Ты ему соломинку, мол,
так ли все? Может, перехлест? Пережим? Подумайте. А подследственного,
гляди, как плотину прорвало, видит, что ты радуешься признанию, вроде и
сам обвиняемый не нарадуется вместе с тобой. Примечаете, гражданин
начальник, как я вам подмахиваю?! Находились, конечно,
упиральщики-молчуны, но редко, да и сколько ни упирайся силы-то вытекут,
вот в чем фокус. Так что руками махать нужды нет. Ну то в мои времена, а
раньше, конечно... - Филипп наблюдал за блуждающим взором Дурасникова. -
Триша, кормилец, ты никак с нутряным жаром пожаловал, а я, нехристь, мучаю
доброго человека всячиной да лясы точу попусту. - Коротконогий Филипп
неожиданно резво вскочил и скомандовал.
- Закрой глаза! - Дурасников покорно закрыл. Через минуту перед
зампредом золотился содержимым чуть не доверху наполненный стакан. Сквозь
серость кожи щеки Дурасникова расцветило азартом, предвкушением
спасительного. Рука неуверенно, будто Дурасников опасался, не растаяло бы
видение, поползла к стакану. Филипп отдал короткие команды по телефону и
вернулся к похмельной игре, не без умиления наблюдая за дурасниковскими
корчами.
Трифон Кузьмич страшился тонкости стакана, не раздавить бы ненароком,
хватанешь с лишним жимом, пиши - пропало, ласково охватил стакан,
стеклянные стенки едва не выскальзывали из неверных пальцев, поднес к
губам, всем телом прянул навстречу желтому ободку по краю, ноздри
щекотнуло крепостью хмельного, коньячным духом обожгло небо, защипало
веки. Дурасников с маху опрокинул стакан и... будто из бочки выбили
деревянную затычку: силы и соки хлынули во все закоулки дурасниковского
тела, взор засверкал, плечи расправились, Дурасников даже глянул не без
недоумения на Филиппа рыжего, будто не его стараниями возродился к жизни.
Филипп тактично перебирал бумаги, по себе зная, что миг
распространения спасительного жара по дрожащему нутряно телу прерывать
пустыми россказнями грешно, негоже лишать страждущего сладостных минут.
Дурасников совсем оклемался, начальственно затвердел подбородок,
властно обозначились скулы: жаль, Филипп глазел на возрождение Дурасникова
из пепла и, как ни досадно, даже приложил к тому руку. Зампред желал бы
сию минуту исчезновения Филиппа, и тот, будто распознав тайные мечтания
Дурасникова, протянул неопределенно: ну-ну, знаю, брат, что, покуда
разрывает окаянный жор к горячительному, кому угодно поклонишься, а как
только пылающие угли залиты, сразу цена собственная, только что ничтожная,
скачком возрастает и благодарить спасителя - нож острый.
Филипп поднялся, засеменил на кривых ножонках к подоконнику, вытащил
из потаенной ниши над батареей тряпицу, принялся протирать листы герани в
керамическом горшке.
- Люблю, знаешь, герань с детства. - Внутренности барака, подарившего
жизнь Филиппу, живо предстали из забвения: убожество и грязь, и вечный ор
пьяных родителей-жильцов и запущенных голодраных чад, и песни
обезноженных, обезрученных солдат, на беду свою вернувшихся с войны.
- Коньяк ничего себе, - ответствовал Дурасников, не прислушиваясь к
хозяину кабинета.
Огненно-волосатый правоохранитель Филипп оставил в покое герань,
нырнул в кресло, упокоил корявые кисти, сплошь заросшие шерстью, на
подлокотниках. Филипп раздумывал, выпить или воздержаться, дело не
простое, требовало обстоятельного обмозгования. Лапища подперла срезанный
подбородок, придававший Филиппу неандертальский вид, особенно при
обнажении длинных, желтых и торчащих наружу клыков. Возобладала
умеренность. Бутылка исчезла с заваленного бумагами стола. Дурасников
погрустнел, но ронять достоинства не стал: не повторил, значит, не
повторил, упрашиваний Филипп не дождался.
Филипп, уже упрятав бутылку, притворно охнул:
- Может, еще желаешь?
Сволота! Дурасников скроил наилюбезнейшую морду, махнул рукой, мол,
куда там, и без того отогрел по-царски. Филипп объяснения принял, между
прочим, обронил:
- С твоего клиента не слезаем. Плотно пасет "двадцатку". Может, из
чистой любознательности? Гражданский темперамент, то да се? -
поинтересовался Филипп, не хуже Дурасникова сознавая: любознательность,
как мотив, не лезет ни в какие ворота.
