1 речь идет о романе греческого писателя Н. Казандзакиса 'Трек Зорба".
Позади были два месяца сосредоточенных занятий. Он работал до рассвета, наверстывая время, упущенное на собраниях комитета, на встречах в разных концах города, в непрерывных поездках. Занятия были изнуряющими. Все чаще руку сводило судорогой, охватывало отчаяние. Но ему очень хотелось с честью выдержать испытание, преодолеть все трудности. Он до боли стискивал зубы, усиленно тер глаза, виски, стараясь избавиться от головной боли, и вновь принимался за работу.
Перед рассветом к нему в комнату приходила мать, уговаривала хоть немного поспать перед тем, как идти в больницу. Он на секунду отрывался от книг, машинально кивал ей и вновь уходил в работу. Он обнаружил в себе необычайную способность преодолевать усталость. А мать ценила в его характере упорство, унаследованное от нее.
В тот период Азиз забыл о друзьях, о вечерних уличных огнях, о лунных бликах на ночном Ниле, о собраниях комитета, о листовках, о встречах с Нацией. Забыл обо всем. Он проглатывал одну книгу за другой с ненасытностью наркомана. Глаза стремительно бежали по строчкам, наверстывая, догоняя время.
Никто из тех, кто толпился возле доски объявлений, не знал, чего ему стоило выйти на первое место в списке. А потому они не представляли себе, как счастлив он был в то памятное утро. Он мчался по улице, не видя ничего вокруг. Теперь можно было расслабиться, гулять под тенистыми деревьями набережной, слушать тихий шепот листвы над головой, чувствовать, как солнечные лучи прогревают до костей.
Он поднялся в свою комнату на третьем этаже больницы. Для начала тщательно вытер пыль с мебели и подоконников, до блеска натер пол. На тумбочку возле койки поставил радиоприемник, прибил ряды полок на стены и заставил их книгами.
Можно было начинать новую жизнь.
Больничный коридор стал для него своеобразным символом этой жизни. Каждый день приносил что-то новое, и он принимал живое участие во всем, чем жила больница. Проводил бессонные ночи у постели больного, стонущего от боли. Отыскивал камни в почках своими длинными пальцами в резиновых перчатках. Осторожно вводил иглу шприца в вену. Приложив стетоскоп к груди пациента, вслушивался в ток крови через пораженные сердечные клапаны. Он видел надежду и отчаяние в глазах больных. Терпеливо отвечал на их вопросы. Каждый день он вступал в молчаливую упорную борьбу со смертью, которая витала над головами людей, лежавших на больничных койках. Ночами обходил палаты, и люди, страдавшие бессонницей, смотрели на него с благодарностью и надеждой. Дни и ночи он проводил в общении с людьми, ставшими пленниками своих болезней, — беспомощными, обнаженными, раздавленными невзгодами жизни, которая несла их, как несет соломинку бурный поток.
Но вот подходили к концу долгие часы работы, и он сбрасывал с себя белый халат, переносясь в совершенно иной мир. В том мире его учебниками были политические брошюры, еженедельный журнал "Народ". В том мире он встречался с Хусейном, Эмадом и другими товарищами, ходил с ними по узким улочкам и темным переулкам, где люди жили, как в пещерах. В том мире были листовки и зажигательные речи, скандирование лозунгов на демонстрациях, внезапные остановки станков на заводах, объявивших забастовку, лязг ружейных затворов, стук летящих камней о брусчатку мостовой, вызывающие речи и крамольные стихи перед затаившей дыхание толпой, голубые глаза британских солдат и черные зрачки британских винтовок...
Он ускорил шаг и пошел в направлении двери с табличкой "Палата № 9". Мельком глянул на дежурную медсестру.
— Сестра Зейнаб, доброе утро!
— Доброе утро, доктор.
— Лекарства раздали?
— Полчаса назад.
— Я хочу закончить обход до того, как профессор начнет занятия.
Она проследовала за ним в палату. Вместе переходили от одной койки к другой. Он просматривал истории болезней, у некоторых коек задерживался подольше, чтобы внимательней осмотреть тяжелобольного. Последним в то утро оказался пациент лет тридцати. Большие черные глаза на худом, бледном лице, длинные ресницы, на щеках лихорадочный румянец.
— Доброе утро, Али. Как себя чувствуешь?
— Слава аллаху, получше.
— Какая у него температура, Зейнаб?
— Все еще высокая, особенно по ночам.
— Как твой кашель, Али?
— Лучше, лучше...
— Мокроту последнюю в лабораторию отправляли?
— Позавчера. Результата нет пока.
— Рентген?
— Сейчас принесу снимки.
