Но Дурасников лукавил, у
него все было не так: и еда, и вещи, и быт, и за дачу он платил гроши,
символическую безделицу, а старики, возжелавшие продуть легкие загородным
воздухом, отваливали за сезон по три, а то и по пять сотен, и цены на дачи
росли от лета к лету.
...Я такой же, как вы! Дурасников опрокинул еще стакан и порадовался,
что на столе боржоми, а не кипяченая безвкусная жижа.
...Придуривается, усмехался про себя Апраксин, сукин сын, мнется как
девица. Старики и старухи на собрание пешком притащились по грязи, рискуя
руки-ноги сломать, а ты на машине доставлен!
Апраксин встретился глазами с Дурасниковым, и оба мигом поняли, что
схватки не миновать. Чтобы отвлечься, Апраксин решил думать о двери,
оббиваемой стальными полосами, и уговорил себя, что должна быть незримая
связь между Дурасниковым и неизвестным Апраксину жильцом квартиры,
превращаемой в сейф.
Дзинь! Ключ от почтового ящика секретаря партбюро чиркнул по бутылке
боржоми.
- Начнем?!..
Зал встрепенулся гомоном одобрения.
- Товарищи! - Секретарь плавным жестом руки, будто танцовщица в
неспешном кружении представил Дурасникова, - сегодня на собрании
зампредисполкома, курирующий торговлю Трифон Лукич...
- Кузьмич, - нежно поправил Дурасников.
Секретарь притворно повинился, прижав ладонь к груди:
- Трифон Кузьмич Дурасников. Трифон Кузьмич расскажет о перспективах
торговли в районе. Просим, Трифон Кузьмич.

Два одиночных хлопка, жалких своей жидкостью, умерли в задних рядах.
Седые, лысые, укутанные в платки; лица в коричневых пятнах саркомы Капоши;
двое за восемьдесят в бывших ондатровых шапках, напоминающих
полуразваленные гнезда, водруженные на макушки; белая, в покровах пудры,
кожа роковой женщины образца середины двадцатых годов. Отжившие тела
колыхались в глазах Дурасникова и, подходя к трибуне, карающая десница
торговых точек прикидывал, что не так уж много лет ему отписано жить
всласть, не так много дней, ну тысяч шесть-семь, вся жизнь-то, говорят,
двадцать пять тысяч суток в среднем. В среднем!
Апраксин давно приметил, что начальственные люди - кургузые, торс у
них всегда ощутимо превосходил в длину коротковатые, часто загребающие
ноги. Дурасников не был исключением: в непомерной ширины пиджаке, в
парусами болтающихся брюках, Дурасников - сын лишений - шел докладывать
прожившим в лишениях о предстоящем.
Апраксин не сомневался, что костюм зампреда как раз предназначался
для встреч с массами: скромный до серости, чтобы не ярить людей, наверняка
прятался в гардеробе отдельно от остальных вещей, если не покоился в
коробке на антресолях. Многие сподвижники Дурасникова возню с маскировкой
одеждой давно прекратили, ходили гоголем, а он не гнушался подбором
подходящего одеяния. Мелочь? Дурасников иначе рассуждал. Воспитанный в
лучших традициях невысовывательства, считал: хорошо одетый - не наш
человек, а красота - вроде как буржуазность.
Апраксин поддержал сползающего в дреме отставного полковника,
предостерег от падения со стула. Апоплексически свекольный лик старика
осветился улыбкой, голос, вынырнувший из сна, поинтересовался виновато:
- Уж конец?
- Только взгромоздился на трибуну.
- А... - полковник устроился поудобнее, смежил веки, не в силах
бороться с позывом ко сну.
Зампред развернул бумажку, с безнадежностью глянул в текст, свернул
листок вчетверо и сунул в карман, мол, с ветеранами потребна предельная
откровенность. И с досадой отметил, что его, пропитанный демократизмом
жест, никто не оценил, наморщил лоб и вместо привычного - товарищи! -
вытянул губы дудочкой:
- Да-а-а...
Первый ряд оживился. Дурасников пристально оглядел нехитрые средства
наглядной агитации, а попросту, наспех написанные белилами пустые призывы
и, желая прогреть слушателей и особенно людей за столом президиума, наддал
еще тягуче:
- Да-а-а...
Секретарь партбюро с опаской пробежал глазами по кумачовым
полотнищам, допуская, что зависелись старые, с ушедшими в прошлое номерами
съездов, или словами, не отвечающими моменту, но ничего предосудительного
не углядел, и в портретной галерее без накладок - успокоился, понимающе
улыбнулся Дурасникову.
- Без магазинов жить нельзя, - мягко поделился тончайшим соображением
зампред. Активный первый ряд выдал поддержку не стройными возгласами
одобрения. - У нас в районе осуществляется программа расширенного
строительства магазинов, но в нашем микрорайоне дело обстоит тревожно.
