Странный, населенный тенями мир, из которого на протяжении уже многих лет до него доносились только крики толстой неповоротливой женщины, живущей по соседству. Ни луча света из того далекого мира не долетало через пропасть времени, за исключением неярких отблесков в голубых глазах матери, когда он возвращался домой после долгого дневного путешествия. Не пробуждалось воспоминаний о человеческой теплоте. Разве что миг дрожи удовольствия, когда он сидел в кресле со своей тетушкой и от прикосновения ее гибкого тела у него мурашки побежали по спине. Он и эта привлекательная девушка с карими глазами испытывали взаимную симпатию и неутоленную жажду любви в этом холодном, регламентированном и таком пустынном мире. Вечерами они садились рядышком и тихо разговаривали, обсуждая события минувшего дня. Если она приходила домой раньше, она ждала его возле калитки, пока не появлялась его маленькая фигурка — темное пятнышко на белом снегу. Тогда она спешила ему навстречу, и домой они возвращались вместе.
Кинематограф, расположенный на холме, в его детском воображении не пробуждал иных чувств, кроме страха. В субботний полдень он надевал свое тяжелое темно-синее пальто, на голову натягивал шерстяной берет, прятал маленькую руку в ладони матери и быстро семенил с ней по дороге на холм. Снег скрипел и визжал под ногами. И так, цепляясь за руку матери, он входил с ней в сумеречный кинозал с рядами кресел, обитых красным вельветом, и целых два часа, немея от страха, следил за вампиром, сосущим кровь своих жертв, или за гигантом на деревянной ноге, который со стуком шел по коридорам заброшенного дома, преследуя во мраке ночи женщину, чтобы ударить ее ножом, спрятанным в костыле. Ее пронзительные крики долго звучали в его ушах, и он вжимался в вельветовое кресло, не в силах удержать слезы. Они текли по его лицу, капали за рубашку.
В душе его росла ненависть к этим субботним вылазкам. Суббота в течение недели неотвратимо ползла к нему навстречу, как черный призрак. Как-то вечером, раздеваясь перед сном, он спросил: "Мама, а почему в кинематографе люди убивают друг друга?" Мать ответила: "Дорогой мой, это всего лишь выдумка". Но для него фильмы не были выдумкой. Они были реальней, чем сама жизнь. Эти истории разрастались, заполоняя его мысли, воображение, сердце — словом, все его существо. Армия крошечных слепых насекомых, которые облепили его со всех сторон.
Неудивительно, что в одну из таких суббот, которую он и по сей день живо помнил, стоя посреди комнаты и глядя прямо в глаза матери, он решительно отказался идти с ней в кинематограф на холме.
За пределами этого узкого, монотонного мирка находился другой мир, в котором реальность и фантазии свободно чередовались. В ручье в зеленом парке, возле которого он просиживал часами с удочкой, он наблюдал, как колышется под прозрачной водой крючок с наживкой и серебристыми стрелками сигают рыбки. Он терпеливо ждал, когда какая-нибудь из них схватит извивающегося червячка. А над головой раскинулся шатер ясного неба, в котором кружили птицы. Он поднимал лицо и закрывал глаза. Теплые лучи солнца и красная мгла сквозь зажмуренные веки. Добрый старик с седыми усами и смеющимися глазами. Он стоит в своей маленькой аккуратной лавчонке, выкрашенной в зеленые тона. Лавчонка находится неподалеку от моста над железной дорогой. Старик сует ему в руку пакетики со сладостями, пока подросток завороженно разглядывает игрушки: разноцветные резиновые шары, кучки мраморных шариков. Каждый раз он останавливается возле ларька по пути к мосту, где с серединной точки разглядьюает бегущие поезда, заполненные грузами или людьми, в том числе и детьми. Составы везли их в далекие города, названия которых он часто слышал от взрослых дома. Париж, Рим, Каир. Эти имена ни о чем не говорили ему. Разве что означали иные места, отличавшиеся от города, где он жил, и куда, быть может, поедет, поскольку ему хотелось когда-нибудь их увидеть.
Итак, он бежал от блеклых тонов своей жизни, от неизменно одинаковых домиков с тесными комнатами, от света электрических лампочек зимним утром, от слов и разговоров, которые его не касались и не вызывали в нем интереса. Он бежал от правил поведения, навязанных ему, и от глубокого чувства холода и одиночества.
Так он начал делать первые шаги в мире, который сам себе сконструировал.
...Он проснулся от звука цепей, эхо которых лязгнуло в пустоте и безмолвии ночи. Уже знакомый удар болта, резко задвинутого в паз железной двери. Бледный свет лампочки вспыхнул, как всегда неожиданно для него. Он увидел лицо Овейса, будто слепленное из асуанского темного ила, маленькие темные глаза, белки которых были незаметны, — черные бусинки по обе стороны переносицы, как у зверька. Видно было,
как они шныряли, пытаясь найти то, что обнаружить невозможно. Над верхней губой — плотные седеющие усы с закрученными кверху острыми кончиками. Мясистые красные губы над квадратным подбородком что-то невнятно бормотали. Однако он понял.