Дурасников просветленным выпивкой мозгом калькулировал силы
прикрытия: не только в исполкоме, не только в горсовете, еще кое-где
затаились дурасниковские доброхоты и по совокупности их симпатий и
поддержки вряд ли удалось бы недоброжелателю подковырнуть зампреда и все
же... Трифон Кузьмич наблюдал не раз, как, бывало, нарастал снежный ком
неприятностей, превращаясь в лавину, и сметал неудачливого икса, не взирая
ни на какое прикрытие. Однако в таком исходе Дурасников всегда распознавал
недорасчет пострадавшего, неумение унюхать заранее дыхание неприятностей
на своем затылке.
Филипп непонятно развеселился, сообщил визитеру:
- Не боись, наше время еще не вышло, много нас, вот в чем штука.
Умники, конечно, писать ловки, балаболят складно, но беда их в
малочисленности. В лености также, а наш брат числом велик, спайкой,
злостью, если хочешь... а как не злобствовать, ежели припомнить, откуда мы
вышли-пробились к сладкой жизни.
Дурасников хотел возразить, мол, не банда же мы, не разбойное кодло,
но... спасительное воздействие коньяка поумерилось, и вступать в
обсуждения с Филиппом расхотелось.
Дурасников поднялся, Филипп также оторвался от кресла, оба замерли
друг напротив друга. Заглянула канцеляристка, увидела сжавших губы,
обремененных государственными заботами представителей власти, шмыгнула в
испуге в коридорную тень, тихо прикрыв дверь. Филипп взял под козырек.
Дурасников потянулся было тож рукой к виску, мол, отчего ж не подыграть
Филиппу в мастерском, годами длящемся маскараде, но неожиданно допустил,
что канцелярская мышка подглядывает сквозь щель в двери, а уж подслушивает
вполне, и громко подвел итог посещению:
- Дел невпроворот, позвоню к вечеру.
Филипп так и застыл, приложив руку к виску, как видно, на этот раз не
уяснив, какие приводные ремни заставили поступить Дурасникова именно так,
а не иначе.

Васька Помреж, очутившись на улице, обратил внимание на три
новехоньких машины одного цвета, одной модели, будто яйца из-под одной
несушки. Похоже на парад, мелькнуло у Помрежа, а ноги уже понесли к своей
колымаге, тоже первогодку, но заляпанному грязью, с захламленным задним
стеклом, никак не сопернице трем красоткам.
Васька увидел, как Почуваев выставив для всеобщего уличного обозрения
мощный зад, копается в моторе "волги"-фургона.
Васька, стараясь не привлекать внимания, бесшумно приблизился,
оглядел обтянутый защитного цвета тканью, почти лопающийся под напором
мощных телес, зад, и ладонью с оттяжкой огулял Почуваева по
непредусмотрительно подставленному крупу. Ярость отставника не знала
границ, развернулся волчком, уже занеся кулак, наверняка бы опрокинувший
обидчика на тротуар, но узрев Помрежа - с Васькой ухо держи востро! -
сплюнул на асфальт, отматерился всласть и, не зная что ж предпринять с
зажатым до белизны костяшек кулаком, протянул:
- Ну, ты даешь, кот паршивый!
Васька знал, что "кот паршивый" в устах Почуваева - лесть, желание
сгладить шероховатости конфликта, приглашение к доброму общению, к
забвению стародавних обид и новорожденных упреков. Васька знал, чем
вывести отставника из равновесия, безразлично оперся о радиатор.
- Че ты моих девок не хочешь отведать? - лошадиная ухмылка Помрежа
воссияла на всю проезжую часть.
Почуваев и сейчас не дал себя пронять: черт с ним! Любит
подковырнуть, стервец, но честен в делах, как и сам Почуваев - при
расчетах червонца не утаит. Деньги с клиентов, с тех, кому негде спать,
кому негде играть, кому некуда приткнуться с дамой сердца - да мало ли
нужд в многомиллионном городе, где гостиничное место невидаль, а ночная
жизнь и вообще глупая шутка - так вот воздаяния все, и от Почуваева, и от
Васьки Помрежа, в чем отставник не сомневался ни на миг, без утайки
поступали к Фердуевой, и только хозяйка определяла долю
сторожам-надсмотрщикам. Сколько всего Почуваевых ходило под Фердуевой,
никто не знал, но дело разрасталось, и каждый понимал, что Фердуевский
замысел - чистое золото: народ на службу заявляется, положим, к девяти, а
смывается, скажем, в восемнадцать ноль-ноль и, считай, с семи вечера до
утра следующего дня двадцатиэтажное, или, напротив, приземистое,
тысячекабинетное здание с холлами, телевизорами, холодильниками целиком в
безраздельном владении подремывающего Васьки Помрежа, Почуваева или других
представителей их цеха.
Почуваев грохнул крышкой капота, уловив момент, когда Помреж
растворил взор в даме, вышагивающей с противоположной стороны улицы,
грохнул так, что Ваську аж подбросило. Вот и квиты, возрадовался Почуваев,
но вслух, придав голосу наибольшую любезность, изгнав и намек на
командность, водившуюся за Эм Эмом по старой офицерской привычке,
возгласил:
- Мое почтеньице, - и едко добавил, - сэр ховеный.
