Глаза, скрытые за темными очками, неподвижно глядели в одну точку. Внешне он напоминал статую с пустыми глазницами, которая, однако, прекрасно улавливала каждое слово. По другую сторону стола сидел еще один человек. На его морщинистом лице застыла неестественная, нарочито ленивая гримаса. Нафабренные усы закручены кончиками вверх. Настороженные маленькие глаза наблюдали за всем с тупой подозрительностью. Невысокая феска, чуть сдвинутая к затылку, большой галстук-бабочка — черный как смоль, с белыми крапинками, словно рассыпанный рис, — намек на некие художественные наклонности. Выдающийся округлый живот покоился чуть ли не на коленях, с жилетки свисала длинная и довольно массивная серебряная цепочка, очевидно от карманного брегета.
Человек, сидевший посредине, поднялся, пританцовывающей походкой вышел из-за стола, чтобы поближе рассмотреть группу визитеров. Он прислонился задом к краю стола. Серые металлические глаза пристально осмотрели каждого, и лишь после этого он заговорил спокойным голосом:
— Я попросил об этой встрече, чтобы поговорить с вами. Вы образованные молодые люди, так что нам легко будет понять друг друга. Мне стало известно, что вы готовите беспорядки, которые должны начаться 21 февраля. Хочу предостеречь вас о последствиях подобной акции. Не следует думать, что мое правительство боится ваших действий. Но я обсуждаю этот вопрос с вами с точки зрения интересов страны. Мы желаем сотрудничать с интеллигенцией в атмосфере мира и спокойствия. Повторяю: мира и спокойствия.
Он сделал долгую паузу, как бы пытаясь прочесть по выражению их лиц, какой эффект произвели его слова. Затем продолжил в том же мягком, чуть ли не умоляющем тоне:
— Мне не так уж много осталось жить. Зато много лет я служил моей стране. И теперь хочу завершить свои дни, сделав нечто великое, воплотить надежды каждого патриота. Я хочу добиться независимости для Египта. Но чтобы достигнуть этой цели, мне необходима соответствующая обстановка. В стране должно соблюдаться спокойствие. Мы лучше вас разбираемся в политике. Наш противник целеустремлен и опытен. Любые беспорядки, которые могут возникнуть в эти дни, только ослабят нашу позицию. Вы — просвещенные молодые люди и без груда можете понять значение таких факторов. Ваши связи с толпой — для меня нечто необъяснимое. Не лучше ли вам сотрудничать с правительством в достижении наших благородных целей?
Он умолк, ожидая ответа. Халиль сделал шаг вперед и, кшожив руки за спину, спросил слегка дрогнувшим голосом:
— Ваше превосходительство, мы хотели бы знать, какими средствами вы намерены достигнуть независимости?
— Не лучше ли вам, молодые люди, оставить государствен-
ные дела государственным деятелям, а самим сосредоточиться на учебе и на вашем же будущем? Каким образом этот вопрос может вас касаться, позвольте спросить? И почему вы смешиваетесь с толпой, заводите связи с рабочими, затеваете беспорядки? Ваше ли это дело? Или, может быть, так вы себе представляете служение собственной родине?
Мужчина, сидевший за столом, заворочался, приподняв массивный живот, кашлянул и сказал:
— Ваше превосходительство, если позволите... — Он обратился к ним: — Вы для меня как сыновья, и я хотел бы дать вам совет. Хочу надеяться, что вы ему последуете. Почему вы не организуете культурные встречи в рамках университета? На них вы могли бы читать патриотические поэмы, слушать выступления серьезных, ответственных лиц. Пригласите, в конце концов, того или иного министра, чтобы он высказал свое мнение о текущей ситуации. А потом возвращайтесь в свои аудитории и обогащайтесь знаниями, оставив государственные дела в руках честных людей, которым вверена власть в этот критический период нашей истории.
Они глядели на говорившего с удивлением, в котором была изрядная доля иронии. Потом их взгляды вновь обратились к премьер-министру. Они попросту проигнорировали услышанное.
Халиль повторил свой вопрос, и в голосе его прозвучал вызов:
— Ваше превосходительство, я спросил, какими средствами вы намерены добиваться независимости?
Спокойный голос, прозвучавший в ответ, был похож на удары молота по броне:
— В качестве такого средства мое правительство использует переговоры.
— Переговоры продолжаются уже семьдесят лет, а англичане все еще здесь.
— На сей раз они дали нам определенное обещание покинуть страну.
— Они давали обещания на протяжении семидесяти последних лет.
— Чего же хотите вы в таком случае?
— Мы хотим подчеркнуть, что только сила народа и его единство в поддержке правительства заставят англичан эвакуироваться.