Фокус в том и состоял, что в безадресном "где-то" все осуществляется,
а в каждом конкретном месте - тревожно.
Старики оживились, посыпалось шамкающее и свистящее: ...одна булочная
и в той хлеб каменный... овощной вроде специализируется на гнили... творог
ловишь, словно жар-птицу, а для стариков творог еда номер один...
Сказать бы вам, мои дорогие, как паскудно все обстоит, но...
Дурасников, умея для себя замедлять течение времени, подумал: зачем он
здесь и что может ответить этим людям? И почему они смотрят на него,
требуя решения их проблем, будто его жизнь - помощь их бедам. Вовсе нет.
Он - чиновник, и доблесть его не в делах, а в верности вышестоящим, в
понятливости и управляемости. Разве можно провалить дело, которого нет?
Нельзя, утешал себя Дурасников, и все это понимают, да и в зале есть люди,
догадывающиеся или проверившие заранее, что Дурасникова перевели и из
другого района не за успешный штурм невиданных высот хозяйствования, а
намозолил он там глаза - видеть невтерпеж, того, кто сидел на месте
Дурасникова здесь, перебросили в прежний дурасниковский район, произвели
рокировку, чтоб сбить пламя недовольства, и вся недолга.
Дурасников с трудом вспомнил, с чего начал, и вернулся к магазинам.
- Так вот, расширенная программа предусматривает создание следующих
торговых точек... попытаюсь перечислить их в порядке значимости, - зампред
упоенно затарахтел о новостройках, столь отдаленных от места проведения
собрания, что для слушающих не представляло ни малейшего интереса, родится
обещанный магазин или нет.
Дурасников истово перечислял, иногда умолкая, будто припоминал давно
забытое, иногда набирая темп, а голос его вибрировал, изливая на понурые
головы цифры и объемы, и еще цифры, и даты введения в строй, рисуя картину
изобилия, ломящегося из будущего в настоящее.
Свекольноликий полковник открыл глаза, припомнил, видно, военное
лихолетье, высосавшее все страхи и спокойно перебил:
- Я не доживу!
Дурасников, будто на бегу споткнулся, подкошенный вражьей пулей,
вцепился в трибуну, воспользовался годами отработанным приемом, если не
спасительным, то дающим передышку для обдумывания положения и выработку
тактики:
- Не понял? - вежливо, но с потаенной угрозой уточнил зампред.
Полковник, видно, подремал на славу и восстановил запас сил:
- Не доживу я до торжества расширенной программы строительства
магазинов, извините-помилуйте.
- Ну отчего же? - великодушно усомнился Дурасников. - Вы мужчина в
соку, еще о-го-го... небось и дети есть и внуки, для них возводим.
Полковник разохотился поговорить:
- Дети-то что... я не про детей, они вот, может, доживут и то... я
про себя интересуюсь.
Дурасников знал два метода отбиваться: или злобный, попугивая и
жонглируя безотказными истинами, или играя в доброту. Выбрал последний,
улыбнулся, развел руками по-свойски:
- Универсам за парком через три года сдадим райпищеторгу. Разве не
дотянете? - Дурасников приглашал шутить. Полковник приглашения не принял:
- Не дотяну, рак у меня.
Зал охнул. Дурасников примолк, соображая, что пахнет паленым.
Молодец дед, возрадовался Апраксин, жмет масло из гада, врет про рак,
куражится? Или впрямь засела в старике червоточина, может, и смел от
безысходности?
Дурасников, как говорится, не первый год замужем, поднаторел в
хитросплетениях словесных схваток, смиренно воскликнул:
- Товарищи! Прошу понять меня правильно!
Встрял секретарь партбюро, полагалось помочь тонущему зампреду.
- Прошу не перебивать докладчика, вопросы после выступления.
Полковник извлек платок с полпростыни, отер блестящий лоб и сдал
позиции без боя. Апраксин зря восхищался им.
Дурасников сразу смекнул, что первый вал неприятия миновал, от духоты
и размеренной речи о расширенной программе народ впал в дремоту; сборище
входило в привычную колею, когда одни говорят, будто для себя, другие
слушают вовсе непонятно по какой надобности.
Зампред речь завершил радужно, но, не скрывая трудностей, обеспечил
высокоценный баланс самокритики и жизнеутверждения.
Опытным взором Дурасников, усевшись за стол, различил, что распирает
праведным гневом двоих-троих, не более и поскольку выпад полковника ущерба
не нанес и аудиторию не распалил, Дурасников решил, что вспышка всеобщего
негодования не грозит, а возможны лишь мелкие тычки и уколы, к чему он
давно приучен. Случалось с соратниками обсуждать выпады неуемных
правдолюбцев на собраниях, и чиновники весело смеялись, припоминая, как в
раже тот или иной борец за справедливость махал руками, исходил потом,
брызгал слюной, и человечишко этот - неужто невдомек, плетью обуха не
перешибешь - вызывал жалость и презрение.
