Он сидел прямо, и в самой позе чувствовалось подобострастие по отношению к вышестоящим. На столе перед ним лежала пухлая папка, из которой выглядывали листки бумаги разных размеров, исписанные цветными чернилами.
В углу возле окна, выходившего на палисадник, стоял еще один человек и молча курил, небрежно облокотившись на высокую подставку с бюстом Ораби-паши — прославленного лидера восстания против османских турок. У Ораби-паши простое крестьянское лицо, пышные усы, турецкая феска на голове. Его сходство со стоявшим рядом с бюстом человеком состояло в полном безразличии к тому, что происходило в этой комнате. Оба смотрели невидящим взглядом в невидимую даль, никак не реагируя на разговоры в комнате.
На диване, обтянутом темно-красным вельветом, сидел Хигази. Холодный взгляд голубых глаз, светлые усы. Рядом с ним лысый комендант поблескивает' очками в золотой оправе. Тонкие губы плотно сжаты, рот ~ едва заметная щель.
Когда Азиз вошел, все умолкли. Он чувствовал на себе их изучающие взгляды. Они взвешивали его на точных весах. Только человек, стоявший возле бюста, по-прежнему смотрел отсутствующим взглядом сквозь стену на нечто видимое лишь его воображению. Он будто бы и не заметил, что в комнату кто-то вошел.
Мужчина за столом указал на большое удобное кресло. Азиз медленно опустился в его темно-красное плюшевое лоно. Мышцы сразу расслабились от мягкого и теплого прикосновения. Вытянул ноги под стол, как после долгого пути. Человек едва заметно кивнул, и Овейс торопливо ретировался. Следом за ним вышел Мухаммед. После минутного молчания человек за столом спросил ясным, отчетливым голосом:
— Доктор Азиз, полагаю?
-Да.
Он опять немного помолчал, потом протянул серебряный портсигар, крышка которого откинулась от нажатия большим пальцем на кнопку. Щелк! Сигнал некоего предупреждения?
— Прошу.
— Благодарю вас, я не курю.
— Кофе?
— С удовольствием.
Палец нажал кнопку на столе. Темнокожий человек в синем халате вошел бочком в комнату.
— С сахаром?
— Нет, благодарю. По-турецки.
Арестант в синем халате вышел, бесшумно ступая босыми ногами. Толстые крупные ладони легли на стол. Человек слегка наклонился. Седовласый клерк, сидевший рядом, снял колпачок с авторучки, раскрыл пухлое досье и замер в ожидании.
— Я бы хотел задать вам несколько вопросов.
— Пожалуйста, задавайте.
— Ваше имя?
— Азиз.
— Полное имя?
— Азиз Омран.
— Женаты? -Да.
— Имя жены?
— Забыл. Я его больше не помню.
— Такого быть не может.
— Уж сколько лет ее не видел.
— Как это можно забыть имя собственной жены?
— Всякое бывает. Иногда вообще забываю о ней, а иногда, кажется, вижу ее как наяву перед собой.
— Не пытайтесь нас обмануть.— Он слегка повысил голос. — Это не в ваших интересах. Отвечайте на мои вопросы точно. Мне нужна правда.
— Правда? С каких это пор началось такое правдоискательство? Я говорю правду. Просто, видимо, не ту правду, которая вам нужна.
— Не надо этой казуистики. Все равно вам ничего скрыть не удастся.
— А мне и нечего скрывать. Считаю, что все должно быть высказано.
— Тогда никаких проблем. Вот и назовите имя вашей супруги и ее адрес.
— Я уже сказал — не помню.
— В это я не могу поверить. Вы лжете. — В голосе появился оттенок раздражения.
— Не лгу. Человек способен забыть то, чего не хочет вспоминать.
— Дети есть?
— Есть один.
— Где он?
— Забыт вместе с матерью.
— То есть вы хотите сказать, что забыли и собственного ребенка?