Помреж пожал руку Почуваеву, и "волга" отплыла на дачу, к бане,
погребу с солениями, к штабелям дров.
Помреж заметил, как к трем машинам направились мужчины разных
возрастов и повадок, один глянул на Помрежа и наклонился, шепнув на ухо
напарнику.
Васька увидел, как подъехало заказное такси с мотающимся усом антенны
и прикинул: сейчас или минутой-другой позже появится Фердуева, знал, что
хозяйка всегда заранее заказывает такси и объезжает стрелки-места встреч,
проводя переговоры с нужными людьми.
Фердуева все не шла и не шла, и Помреж дожидаться хозяйку не
собирался. Три машины укатили быстро и в разные стороны.
Васька уже тронул тачку с места, когда Фердуева показалась из
коричневых, облупленных до неправдоподобия дверей. Кралась, похоже, вдоль
стены, более ничего, но Помреж сразу вжал тормоз аж до хруста в
голеностопе. Выскочил из машины, бросился к Фердуевой. Хозяйка сразу
заприметила подбегающего Помрежа, но продвигалась вдоль стены также
медленно, похоже в любую секунду рассчитывая опереться о кирпичную кладку:
необыкновенной черноты глаза Фердуевой смотрели сквозь Помрежа и далее,
сквозь улицы и дома, в неведомую даль: если бы Васька не замер раскинув
руки, Фердуева так и проскользнула мимо, незнакомая, молчаливая, может,
сдвинув рукой Помрежа чуть в сторону, как неодушевленный предмет.
Васька оглянулся, разыскивая взглядом только что испортившую выхлопом
воздух тройку машин: лишь широкие колеи, дырчатые от шипованных шин в
привычной грязевой окантовке тротуара и остались. Помреж схватил женщину
за плечи: медленно, глазом лекаря, прошелся по лицу, шее, пытаясь
различить следы расправы. Только бледность и безразличие.
- Били? - выдавил Помреж, зная умельцев на оставляющих следы; не
велика наука: и отцы, и деды подсказать могут.
Фердуева не ответила.
Помреж не соображая, что делает, стал расстегивать пальто на хозяйке,
Фердуева отстранилась, поежилась:
- Перестань.
Васька озирался по сторонам и клял Почуваева, что успел так
несвоевременно бросить Помрежа в нештатной ситуации.
- Что было? - Помрежу казалось, Фердуева в любой момент рухнет,
потеряет сознание, сейчас лишь тонюсенькой нитью связанное с явью.
- Ничего, - вполне внятно успокоила хозяйка, - потолковали.
Васька никогда такой хозяйку не видел: сосредоточенность и собачья
настороженность, готовность в любую минуту схлопотать пинок и, если
удасться, дать деру.
Фердуева развернулась к стене, распластала руки, царапая ногтями
бугристые, цементные швы, припала лбом к кирпичу.
Помреж никогда не видел, чтобы человека так рвало, выворачивало до
желчи. Фердуева тряслась на руках у Васьки, будто включенный отбойный
молоток на бетонной плите, и без того лошадиная морда Помрежа вытянулась
еще больше. Люди останавливались, глазели на чужое лихо каждый с особенным
выражением, подчеркивая отношение к происходящему.
Помреж рванул из кармана платок, обтер губы Фердуевой, швырнул
изгаженную тряпицу в урну. Хозяйка, сумеречно соображая, неожиданно
заявила:
- Платок возмещу, - и снова умолкла под напором яростных позывов.
Что ж боевики с ней вытворили? Помреж косился на шарф, прикидывая
использовать его для утирания Фердуевой, корчи отпустили, Васька нагнулся,
зачерпнул снега, ладонью мазанул по лицу женщины, смыл смрадное месиво,
еще двумя тремя горстями снега обтер дочиста и уже насухо промокнул
шарфом.
- Все, - неожиданно бодро подытожила пострадавшая, - давай в машину.
- Помреж поволок хозяйку к "жигулям".
- Сажай в такси, - поправила Фердуева, - я уже в порядке.
Помреж не слушал, воткнул Фердуеву в свой драндулет на заднее
сидение, подскочил к такси, сунул водителю червонец.
- Домой? - уточнил в машине Помреж.
- Вась, зря отпустил мотор. Дел по горло.
Ну и ну, поражался Помреж, вцепившись в руль, так отметелили и так
держаться: не у каждого мужика достанет силенки. Васька еще раз предложил
хозяйке доставку домой, но, получив отказ, пришвартовался к стоянке,
дождался пустого такси и, только усадив Фердуеву, двинул по собственным
надобностям, укоряя себя по дороге, что поддался уговорам и отпустил
женщину.
Мишка Шурф позвонил вечером Помрежу и осведомился, как дела.
Сокрушался о бедах хозяйки. Помреж о трудностях Фердуевой не трепал
никому, сама хозяйка вряд ли развяжет язык, выходит, Мишке сообщило третье
лицо, а значит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46