— Вставайте. Получите вашу одежду.
Он сунул ноги в туфли, аккуратно стоявшие возле койки, и поднялся. Через раскрытую дверь в комнату повеяло прохладным воздухом. Он повернулся лицом к проему, за которым широко распахнулась темнота ночи. Глубокими вдохами наполнил легкие чистым воздухом. Стоял не шелохнувшись под освежающими волнами, пробегавшими по лицу, по неопрятным густым прядям волос, упавшим на лоб, по векам глаз. Ветерок обдувал шею, попадая за ворот рубашки, струясь по ребрам и животу.
— Одежду, говорю, заберите.
Внимание Азиза переключилось на Овейса, который стоял между раскрытой дверью и койкой. Его высокая, могучая фигура словно заполняла собой комнату. Он осмотрелся, глянул на руки Овейса, ища глазами сверток с одеждой, но не увидел. Окинул взглядом всю комнату. Когда его взгляд снова упал на дверь, глаза, привыкшие к включенному свету, впервые приметили тень другого человека, стоявшего снаружи в отсвете лампочки. Человек шагнул из сумрака в свет. Без очков близорукий Азиз не мог четко разглядеть черты его лица. Но человек приблизился и остановился в трех шагах от него. Теперь, когда Азиз хорошо видел его лицо, он испытал некоторое удивление. Среднего роста, с хорошей выправкой, незнакомец выглядел опрятно и даже щегольски в своей простой униформе цвета хаки. Движения экономны и четки — за ними скорее чувствовалась, нежели видна была, скрытая сила. Лицо гладко выбрито, черты его, точеные и мужественные, тем не менее выдавали чувственную натуру. В глазах светился острый ум, или ему только показалось?
Рука сжимала белый холщовый мешок. Он молча протянул его Азизу, глядя прямо в глаза. Азиз взял мешок и положил на постель. Овейс пробормотал:
— Откройте мешок. Надо проверить.
Азиз развязал шнурок своими тонкими длинными пальцами и вытряхнул содержимое на койку. Две белые шерстяные пижамы. На карманах вышиты голубой стежкой инициалы А. А. Два комплекта нижнего белья, кусок мыла "Люкс" в розовой пластмассовой мыльнице, зубная щетка, тюбик пасты "Кол-гейт", пара резиновых шлепанцев, большое желтое полотенце — в уголке коричневой стежкой те же инициалы, три пары серых шерстяных носков. Слабый запах парфюмерии и мыла. Заботливые руки матери: она знала, что ему понадобится.
Не впервые ей приходилось проявлять такую заботу. На миг перед его мысленным взором возникли ее голубые глаза, морщинистое, немного печальное лицо, ее улыбка, мелькнувшая и исчезнувшая, как солнце в далеком северном краю. Стукнуло сердце в груди, и образ исчез...
— Чего-нибудь не хватает?
— Да. Моих очков.
— Насчет очков ничего не знаю. Завтра комендант делает обход — скажите ему.
Овейс повернулся спиной к Азизу и вышел, слегка кивнув своему спутнику:
— Закроешь дверь, Мухаммед.
Грохот болта. Лязганье железной цепи. Свет погас, и вновь он погрузился во мрак и безмолвие...
Он разделся в темноте донага. Из-под мышек потянуло запахом пота. Странная мысль — почему так противен этот запах у других, а у себя даже приятен?.. Свое. Оно над всем преобладает. Все, что связано с собственной персоной, — близко, ценно, любимо. Даже свои ошибки трудно преодолеть, критично отнестись к ним. Как много всяческих мелочей, которые заполняют нашу жизнь. Не остается времени для самого важного, стоящего, что, собственно, и двигает нами, определяет наше бытие.
С ранних лет, сколько он помнит себя, жизнь была заполнена именно такими бесчисленными мелочами. Они связаны и с многолетней учебой — сначала в школе, потом в университете. И с работой врача после окончания. А попутно и с множеством других вещей, в которые он окунулся с головой, отдав им свои эмоции, свою жажду жизни. Казалось бы, в этом бурном калейдоскопе уже и нет места для собственного "я". Тем не менее на каждом шагу это "я" давало о себе знать. Отнюдь не скромное, но мощное, довлеющее своим присутствием и влиянием над всеми его поступками. Хотя, может быть, не всегда он и сам это сознавал. Теперь у него появилось время подумать об этом. Сколько угодно времени, чтобы вспоминать, размышлять о том, что произошло и что должно еще произойти.
Осознание самого себя.
Есть люди, которые коллекционируют деньги, собственность, дома. Всю свою жизнь тратят они на поиски новых и новых доходов, а потом умирают.