— Нет, почему же? Он такой, как все дети, и по-своему отличный от других. Помню, что у него большие глаза, умные, с огоньком.
Человек в синем халате вошел и поставил чашку кофе на стол, Азиз взял ее и ощутил тепло под пальцами. Чудесный аромат кофе и кардамона. Отпил пару глотков. В голове чуть повело от удовольствия, но лишь мимолетно. Он снова был весь внимание. Впервые глаза человека, стоявшего у бюста, остановились на Азизе. Взгляды скрестились коротко и разошлись. Пробные выпады на дуэли. Прощупывание друг друга. Хигази закинул ногу на ногу и уставился на человека, стоявшего в углу, словно ожидая какого-то сигнала. Обвинитель копошился с сигаретой, прикуривая от сверкавшей позолотой зажигалки. Застучали пальцы о пьедестал Ораби-паши. Пауза. Стало слышно, как скрипит перо по бумаге.
— Нет. Так мы с вами друг друга не поймем. К чему это упрямство? Вы что, не стремитесь покончить с ситуацией, в которой оказались? Мы всего лишь хотим, чтобы правосудие восторжествовало, и вы должны нам помочь.
— Чье правосудие?
— Правосудие закона.
— А чьего закона? Закона тех, кто имеет все, и направленного против тех, кто не имеет ничего?
— Вы что, против закона?
— Нет, я не против закона как такового. Но я против закона джунглей.
— Хватит. Не отвлекайтесь от темы. Здесь я задаю вопросы, а вам следует на них отвечать.
— Как вам угодно.
— Итак, ваше имя — Азиз. А у меня вот тут документы, которые показьюают, что вас вовсе не Азизом зойут.
— Что за документы такие? Первый раз слышу.
— Мы изъяли их при обыске в вашем доме.
— Но у меня нет дома.
— Они доставлены из вашего дома в Айн аш-Шамсе.
—Может быть, это чьи-то чужие бумаги. Я лично шел по улице, когда ваши люди меня окружили и доставили сюда. Удар кулаком по столу. В голосе гнев:
— Вы снова лжете! Вас арестовали в доме.
— А я утверждаю, что не лгу. Нет у меня дома. Мой дом уничтожили, а я стал бродягой. Хожу, знаете, по улицам и закоулкам...
— Следствием установлено, что вы врач, а выдаете себя за какого-то бродягу. Объясните это противоречие. Вы врач или нет?
— Врач.
— Где вы работаете?
— Да где угодно. Лечу больных.
— Вы же амбулаторный врач. И у вас нет местожительства?
— Вот именно, нет.
— Так, так... все виляете... Но вам это не поможет, учтите.
— Вы спрашиваете, я отвечаю.
Мужчина посмотрел в бумаги, лежавшие перед ним.
— Следствием установлено, что вы занимаетесь и другой деятельностью.
— Подрабатываю на пропитание. Иногда землю пашу, иногда шорник, иногда ткач.
— В бумагах указано, что вы все время меняете имя. То Азиз, то Хасан, то Маджид. Почему, интересно?
— Понятия не имею, что у вас там за бумаги. Но имя я действительно меняю.
— С какой целью?
— Потому что за мной охотятся.
— А почему охотятся?
— Не знаю. Меня перемещают из одной тюрьмы в другую, из камеры в камеру. А когда я выхожу на свободу, начинают следить за мной повсюду. Ваши люди без передышки преследуют меня.
— Ну, уж вам-то известно почему. Не надо разыгрывать невинность.
— Нет, не известно.
— А вот бумаги, которые лежат передо мной, доказывают обратное. Пожалуйста, хотя бы эта. - Он протянул Азизу через стол листок. — Не ваш ли это почерк?
Азиз взглянул на аккуратные строки, написанные угловатым почерком. Лица их приблизились к нему и замкнули круг. Они ждали реакции, подобной обвалу в каменоломне. Азиз бросил бумаги на стол:
— Впервые вижу.
