Он едва сдерживался, чтобы не наброситься на него с кулаками. Но надо было держать себя в руках. Он вспомнил о товарищах, которые с нетерпением ждали его возвращения в блоке "А". Сколько раз в жизни ему приходилось молча проглатывать оскорбления ради того, чтобы не поддаться на провокацию.
— Я отказываюсь иметь с вами дело как с организованной группой, — сказал начальник тюрьмы.
— Мы знаем, что вы не можете решить многого, — ответил Азиз, не обращая внимания на его слова. - Все инструкции вы получаете сверху, от сильных мира сего. И в этой связи я советую вам задуматься вот о чем: если в тюрьме произойдет что-либо непоправимое, никто из них под защиту вас не возьмет,
Азиз чувствовал, что его угроза достигла цели. Самоуверенность начальника тюрьмы была явно поколеблена.
— Все равно вы ничего голодовкой не добьетесь...
— Добьемся. Мы ведь отлично знаем о том, что происходит за этими стенами.
— Ничего там не происходит. Это ваши фантазии.
— О нет! Там многое происходит. Каждый день вам звонят из министерства и спрашивают о голодовке.
— Богатое же у вас воображение!
— Ничуть. Нам хорошо все известно.
— Откуда это вы можете все знать, интересно?
— Неважно. Главное, что знаем. Наша голодовка приведет к самым серьезным последствиям, и вас это очень беспокоит.
В ответ раздался короткий смешок. Грузное тело начальника тюрьмы нервно заерзало в кресле.
— Доктор Азиз, — сказал он вкрадчиво. — Зря вы взвалили на себя все это. Вы же выходец из хорошей семьи, и, поверьте, мы очень хотели бы облегчить ваше пребывание в тюрьме.
— Я не собираюсь обсуждать с вами подобные вопросы.
— Так что же вам надо?
— Если мы добьемся удовлетворения некоторых требований, из-за которых началась голодовка, я, возможно, смогу убедить своих товарищей прекратить ее.
— Вы договорились об этом между собой?
— Нет.
— Значит, вы не представляете их волю?
— Я их представитель.
— Какой же вы представитель, если они не договорились с вами о том, какие условия они готовы принять?
— Мне предоставили широкие полномочия.
— Широкие полномочия? Но где гарантия того, что моя договоренность с вами будет ими принята?
— После того как мы договоримся, я вернусь к своим товарищам.
— Ну вот. Об этом я и говорил. Никаких гарантий, что они примут нашу договоренность.
— Если мы выработаем приемлемые условия, я смогу убедить своих товарищей.
Начальник тюрьмы бросил на Азиза испытующий взгляд, как бы стараясь определить, насколько серьезно можно относиться к этим словам,
— Так чего же вы просите?
— Мы настаиваем на удовлетворении наших требов
— Всех?
— Нет. Но большинства из них.
— Это невозможно.
— Почему невозможно? Тогда скажите, что вы считаете возможным?
— Каждому - по дополнительному одеялу и куску мяса.
— А остальные требования?
— Они для нас неприемлемы.
— Добавьте к рациону молоко и сыр.
— Ну и публика! С вами просто невозможно иметь дело. Вы хотите всего сразу.
— А почему бы и нет?
— Здесь вам не отель.
— Мы понимаем. Но голодом нас морить тоже недопустимо.
Начальник тюрьмы задумался. Увеличение рациона его» устраивало: чем больше продуктов он будет заказывать поставщикам, тем больше будет навар и, следовательно, возможность потуже набить карман.
— Ну ладно, — сказал он, смягчаясь. — На том и договорились. — Он широко развел руками, словно добрый отец, не устоявший перед капризами детей. Азиз вновь ощутил подкатывающую к горлу тошноту.
— А другие требования?
— Забудьте о них.
— Давайте условимся о компромиссе.
— Что вы имеете в виду? Кто вы такой, чтобы я с вами шел на компромисс?
Азиз чувствовал, что его покидают остатки сил. Голова кружилась, хотелось опереться ладонью о стол. Он до предела напряг все мышцы. Ничего... Дай ему выговориться, сгладить О0б< гвенное отступление. Не позволяй отвлечь себя на второ-ОТбПенные разговоры... Держись за самое главное... конец,
I 1/К01СЯ, блИЗОК...
— Почему бы вам не включать по ночам электричество?
— По инструкции не положено.
— Инструкция позволяет это, если мы будем отчислять по десять пиастров на каждую лампочку. А вы всегда можете скачать, что так вам удобней наблюдать за заключенными.
Начальник тюрьмы раздумывал. Почувствовав, что он ко-|< >&Iстся, Азиз усилил нажим:
-Так что вы скажете? Мы готовы платить по десять пиаст-|н>и с камеры.
— Ладно. При таком условии я согласен. Но это последняя \* Iупка с моей стороны.
Нет. Осталась одна-единственная вещь. Она очень простая и никакой проблемы для вас не составит.
— Газеты.
— С ума вы, что ли, посходили? Газеты! Это абсолютно исключено. Я уж и так сделал вам кучу поблажек, но это уж слишком. Власти никогда не позволят такого.