— Но ведь именно об этом я вас и прошу — обеспечить народную поддержку правительству во всех предпринимаемых им шагах. Нельзя, чтобы наш оппонент почувствовал какие-то разногласия в наших рядах. Мы только просим вас довериться нам и помочь нести бремя нашей ответственности.
Хусейн довольно резко вступил в разговор:
— Но мы не доверяем переговорам. Британцы должны прежде всего вывести свои войска в безоговорочном порядке. Премьер-министр медленно повернул к нему лицо.
— Следует ли это понимать как ваше намерение вызвать беспорядки?
В комнате воцарилась полная тишина. На мгновение всех словно парализовало.
— Ну-с? Так я жду ответа на мой вопрос.
Тишину на сей раз нарушил голос Эмада. Слова прозвучали спокойно и неторопливо:
— Мы все-таки настаиваем на том, что британские войска не удастся заставить уйти, пока народ не включится в борьбу. Мы больше не считаем переговоры эффективным средством.
Сидки-паша тяжелым взглядом обвел всю группу. Его глаза стали свинцовыми, жесткими.
— В таком случае должен вас предупредить о последствиях, которыми чреват ваш путь. Он представляет собой угрозу высшим интересам нашей страны. Мое правительство не может позволить кому-либо пренебрегать этими интересами. Мы раздавим любого, кто попытается вызвать беспорядки или подстрекать толпу на какие-либо действия. Хорошо усвойте это. У вас еще есть время подумать до 21 февраля. Со своей стороны я готов принять сколько угодно ваших делегатов в оставшиеся дни.
Он сделал жест человеку в черных очках, давая понять, что встреча закончена. Тот подошел к двери, приглашая гостей следовать за ним. Они молча вышли один за другим, миновали длинный коридор, спустились по мраморным ступеням, пересекли внутренний двор министерства и через железные ворота вышли на улицу. Некоторое время шагали молча, пока не поравнялись с маленькой закусочной. Эмад предложил всем:
— Давайте перекусим. Умираю от голода. Заодно и потолкуем.
Десять молодых людей решили занять два сдвинутых стола. Увидев, сколько сразу пришло посетителей, официант бросился к ним.
— Что будем брать? — спросил Азиз.
Рассаживались шумно, гремя стульями и громко переговариваясь. Азиз старался их перекричать:
— Ничего не слышно! Говорите по очереди!
— Раз уж Азиз берется платить, пусть и заказывает! Азиз повернулся к официанту:
Десять порций бобов с оливковым маслом и салатом, дна десятка вареных яиц и побольше хлеба. Галдеж поутих.
— Ну, так что вы скажете о встрече со стариком? — спросил Эмад.
Все замолчали. Ответил Хусейн — как обычно, говоря в нос, с усилием подбирая нужные слова:
— Думаю, что встреча получилась... По крайней мере мы высказали то, что нужно, и в подходящий момент.
Несколько человек шумно поддержали его, остальные промолчали. Халиль поднял руку, и все повернулись к нему.
— Я думаю, мы сказали все, что возможно было сказать на такой встрече. Мы не должны ожидать невозможного.
— А что ты относишь к возможному и невозможному? — вмешался Азиз.
Все засмеялись.
— Ну и зануда же ты, Азиз! — воскликнул Эмад. — Кончай цепляться!
— Я не цепляюсь. Честно, просто не понял.
— Ну что ты не понял?
— Что там было возможно и что невозможно.
— Похоже на то, что ты недоволен результатом встречи.
— Вообще-то да... до какой-то степени.
— Ну и почему, доктор Азиз? — спросил Хусейн раздраженно.
— Мне ваша позиция показалась недостаточно твердой.
— А что же ты молчал тогда? Мог бы добавить, что считал нужным.
— Ситуация была совершенно новой, необычной для меня. Когда мы оказались лицом к лицу с этим человеком, я чувствовал себя не в своей тарелке и даже не знал, что сказать.
— А ты-то что предлагаешь? — вмешался Эмад.
— Ничего. Я просто сказал то, что чувствую. А сейчас вот думаю о другом.
— О чем же?
— Я думаю, что они нас в покое не оставят. Вы узнали того типа, что стоял возле Сидки-паши?
— Да. Министр внутренних дел.
Халиль непроизвольно понизил голос, чуточку побледнел:
— Значит... нам не следует ночевать дома. Снова вмешался Эмад:
— Верно, братцы. Лучше ночевать на стороне. И еще: важно ускорить подготовку к двадцать первому. Расходиться давайте поодиночке, а завтра встретимся на спортивной площадке медицинского факультета.
Азиз подозвал официанта, расплатился. Обернулся к Хусейну:
— Если не возражаешь, Хусейн, выйдем вместе, а переночуем в квартире твоего брата, которую он недавно снял.
— Хорошо. Пошли.