Слышно было их дыхание. Сопели, как загнанные звери.
— Написано под копирку?
— Я говорю — первый раз вижу.
— А вот эта записная книжка не ваша? — Он держал в пальцах зеленую записную книжку. Перелистал и прочел монотонно: — "Мустафа. Андалуз". Кто такой Мустафа?
— Не знаю.
— У вас с ним было свидание 6 апреля в семнадцать ноль-ноль.
— Повторяю: я не знаю его.
— Это мы очень скоро выясним. — Толстый указательный
палец перевернул страницу,
— "Хусейн. Лимон. В конце стола". Что это означает?
— Это не моя записная книжка.
Пальцы нервозно забарабанили по столу. Человек, стоявший у пьедестала, подошел поближе.
— А вот страничка от 8 апреля. Вы тут написали: "Комитет. У моря, как обычно". В связи с чем это написано?
— Мне непонятно, о чем вы говорите.
— Доктор Азиз, до каких пор вы намерены все отрицать? Вы не думаете о том, что только усугубляете собственное положение? Посмотрите-ка назад. Оглянитесь.
Азиз повернул голову. У стены лежали два больших чемодана. Они были раскрыты и битком набиты бумагами. Рядом — стопы книг и печатная машинка.
— Все это взято из вашей квартиры.
— Еще раз повторяю: я не понимаю, о чем вы говорите.
— А книги эти не ваши? -Нет.
Смуглый человек, который теперь стоял в двух шагах от Азиза, подошел к груде книг. Поднял небольшую связку и поднес к столу. Вопросы посыпались без пауз. Резкие, как удары бича.
— Эти книги... похоже, что вы их тщательно штудировали. — Он задержал взгляд на одной из страниц, перелистывая книгу. — Тот же почерк тут на полях, что и в записной книжке и в некоторых личных бумагах. "Свобода никогда не дается в дар. Иначе, как путем борьбы, ее не обретешь". Что вы имели под этим в виду?
— Это не мои слова.
— Даже если это не ваши слова, что вы о них думаете?
— Согласен с ними.
— И со всем, что написано в этих бумагах и книгах, тоже согласны?
— Чтобы ответить, я должен сначала прочесть их.
— Вот вы говорите, что эта книга не ваша. А на ней дарственная надпись — вам. — Он открыл обложку и сунул книгу Ази-jy. — Прочтите.
— "Моему другу Азизу. В память о нашей первой встрече. Хусейн".
— Кто этот Хусейн?
— Я его не знаю,
— Но ведь это вам он написал дарственную надпись.
— У меня нет друзей с именем Хусейн.
— А по нашим данным — есть.
— Какие доказательства?
В комнате воцарилась тишина. Замерло дыхание — капля моды превратилась в лед. Сердце защемило в груди Азиза — тяжкое предчувствие. Почва вдруг стала ускользать из-под ног. Все оказалось потерянным, погибшим, когда он услышал жесткие слова. Застыл в кресле, только вена пульсировала на шее.
- Хусейн сам сказал нам, что подарил вам эту книгу.
