В реальность происходящего не верилось. Вторая легла грудью на
стол, черные волосы рассыпались по сторонам, пробор посредине поразил
синеватой белизной.
Помреж возвращался к жизни стремительными скачками. Вчерашнее
более-менее прояснялось. Что он наговорил? Чего наболтал Почуваев? Как
случилось, что отставник один-одинешенек оказался без васькиного пригляда
с девицами? Многого Почуваев не знал, но если девицы натасканы, то из
крупиц насобирают изобличающее. Вторая тронула васькину, поросшую
волосами, голень напедикюренными пальцами. К любви приглашает в аврорные
часы? Помреж шарахнулся к стене, обдало запахом чужого, немытого тела.
Утром девки выглядели моложе и вроде бы чище помыслами, без косметики
глазенки детские, карапузная розовость после сна...
Из спальни бабахнул храпом Почуваев. Помрежа взорвало, схватил
чайник, благо давно остыл! Вбежал в спальню и окатил первую и отставника с
ног до головы, смыв присохшие ко лбу Эм Эм трусики-компресс.
Первая заорала, как резанная. Почуваев только чавкнул, хрюкнул,
сладко потянулся и, поджав ноги, перевернулся, даже не прервав храп.
Помреж не верил собственным глазам, нацелил носик чайника и стал методично
поливать глаза, уши и нос Почуваева, тот захрапел, накрыл лицо ладонями,
попытался стряхнуть наваждение и, наконец, приоткрыл шалый, заплывший
глаз, подпертый синим обводом.
- Карета-с ваш бродь! Подана... яти твою душу мать! - Помреж швырнул
пустой чайник на коврик у кровати и сорвал одеяло с Почуваева. Господи!
Голый, козел, а обут в резиновые сапоги. Помреж схватился за голову.

На конкурс красоты Шурф и Ремиз доехали на машине Мишки, снежное
месиво расползалось под колесами. Мишка мастерски воткнул зад девятки в
узкий просвет меж двумя шестерками; едва вылезли, просачиваясь через щели
приоткрытых дверок. По пандусу взошли на верх, у входной двери толпился
народ: размалеванные девицы, подростки в новеньких грубошерстных куртках,
обвязанные яркими однотонными шарфами с длинными, причудливо мотающимися
концами; безнадеги - женщины хорошо за тридцать, а то и сорок, яркостью
раскраски превосходящие юных профурсеток, седовласые мужички без возраста
- непременные участники зрелищ трудной попадаемости; затрапезные субъекты,
никак не вписывающиеся в общий фон и, тем не менее, всегда присутствующие
на таких сборищах; степенные пары супругов со стажем; юркие типы с
блестящими глазенками, без устали снующие в толпе и не останавливающиеся
ни на минуту; трепетно ожидающие кавалеров приличные девушки; юные
ухажеры, назначившие свидание вечно опаздывающим хохотушкам; хранители
порядка с повязками, гроздьями липнущие к входным дверям изнутри и
протаскивающие своих людей в числе, явно превышающем разумное.
Мишка млел в придверной атмосфере: суечение не потерявших надежду
прорваться, молящие взгляды не приобщенных к ритуалу прохода в заветные
двери; безразличие - показное! - к происходящему счастливых обладателей
пропусков и пригласительных; обязательные встречи одного-двух, а то и
десятка знакомых, приветствия, в спешке пересказанные анекдоты, шутки,
попытки тут же у двери решить миллионные дела, попытки негодные, выдающие
плохо скрытое желание покрасоваться деловитостью.
Шурф и Ремиз вгрызались в толпу медленно, будто восходили на горный
пик, сберегая силы в разреженном воздухе, расхристанные, с выбивающимися
шарфами, в незастегнутых дубленках, чтоб сразу видел каждый - только что
вылезли из тачки, не дай Бог заподозрят, что на метро добирались. Тычки
стародавних знакомых, похлопывания по плечам сыпались со всех сторон, как
и предполагал Мишка, как и должно было быть, и приобщенность к заветному
миру особенных людей наполняла чувством, схожим с опьянением, только без
последующих головных болей.
Фердуеву Мишка заметил первым, только хозяйка могла заставить
таксиста въехать чуть ли не в стеклянные двери; в длинном жакете из аховых
чернобурок, в умопомрачительных сапогах, с непокрытой головой в ореоле
густых смоляных волос, с глазами, полными огня и презрения, Нина
Пантелеевна смотрела сквозь оробевшую толпу, а рука ее швыряла в коробку
на карданном валу купюру. Хранители порядка подтянулись, по толпе, будто
пробежал ветерок и стих. Особенное создание запахнуло полы жакета и
глянуло ввысь на небо, будто проверяя, висит ли межпланетный корабль,
доставивший ее сюда, или предусмотрительно укрылся в облаках. В аукционных
мехах, при царской осанке, вызывающей ухоженности, стати и плавности
движений, Фердуева миновала бы контроль и безо всяких пропусков: хранители
уже засветились приязнью, уже прилаживали к лисьим мордочкам и квадратным
харям улыбочки, но неземное существо извлекло из сумки пригласительный и
учтиво, сознавая, что скромность украшает, протянула глянцевый
прямоугольник низкорослому пропускале, тот восторженно оглядел Фердуеву,
растопыренной пятерней плавно рассек воздух в приглашающем жесте,
изогнулся, выпятив зад, и... в этот момент глаза Фердуевой и Мишки Шурфа
встретились.