Есть такие, которые, захлопнув за собой дверь, отгораживают себя полностью от внешнего мира. Они отрешаются от всего, пытаясь понять в лаборатории, как функционирует живая клетка организма, ее ядро, аминокислоты, которые, по мнению ученых, таят в себе Код — великую тайну жизни.
А вот художник. Творец, который охвачен страстью созидания. Как одержимый проводит он бессонные ночи, не зная, да и не желая знать отдыха. Но он видит свое счастье в удачном мазке кисти. Всего лишь в этом!
Есть функционеры, чей мир ограничен теми, кто стоит выше их на иерархической лестнице. Его границы чуть-чуть раздвигаются, когда приходит повышение по службе раньше, чем они ожидали.
..Миллионы мужчин и женщин, чьи босые ноги погружены в грязь. Они добывают хлеб насущный с зеленых стеблей маиса, и для них горе утраты буйвола сильнее, чем горе от смерти собственного ребенка, которого унесла непонятная лихорадка.
Есть и такие, что приносят себя в жертву неиссякаемой страсти, жажде женского тела или наркотическим иллюзиям в поисках безнадежно утраченного счастья...
Сколь различны пути и грани самоутверждения человека в этой жизни! Возможно, обычные люди пытаются осознать самих себя всего лишь в удовлетворении собственных желаний, думая только о сиюминутных нуждах. Но существует меньшинство — да, меньшинство — тех, которых это не удовлетворяет. Они ищут проявления своей натуры в большом деле — будь то искусство или служение ближнему. Поскольку высшая степень самосознания наступает, когда ты теряешь самого себя, растворяешься в том, что выше, идеальнее...
Он почувствовал вдруг холодный сквозняк, скользнувший через зарешеченное оконце в потолке на дно камеры. Взглянул вверх и с удивлением увидел маленький осколок той, другой жизни. Луна, перечеркнутая стальными прутьями в высоком потолке. Ущербная луна, как жало раскаленного серпа в ночи.
Растопырив пальцы, нащупал в темноте одежду, разбросанную по койке. Надел на себя чистое белье, мягкую пижаму из тонкой шерсти. Движения стали быстрыми: его трясло от холода. С иронией подумал: "Скоро ты узнаешь от них, чего стоит твое "я".
В свинцово-тяжелом сплаве безмолвия и мрака он неожиданно уловил обостренным слухом слабые звуки быстрого и беспорядочного постукивания в стену, возле которой стояла его койка. Замер и напрягся. Звуки стали отчетливей...
Теплые алые лучи солнца согрели его веки. Еще, услышал ленивое гуденье мухи, вившейся над ним. Сначала села на ухо, потом на губы, на нос. Гнусная сосредоточенность. На какое-то время исчезает, чтобы возобновить свои раунды с новой энергией. Мерзкая тварь.словно сознательно лишала его недолгих приятных минут утреннего сна. Он постарался продлить свой сон, слегка двигая мускулами, когда приближалось противное жужжание. Пробуждение медленно вытягивало его из глубин сна, а подсознание боролось с разумом, требуя его назад, в сон, где так спокойно без мыслей.
Мгновение растягивалось до предела, почти до разрыва тонкой нити. Мысли обрушились сразу, словно рой мух пробудился в черепной коробке. Надо вставать.
...Нас совсем мало осталось. Вчера пропал Ахмед. А в прошлом месяце Сайед исчез. Боже мой, да неужели конца нет этим мукам? Для того чтобы осудить людей, недостаточно одного лишь права. Нужна власть. Она-то и подводит конечный итог. Власть, которая нас оберегает и за нас решает исход сложной игры конфликтующих интересов. А люди —как океан. Мы все еще пляшем по его поверхности, не в силах проникнуть вглубь. Ты видел миллионы этих людей. Вот они перед твоими глазами широкими ступнями месят грязь в твоей деревушке, во всех деревнях, где ты побывал в период долгих, утомительных поездок. Они — и те, которых ты видел выходящими через ворота фабрик. Какой силой, мощной силой, они могли бы стать, если бы понимали. Если бы только осознали!
Когда ты начинал, ты не представлял себе, сколь долог будет путь. Целая жизнь. Тогда все казалось легким, красивым, захватывающим и благородным. А между тем проходили годы, и ты начал понимать. С пониманием пришла и большая целеустремленность, которая сделала эту жизнь более сносной со всеми ее радостями и огорчениями, Хотя горечи было больше, чем радости. Но все равно мечта прекрасна, не так ли? Великая мечта, не имеющая ни границ, ни предела.
Сегодня ты должен ехать в Танту 1 • Всякие связи с организацией там почему-то оборвались после исчезновения Сайеда. Ты оденешься под простолюдина, втиснешься в автобус между женщинами с детьми — груди их висят, как куски высохшего мяса,—и мужчинами, пахнущими пбтом и пылью. Твое худое туловище сплющится под давлением тел, корзин и мешков. И так все два с половиной часа пути.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52