В глазах потемнело. Кто-то ходил вокруг, о чем-то говорили, голоса приближались и удалялись. Покашливал охранник, пытаясь прогнать дремоту. За окном завьюал сезонный ветер пустьши хамсин. То затихал, то переходил на пронзительный свист, потом тон понижался, и он завывал, как зверь, заблудившийся в необъятной пустьше. Когда задувал хамсин, мелкий песок проникал повсюду. Здесь от него тоже не было спасенья: он скрипел на зубах, его душный запах мешал дышать
..Мучила бессонница. Дни приходили и уходили с монотонностью волн. Медленно накатывали, заливали неведомый берег и отходили. Одна волна — копия другой. Сегодня как вчера, завтра —как сегодня. Все неподвижно в камере, одинаково, незыблемо навеки. Четыре шага в длину, два с половиной в ширину. Каждый шаг отмечается звяканьем цепей. Пол идет слегка под уклон к двери. Темно-зеленая дверь с небольшим отверстием в железном ободке — глазком. Снаружи прикрыт металлическим веком. Действительно похож на глаз. Бесшумно открывается его железное веко, и он наблюдает, фиксирует все хладнокровно и бездушно. Низкий потолок камеры, кажется, со временем опускается все ниже, осязаемо давит. Стены, когда-то, видимо, белые, стали грязно-желтыми. Разводы сырости, кое-где бурые следы крови, отпечатки пальцев. Все знакомо и опостылело давным-давно. Каждое новое пятнышко — открытие, повод для раздумья, изучения часами. Просыпается какой-то новый интерес в затхлой луже его бытия. Процессия муравьев, бегущих извилистым путем от уголка окошка через стену, по полу, огибая ножки стола, выбирая только одну. По ней они поднимаются на стол в поисках крошек хлеба. Ничтожные детали, но достаточные, чтобы пробудить хоть какой-то интерес к жизни в бетонном саване камеры.
Он привык к запаху мочи, к волнам зловония из резиновой параши, притаившейся в углу. Волны эти наплывали с бессистемной частотой. Иногда среди ночи, когда холодный ветер гулял вдоль стен, завьюал в оконце. Иногда в полдень, в самый разгар жары. Под головой и щеками лопались насосавшиеся крови клопы, оставляя пятна на подушке. Привык к запаху потного перегара, который исходил от его одежды. Привык к запаху животного, запертого в клетке и живущего среди смрада собственных выделений.
Иногда его выворачивало от омерзения, а иногда он вдыхал все эти запахи с чувством, близким к удовольствию. Все это принадлежало ему, было частью его существования. Значит, он был жив.
Время тоже было чередой волн, набегавших на неведомый берег. Монотонно. Непрерывно. В голове рождались вопросы и уходили, не получив ответа. Снова возвращались. Взад — вперед. Зверь, запертый в клетке. Хождение от стены к стене. Четыре шага от стены к двери. Четыре шага обратно. Звяк. Звяк. Звяк. Звяк... Тиканье часов без стрелок, без циферблата. Они не останавливаются, но и не показывают времени.
Почему? Почему? Почему Хусейн это сказал? Он сказал им о нарыве. Он, кажется, знал. Да. Точно, знал. Единственный, кто знал. Вспомнил! Ведь он его осматривал, когда Азиз пожаловался на боль. Хусейн. Лучший друг со студенческой скамьи. С тех пор, как начали вместе заниматься в анатомичке... Всего восемь лет минуло, а кажется, все это было так давно. Тогда ему еще было невдомек, куда приведут его дороги жизни. Наука, познание — только этим он был поглощен в то время. Нет, конечно, он не мог предугадать, к чему все придет. А если бы знал заранее? Серьезный вопрос. Но зачем он вдруг возник? Почему?
Он сидел на высокой табуретке. В пальцах зажат сверкающий острый скальпель. Перед ним — вскрытый череп. Огромный зал освещен шарами плафонов под потолком. В зале ни души. Никого. Ни студентов, ни преподавателей, ни даже служащего, который бросает трупы в конце дня в большую ванну с формалином, а утром вытаскивает и кладет на столы. Он один на один с рядами темных трупов на белых мраморных столах. Некоторые лежат на спинах, другие —на боку. Возле столов и кое-где но залу стоят круглые отполированные табуретки со щелями посредине для захвата. Они напоминали большие копилки, расставленные на каменных плитах пола, истертых тысячами башмаков. И особая, звонкая тишина кладбища. Трупный запах с парами формалина.
Он уже битый час сидел на своем месте, не замечая ничего вокруг, не слыша шума толпы, собравшейся за дверью анатомической. Приглушенные голоса, как волны моря, набегающие па монолитную скалу, — то громче, то тише. Не услышал, как раскрылась дверь. Группа студентов молча направилась к нему. Медленно окружили его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52