В узкой сырой камере, где он находился постоянно, за исключением редких допросов или очных ставок с другими обвиняемыми, он думал о жизни. Никогда раньше он не размышлял о ней так серьезно и глубоко. Никогда раньше у него не было возможности спокойно поразмыслить над тем, что с ним произошло, обдумать все не спеша и прийти к каким-то выводам, возможно важным для его судьбы. Им овладело неизведанное дотоле ощущение, будто он заново переживает свою жизнь, но только глубже, прочувствованней. Казалось, что события, о которых он размышлял, происходили с ним вновь, но разворачивались они не в памяти о прошлом, а как бы наяву. Он начал отчетливо сознавать подстерегавшие его опасности. Им овладело ощущение, пока еще неоформленное и туманное, что смерть впервые стала реальной возможностью.
В то утро он лежал на грубом коричневом одеяле, покрывавшем койку у стены. Эта стена отделяла его от Сайеда. Вспоминая об исторической встрече представителей студенчества с Сидки-пашой, он чувствовал, как кровь приливает к голове. В глубине души он понимал, что во время этой встречи ему не хватило решительности или, точнее сказать, смелости.
Но в то же время чем больше он размышлял об обстоятельствах, в которых оказался в тот памятный день, тем легче ему становилось на душе. Все они неожиданно оказались на самом гребне могучей революционной волны. Более того, им довелось возглавить это движение. А под ногами в то время не было никакой твердой опоры, кроме энтузиазма и инстинктивного понимания того, что следует делать, чтобы организовать и направить движение.
Еще недавно он жил как бы на периферии событий, разворачивавшихся в стране. Совсем немного времени прошло с тех пор, когда он покинул свою раковину — узкий мирок, включавший в себя медицинский колледж, лекции, дом, ограниченное число друзей. Вот почему ему казалось естественным, что во время той встречи он проявил растерянность, робость и даже страх. И все же, возвращаясь к событиям тех дней, он никак не мог избавиться от мысли, что даже на той ранней стадии ему следовало проявить больше мужества и инициативы.
Он вздохнул и повернулся лицом к стене со смутным чувством вины. Это чувство захлестывало его всякий раз, как только он переносился мыслями в прошлое. Трагедия жизни состояла в том, что человек созревал в процессе познания и обретал способность к максимальной отдаче лишь по прошествии долгих лет, когда многого уже нельзя было изменить. Так шершень умирает, оплодотворив матку. Может быть, в этом таится одна из причин упорного стремления человека продлить свою жизнь. В свое время он где-то читал, что в будущем ученые смогут сокращать время, необходимое молодым людям для обретения опыта. Достигаться это будет путем складирования маний в клетках головного мозга и ускорения созревания.
Подобные вопросы его никогда раньше не волновали. Теперь же он решил: если ему суждено выбраться отсюда, он станет впредь больше размышлять на эти темы. Ведь юность — это стремление к обновлению, к бунту против существующего уклада. С возрастом же приходит косность, застой, боязнь перемен. Но мир находится в постоянном движении. Все время что-то умирает, чтобы уступить место новому. У юности стремительный шаг — едва поравнявшись с тобой, молодое поколение безжалостно обходит тебя, устремляется вперед. Способен ли я двигаться плечом к плечу с ними, продолжать эту непрерывную гонку? Грустно. Очень грустно. К тому времени, когда человек полностью созревает, обретает опыт и знание о мире, выясняется, что и конец его уже не за горами.
Он повернулся на спину и устремил взгляд в потолок. Вопросы. Куча вопросов, от которых голова идет кругом. Он сжал голову ладонями, словно опасаясь, что она вот-вот разорвется на части. От ощущения ужасной слабости он, казалось, утратил способность двигаться. Неожиданно навалившаяся дремота обволакивала его сознание, погружая его в мир искаженных образов, горячечных мыслей. Исчезло ощущение времени. Закрыв глаза, он лежал в полузабытьи.
И вдруг глаза его открылись, словно по приказу извне. Он увидел Мухаммеда, склонившегося над ним.
— Доброе утро, доктор Азиз.
— Доброе утро, Мухаммед, - пробормотал он в ответ.
— Не желаете ли совершить небольшую прогулку? Он почувствовал сердцебиение.
— Да, разумеется.
— Тогда вставайте. Прихватите с собой полотенце, мыло и белье. С сегодняшнего дня вам дозволяется дважды в день пользовать душевой. Сейчас как раз ваша очередь.
Азиз сел на край койки, сунул ноги в тапочки. Торопливо собрав все необходимое, он двинулся вслед за Мухаммедом. На дворе сияло солнце. Его лучи проникали сквозь кожу, согревая озябшее тело. Он поднял лицо к небу. Тонкие, почти прозрачные облака плыли в необъятном голубом пространстве. Он сделал глубокий вдох, легкие наполнились свежим воздухом. Мухаммед медленно шел по направлению к невысокой квадратной постройке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52