— При чем тут власти?
— Я, знаете ли, не собираюсь тут шутки с вами шутить. Не забывайте, где вы находитесь, и держитесь в рамках. Это вы там, на воле, врач, а здесь вы просто заключенный.
Но Азиз не собирался сдаваться.
— Я говорю серьезно, — сказал он. — Это не шутка.
— Как же вы предлагаете это осуществить?
— Администрация тюрьмы вполне может закрыть глаза на тот факт, что к нам поступают газеты.
— Я без колебания отправлю в карцер любого, кого застукают за чтением газет, да еще прикажу всыпать ему полдюжины плетей.
— А как власти?
— Что власти? Что?!
— Я слыхал, что паша разъярился, когда узнал, что нам удалось добывать газеты.
— Вам больше не удастся их раздобыть!
— Но ведь уже несколько раз надзиратели находили газеты при обыске камер и несколько моих товарищей понесли за это наказание.
Начальник тюрьмы снова задумался.
— Чего же вы хотите? — спросил он неуверенным тоном.
— Оставьте нас в покое с газетами. Мы будем получать их своими путями, а если они будут обнаружены, мы просим не регистрировать нарушений и воздерживаться от наказания людей.
Начальник тюрьмы молчал.
— Взамен, — продолжил Азиз, — мы обещаем не петь революционных песен по ночам. Это избавит вас от замечаний вышестоящих властей.
Маленькие глазки начальника тюрьмы прищурились в напряженном раздумье. В его голове шла быстрая работа, взвешивались все "за" и "против". Синяя муха села на его нос, и он раздраженно отмахнулся.
— А мне-то какое до этого дело?
— Вы скажете, что вам удалось взять под контроль политзаключенных в вашей тюрьме, навести полный порядок. Разве нет?
— И забастовка ваша прекратится немедленно?
— Как только вы подготовите письменное соглашение с нами.
Начальник тюрьмы нажал белую кнопку на стене возле стола. Вошел охранник. Махнув рукой, он сказал охраннику:
— Отведите его в блок "А".
Медленно волоча ноги, Азиз шел через тюремный двор, освещенный неярким солнцем. Ему хотелось петь, кричать от радости. Он чувствовал неожиданный прилив сил. Его босые ноги шлепали по каменным плитам, потом по железным ступенькам, рука скользила по перилам. Осталось совсем немного. Он вдруг не выдержал, чуть ли не бегом бросился к первой камере. Хильми, Сайед и еще двое заключенных сидели, прислонившись к стене. Четыре пары ввалившихся, обведенных тем« ными кругами глаз смотрели на него с тревогой и надеждой. До него донесся слабый голос Хильми:
— Ну вот и началось все... Шестая камера требует немедленно прекратить голодовку...
Азиз улыбнулся:
— А голодовка и так уже завершилась. Одним голосом выдохнули:
— Как?!
— В рацион добавлено мясо, сыр, молоко. Каждый получит по одеялу, электрический свет будет гореть в каждой камере. А еще — мы будем читать газеты»
Они бросились его обнимать. Слезы текли по их небритым щекам — нелегко им далась эта победа.
Еще один день подходил к концу, медленно отступая перед надвигавшимся ночным мраком. Азиз сидел на табуретке, прислонившись спиной к стене, в руке он держал обрывок газеты. В левом верхнем углу газетного листа он прочитал название и дату: "Аль-Альхрам", 1 мая..." Год был оторван. Он попытался определить, какое сегодня число. Поднявшись, подошел к стене, стал считать крошечные дырочки, которые проковырял булавкой: каждая дырочка — неделя.
Сумерки, когда день встречался с ночью, обезличивая окружающий мир, лишали его. цвета. Гнетущая серость обволакивала все вокруг, просачивалась повсюду.
Еще один день подходит к концу. Отчего тоска скапливается именно на исходе дня? Двери уже заперты на ночь, движение жизни и эхо шагов замирают, опускается тишина. Она гудит в ушах, как далекий океан. Азиз слышит лишь собственное дыхание. Грудь вздымается и опускается в мерном ритме.
В памяти оживают прошедшие годы — безликие, серые, одинокие. В них не было ничего, кроме этих синих призрачных фигур, бесшумно скользящих по коридорам, одних и тех же разговоров по вечерам, одинаковых лиц, лишенных жизненной энергии, окаменевших в остановившемся времени. Ничего, кроме запертых дверей, за которыми ворочаются на грязных матрасах спящие тела. Ничего, кроме общих сортиров и унылого звяканья цепей...
В тот день, когда была прекращена голодовка, Азиз стоял у двери камеры, облокотившись о железные перила, опоясывающие галерею третьего этажа, и наблюдал, как внизу непрерывно снуют арестанты. Задумавшись, он не сразу услышал надзирателя, выкрикивавшего его имя. Но грубый голос приближался, непрерывно повторяя:
— Доктор Азиз! Доктор Азиз
Он обернулся и увидел главного надзирателя блока.
— Что случилось, Абдель Гаффар?
— Вас тюремный доктор просит к себе.