Творожные страсти не достигли точки кипения, народ не волновался,
полковник утомился и снова впал в дрему, все вышло, как заведено, и
Дурасников, меж шепотами про творог, каменный хлеб и несвежее молоко,
прикидывал, чего напаковал ему Пачкун в картонную коробку, доставленную
Колей Шоколадовым, и, главное, есть ли там балык на подарки врачу и для
себя, и для банной подружки, подставленной Наташкой Дрын. Подружке
Дурасников обещал в бане пяток банок балыка, присовокупив царственное - не
вопрос, и теперь приходилось держать слово, данное существу на четверть
века тебя моложе; Дурасников уверял себя, что подружка истинно потянулась
к нему, и ее обмолвка насчет желания поменять комнату в коммуналке на
однокомнатную квартирку - всего лишь случайность, хотя было бы приятно
наведываться в однокомнатный рай малолетствующей, по меркам Дурасникова,
птахи.
Выражение десятков лиц в зале слились в одно кислосладкое и
полусонное, секретарь партбюро прослаивал выступление Дурасникова
подходящими разъяснениями, и зампред, компенсируя себе напряжение на
трибуне, окунулся в мечты.
И то сказать - сорок с хвостиком: возможностей все больше, желания
еще скручивают в жгут, а жена вдруг увяла, раздражает Дурасникова; контакт
с сыном истончился, как стертый медный пятак, и, похоже, вот-вот зазияет
дырой отчуждения. О работе смешно говорить... Работа Дурасникова,
заключалась в умении удержаться, обеспечить равновесие - способы
выравнивания крена значения не имели, тут, как нигде, ценился тысячекратно
жеваный-пережеванный в печати и на экранах конечный результат: или кресло
под задом или... коленом под зад, третьего не дано. Только успевай, лови
взгляды вышестоящих, знай истолковывай, по возможности, верно, не
угадаешь, пиши - пропало. Нервы Дурасников пережигал изрядно, но
постоянный колотун и опасения себя окупали. Кроме как к аппаратной службе,
он ни к чему не годился: руки словно глиняные, гвоздя не вобьет без крови
и крика, умишко сметливый, не без изворотливости, но маломощный, как раз
подходящий для аппаратной интриги.
...Расширенная программа даст населению района... бубнил из середины
зала, опираясь на клюку, закаленный сборищный трепач, и Дурасников вполуха
ловил пустые слова, перепевающие его доклад и придающие всему, что
умудрился сообщить Дурасников, еще большую тусклость и очевидную лживость.
Бог с ними, пусть тешатся. Воображение перенесло зампреда в
однокомнатную квартиру, выменянную не без его участия, и как раз это
участие предполагало его особые права на посещение пропитанного запахами
дорогих духов уединения. Дурасникову нравилось среди непосвященных
потолковать о важности его миссии, барьерах и волчьих ямах на пути к
совершенству, мужестве, требуемом от чиновников, над коими привыкли
похихикивать, не понимая, что на столоначальниках все держится иначе
воцарится хаос, неразбериха с непредсказуемыми последствиями. Зампред
видел себя в дверях однокомнатной квартиры с пакетом недоступной простым
смертным снеди: вот начальник мнется, снимает шапку, умильно поглядывает
по сторонам, размышляя о приюте для перчаток и шарфа, а руннокудрое
создание, с приоткрытым, должно быть, от восторга ртом, вьется рядом,
заглядывая в глаза, как собачонка, и только не вертит хвостом, зато
вихляет бедрами, а из кухни доносятся шкворчащие звуки раскаленного масла
и лука; Дурасников как-то заявил, что предпочитает разжаренный лук всем
яствам. Запомнила блудодейка... улещает... приятно...
И от реальности лукового запаха, от реальности тепла, струящегося от
юного создания, Дурасникова качнуло. Зампред привалился к спинке стула,
невольно уперся глазами в зал и увидел, что поднимается мужчина с
вытянутым, тонким лицом белого офицера, с короткими пшеничными усами и
седой прядью в темно-льняных волосах.
Дурасников подобрался: началось!
Видение квартиры исчезло еще стремительнее, чем запах лука, и
Дурасников остался один на один с истомленным долгим и бессмысленным
сидением залом и этим зловредным человеком, спокойно улыбающимся, глядящим
прямо в глаза Дурасникову, и своей повадкой дающим понять, что он не
полковник-отставник, взбрыкнувший и тут же забывший о наскоке, не
говорун-сталинский сокол, вцепившийся в клюку и во все времена воркующий
дозволенное и вполне безопасное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46