнула на дверь, закрывшуюся за гостями.
- Поганцы. Мать их так! - Ругань Фердуевой вкупе с холодной красотой
озадачивала. Мастер испытывал необъяснимое смущение малоопытного
мужчины-первогодка в присутствии этой женщины. Робость заявляла о себе
дрожью пальцев, глазами опущенными в пол.
Телок или прикидывается? Фердуева снова прильнула к мужчине и
обоюдный жар вымел пустые вопросы из голов двоих.
После лежали тихо, говорить не хотелось, снова власть в квартире
взяли часы, прикрывая мерными звуками едва слышимое дыхание людей. Мастер
обследовал потолок уже по четвертому разу, привычно узнавая едва
различимые трещинки, вздутия, сколы побелки. Скоро посыплется, без марли
олифили, не чувствуется многослойности, глубины грунтовки и прочих
замаскированных ухищрений, от коих след один и остается - неправдоподобная
и долгая гладкость потолка.
Фердуева думала о деле. Надо расширяться. Очереди в винные магазины
не давали покоя, бередил и подвал, обнаруженный Почуваевым в институте. В
подвале Фердуева предполагала подпольный цех. Сахар - не вопрос, таких как
Наташка Дрын сотни на поводке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46