— Который из них?
— Доктор Фуад.
— Пойдемте, я готов.
Они спустились по лестнице, через железные ворота вышли во двор. Азиз шел медленно. Теперь, когда голодовка закончилась, он почувствовал необыкновенную слабость и старался экономно расходовать силы. Дойдя до медблока, они остановились перед окованной железом дверью. Абдель Гаффар постучал в нее ключом, крикнул:
— Эй, там! Откройте!
Появился санитар в грязном халате, вынул из кармана ключи, отворил дверь. Азиз вошел в мед блок, протиснувшись сквозь
толпу людей, ожидавших своей очереди к врачу, очутился в небольшом коридоре, где вместо стен были решетки от пола до потолка. Свернул направо-и попал в операционную. Старый надзиратель следовал за ним по пятам.
Операционная выглядела просторной в сравнении с их тесными камерами. Солнечный свет щедрым потоком лился сквозь застекленные окна, отражался на хромированных поверхностях стерилизационных барабанов, двух автоклавов, хирургических инструментов в застекленных шкафах. Посреди комнаты стоял 1
длинный операционный стол, над ним — огромный диск рефлектора.
Азизу нравилось в операционной. Здесь он на время погружался в иной мир, где не было мрака и сырости, перебранок с мрачными охранниками. Надев белый халат, он помогал тюремным хирургам во время операций, промывал раны, делал перевязки, на равных обсуждал с ними тяжелые случаи, просматривал медицинские книги, освежал свои знания о той или иной болезни. Час, а то и два солнечного света, стакан горячего чая, сигаретный дым, непринужденные разговоры без боязни быть подслушанным — все это позволяло ему хоть на время ощутить себя полноправным человеком.
На сей раз в операционной был лишь один человек. Он сидел на круглой металлической табуретке, спиной к двери, и смотрел в распахнутое окно. Казалось, он не заметил, что в комнату вошли, и даже не повернул головы. Азиз подошел к операционному столу, остановился. Ему было приятно стоять под солнечными лучами. Человек, сидевший у окна, был ему хорошо знаком. Азиз, подождав с минуту, сделал шаг вперед, тихо сказал:
— Доктор Фуад, доброе утро.
Доктор Фуад повернулся к Азизу. Его глаза за толстыми стеклами очков были добрыми и печальными.
— Здравствуйте, доктор Азиз. Вы уже давно тут?
— Нет, недавно. Приятно было постоять на солнышке.
— А я не слышал, как вы пришли. — Он вздохнул и повернулся к надзирателю, который молча стоял в сторонке. — Можете идти, Абдель Гаффар. Зайдите через час.
— Слушаюсь! — Надзиратель отсалютовал ладонью и вышел, прикрыв за собой дверь.
Доктор Фуад улыбнулся, обнажив пожелтевшие от курения зубы, жестом показал Азизу на соседнюю табуретку. Азиз присел возле окна так, чтобы солнечные лучи согревали спину. За годы тюремной жизни он научился максимально использовать каждый глоток свежего воздуха, каждый луч солнца, каждую калорию скудной, невкусной пищи.
— Берите сигарету, Азиз.
Азиз потянулся к раскрытой шкатулке, взял сигарету, осторожно прикурил от длинного коптящего пламени старенькой зажигалки доктора Фуада.
— Благодарю вас, доктор Фуад.
— Как вы себя чувствуете после голодовки?
— В целом хорошо. Хотя слабость еще осталась.
— Ничего страшного. Скоро все придет в норму. Я очень беспокоился за вас. Слишком много усилий от вас потребовала эта забастовка. Я знаю, что вы ни минуты отдыха не знали.
— Это постоянное движение и помогло мне перенести голодовку лучше, чем другие.
— Ну, это вы так считаете. Вы ведь, конечно, о последствиях не задумывались.
— Да не будет никаких последствий. Сердце у меня как у беговой лошади.
Доктор Фуад невольно улыбнулся.
— Скажите мне, Азиз, — спросил он мягко, — что вы за люди все-таки?
— Что вы имеете в виду?
— Понимаете, еще до того, как всех вас доставили в тюрьму, и много о вас слышал.
— И что же вы слышали?
Доктор Фуад заколебался в некотором смущении.
— Вы не стесняйтесь, — сказал Азиз. — Я привык к самым разным мнениям. А уж на вас-то я не обижусь.
— Что ж... я слышал, что вы — люди без морали, без веры в бога. Что вы не верите ни в семью, ни в брак — словом, ни во что.
— А сами вы как считаете?
— Я, видите ли, никогда не общался ни с кем, кроме вас, Азиз. Я внимательно наблюдал за вами, когда вы появлялись здесь в медблоке, помогая нам, ухаживая за пациентами, защищая ваших товарищей и пытаясь помочь им. Слушал, что вы говорите, и обнаруживал, что вы с уважением относитесь к людям, стараетесь их понять. Мы ведь с вами не раз беседовали, и я понял, что вы тянетесь к культуре. На первых порах я говорил себе: какая жалость, что такой, как он, связал свою судьбу с этими людьми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52