Лучшей сцены, да прямо в дверях, при всеобщем обозрении, Мишка и
пожелать не мог. Шурф рванулся вперед, в проход, облобызал женщину, ныряя
носом в щекочущие меха, не глядя, протянул свое приглашение, и, похоже,
внося царицу на вытянутых руках, ворвался в теплый зал с гардеробом слева
и столами, импровизированными буфетами, справа.
Ремиз застрял за кадром. Вовка принялся шарить по карманам, и
низкорослый пропускала изучал его с издевкой, мол знаем-знаем, вроде найти
не можешь, а сам бочком-бочком и на протырку! Ремиз наконец отыскал
пригласительный, пропускала потускнел, у каждого свои радости. Ремиз вошел
в зал, и сразу окатило громкоголосыми мишкиными приветствиями, будто
мясник ждал друга битый час и уж отчаялся увидеть.
У гардероба возникла заминка в раздевании: женщина средних лет
сомневалась в сохранности сиротского каракулевого манто, видавшего виды и,
кроме усмешки, ничего не вызывающего. Фердуева скинула жакет из чернобурок
и тем сразу устыдила сомневающуюся, гардеробщица прыснула, трусиха в
каракуле пристыженно шмыгнула носом.
Разделись, Мишка упрятал номерки всех троих, Фердуева вышагивала в
длинном черном платье с ниткой натурального жемчуга на груди,
непосвященным могло показаться, что конкурс красоты посетила прима
миланской певческой школы или любимица нью-йоркских оперных подмостков в
сопровождении двух импрессарио. Шурф подвел Фердуеву к последней модели
"запорожца", впервые в истории этой марки и впрямь смахивающей на
автомобиль, любезно пояснил, что это вторая премия, а первая - корона из
серебра, почти сотой пробы, с бриллиантами, неважно что синтетическими,
зато почти на двести каратов и с тремя сплавными сапфирами с голубиное
яйцо. Шурф заранее повинился, что мог перепутать в мелочах, но корона -
штука впечатляющая.
Ремиз откололся, направился к столам, где кооператоры торговали
цветами в пластиковых упаковках. Ремиз купил прозрачный цилиндр с
гвоздиками, перевитыми спаржей и преподнес Фердуевой.
Переиграл Вова, тихоня наш! Шурф утратил лидерство на краткий миг и
Фердуева, понимая, что произошло, не отказала себе в добивании:
преувеличенно тепло поблагодарила Ремиза и, привстав на цыпочки,
поцеловала в щеку.
Ползала видели этот поцелуй, Ремиз возликовал: реванш за сцену в
дверях состоялся.
До начала представления оставалось минут двадцать, и Вовка потащил
честную компанию в бар. Позиции Ремиза в отеле отличались такой
прочностью, что гости Вовки расселись перед стойкой валютного бара без
содрогания. Ремиз щелкнул пальцами, моментально подбежал бармен в черном
фраке с бордовой бабочкой. Ремиз спросил, кто что желает, и на стол вмиг
вспорхнули бокалы и рюмки, источающие дивные запахи. Мишка знал, валютой
Ремиз не промышляет: чем же платить? Посидели, попили, посмеялись...
Фердуева глянула на часы, без пяти двенадцать, вот-вот начнется. Ремиз
поднялся вместе со всеми, кивнул бармену, и троица двинула в зал.
Фердуева по дороге встретила приятельницу, остановилась, Мишка и
Ремиз прошли вперед.
- А платить, граф? - уточнил Шурф, кивая на бар.
Ремиз радовался, знал, что Мишка не утерпит: два раза переиграл его,
с цветами и вот сейчас, с выпивкой на валюту.
- Фирма платит, - обронил Вовка, не желая развивать валютную тему.
Повсюду сновали озабоченные люди с аккредитационными карточками
прессы; фотографы, увешанные камерами, сбивались в кучи, обсуждая
профессиональное, телевизионщики тащили тяжелую аппаратуру, везли камеры,
расставляли освещение, тянули кабели...
Перед сценой, на первом ряду, рассадили женщин-журналисток - этакая
галантность, в центре перед первым рядом выставили стол для жюри. Шурф,
Ремиз и Фердуева сели у центрального прохода во втором ряду. Места - лучше
не придумать.
- Для менеджеров, - пояснил Ремиз.
Фердуева кивнула, и действительно, кто она, если не менеджер,
человек, который одних направляет туда, других сюда, расставляет силы,
прикидывает, что куда вложить и как пойдут дела при таком раскладе, а чего
ожидать при ином. Фердуева сняла пластиковую крышку с цветов, обнаружила
меж гвоздик розу, поднесла к тонким, будто резцом высеченным ноздрям.
Устроители конкурса, воротилы красоты, их сатрапы, мелкая сошка
кого-то сгоняли с лучших мест, пересаживали, выдворяли, резко предлагали
освободить не причитающиеся кресла. Троицу ревнители справедливости
обходили стороной, будто водоворот пенился вокруг скалы, торчащей посреди
бурного моря.
Мишка Шурф склонился к Фердуевой и что-то шептал на ухо. Ремиз
тосковал, прикидывая, что миги торжества скоротечны и, как ни крути, Шурф
по очкам всегда побеждает.
Нина Пантелеевна не слушала Шурфа, кивала для порядка, не боясь, что
невпопад. Накатил страх тошноты, а за ним и впрямь замутило, вынула
таблетку, хотела, чтобы Шурф не углядел - заметил-таки - пояснила: от
головной боли. Шурф вроде поверил, глотнула таблетку без воды,
зажмурилась, а когда открыла глаза - на сцене тискал микрофон неизменный
ведущий Саша короткостриженный, прошагавший десятилетия от первых кавээнов
через а ну-ка девушек прямо в восьмидесятые.
- Днепропетровцы всем заправляют, - Шурф уселся поудобнее, - крутые
ребята. Питер уже прибрали, в Москве подавляют последние очаги
сопротивления... - Мишка тронул нос с горбинкой, - наш брат оттуда почти
не уезжал, значитца мозговой центр имеется, опять-таки, родина бывшего
генсека - неприкосновенная зона, выходит, по совокупности обстоятельств,
родился новый Чикаго - центр силы неправедной на одной шестой суши.
Ремиз встрял в разговор, поддержал, выказывая осведомленность:
- Я тут в конце ноября прикупил бюллетень, смотался передохнуть в
Юрмалу. Межсезонье - роскошь, а не время. Куда нос ни сунь, все рады.
Полупустые кабаки, пивные, опять же не шалманы, вполне чистые, приличные
заведения, даже не курят. Истребуешь себе кувшин, рыбку, курицу копченую,
сыр, палочками поструганный, ни ора, ни, упаси Бог, мордобития,
чинно-благородно, душа оттаивает, распускается и на разговор тянет.
Кликнешь официанта, засветишь допчирик, слушать будет, хоть сутки голоси.
Народ-подносилы дошлый, в курсах всех дел, и те признавались, есть на
побережье свои костоломы-выжималы, да все известны, и чтоб шибко - не
лютуют, в межсезонье у местных отдых, а вот летом нагрянут боевики из
Днепропетровска, тут держись, шмон наведут и... укатили. Рэкет, он чаще
гастрольный. Ра-а-аз! Набег из чужого града, потрошение жертвы и...
свалили, ищи ветра в поле. Те, кто живут в одном городе - и охотнички, и
дичь - осторожнее, лишний раз поостерегуться кровушку пускать,
предпочитают переговорами обойтись или примутся пугать, постепенно, тут
главное методичность, чтоб объект не дремал, всегда чуял: о нем не забыли,
пекутся, каждый шаг контролируют. Опека изо дня в день ох, как досаждает,
еще какие орешки трескаются, будто колуном шваркнули.
Фердуева слушала внимательно: резоны Ремиза ее касались
непосредственно; северяне, из тех, что засветились, решившись на встречу с
ней, понимают, что Фердуевой прознать их схроны - работа не тяжелая; за
неделю доложат все про всех, где кооперативная квартира любовницы, а где в
коммуналке доживает старушка-мать. По ремизовской правде выходило, что
если ее начнут жать всерьез, то силами иногородними, хлопотами налетчиков
с югов.
По левую руку от Шурфа скучала девица лет двадцати с пронзительно
синими глазами, красиво очерченным ртом и задорной манерой встряхивать
копной густых золотистых волос. Шурф предположил, что эту даму-зазнобу
усадил кто-то из устроителей, вон их сколько шныряет, молодцов с орлиным
взором, будто вырезанных с журнальной картинки и оживленных чудесным
образом. Мишка прижал к себе локоть, похоже, встревожился, не слишком ли
единолично завладел подлокотником? Тихонько осведомился:
- Я вас не выжил? Забыл, что не один сижу...
Девица в беседу ринулась, как в море с жары нырнула, видно извелась в
бессловесности. Выяснилось, соседка Шурфа - мисс Кривой Рог, городище
почти миллионный, да вот припозднилась к отборочным просмотрам и выпала из
состязания. Тараторила без умолку. Красотки из загранки наших
переигрывают. Факт. У наших ни тряпок, ни тренажу, любительщина, вчера
репетицию заделали - слезы, даже обрадовалась, что опоздала, позориться
кому охота?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46