Она торопливо ушла и вернулась с огромным желтым конвертом в руках. Он извлек пленки и одну за другой просмотрел их на свет. Затемнение уменьшалось, но очень медленно. Зато мокрота в груди исчезла. Он сунул пленки обратно в конверт, бросил его на кровать и обратился к больному:
— Подними рубаху, Али.
Приставил стетоскоп к исхудалой груди с выпиравшими ребрами. Кожа под пальцами была горячей, но состояние легких улучшилось.
— Стало полегче, Али, — сказал Азиз. — Даст бог, скоро вернешься домой.
— А когда, доктор?
— Через месяц или два. Тогда перейдешь на домашнее лечение.
— А как же семья? Кто будет кормить моих детей?
Этот вопрос поставил его в тупик. Он не знал, что и ответить.
— Как-нибудь перебьетесь, наверное... Осталось немного...
— Два месяца, доктор? Как же это мы перебьемся? Уже продали все, что было в доме. Дети сидят голодные.
— Ну подожди немного. Аллах велик, он подскажет какое-нибудь решение.
— Подскажет решение? Мы уже все перепробовали, да только напрасно.
— Ну а я, по-твоему, что могу сделать, Али?
— Выпишите меня, доктор.
— Выписать? Да ты что? Пойми, если сейчас прекратить лечение, твое состояние резко ухудшится. Да-да! Станет хуже, чем было раньше.
— Я знаю.
— Знаешь и хочешь уйти?
— Дети, доктор. Дети голодают.
— Ну а чем ты сможешь им помочь?
— Снова лавочку открою.
— И сам будешь работать?
— Попробую поменьше работать. Найму помощника или двух...
— Эта твоя лавочка — прачечная, что ли? -Да.
— И ты будешь весь день стоять и гладить белье? Будешь постоянно перегреваться и тут же выскакивать на холод? Это неразумно, Али.
— Знаю. Но я должен отсюда уйти.
— Значит, настаиваешь?
— Да. Ведь против моей воли вы не можете меня держать. После секундного колебания Азиз взял историю болезни и
написал в ней четким почерком: "Выписан. Передать доктору Аделю Надиму". Повернувшись к больному, сказал:
— Только не забудь регулярно приходить ко мне на осмотр. В конце дня он вернулся в свой кабинет, снял белый халат,
умылся и пошел в столовую. Сев за столик, с отвращением посмотрел на голубую клетчатую скатерть, заляпанную остатками еды, томатным соусом, на стаи мух, облепивших неубранные объедки. Подозвал официанта, коренастого мужчину, стоявшего со скучающим видом у открытого окна. Его огромное сытое брюхо выпирало из-под грязной белой куртки.
— Что сегодня на обед?
— Курица. Азиз подумал немного и решил:
— Принесите мне яичницу, салат и хлеба. Еду он проглотил одним махом, без аппетита. Вернулся к
себе в комнату, снял туфли и улегся на постель. Потом включил радиоприемник. Комната наполнилась печальными звуками скрипки. Он долго лежал в полумраке, положив руки под голову.
"Дети голодают..." Он вспомнил слабый, дрожащий голос больного Али. Эти слова врезались в память. Он отчетливо представил себе три маленьких исхудалых личика, три пары глаз, зачарованно глядящих на яичницу и стопку лепешек.
Семь лет усилий, тяжелой работы до поздней ночи. Рентгеновские снимки, уколы, лекарства, микроскопы, койки, врачи, няньки, вся эта круговерть... Семь лет он по крупицам накапливал опыт. И вот теперь, после всего этого, он по-прежнему бессилен помочь больному человеку. Сегодня он фактически подписал ему смертный приговор.
"В нашей стране много больных, и я буду лечить их". Эти слова он говорил Хусейну. Так почему же ты не лечишь их, Азиз? Почему?
Послышался стук в дверь.
— Кто там? Простуженный голос за дверью:
— Доктор Азиз, вас в неотложку вызывают.
— Сейчас! Иду.
Он поднялся с постели, включил лампу, причесался, надел белый халат, взял со стола коричневую кожаную сумку.
Длинный ряд закрытых дверей, две ступеньки вверх, длинный коридор. Подгоняемый внутренним беспокойством, он торопливо шагал по бесконечному коридору, освещенному тусклыми лампочками. Едва не столкнулся с медсестрой, выходившей из палаты. Спускаясь по лестнице, перепрыгивал через ступеньки. У палаты неотложной помощи толпились люди. Торопливо сновали медсестры, слышались крики врачей:
— Скорей, раствор и плазму!
— Доктора Гунейма и Асара! Немедленно!..
Азиз протиснулся сквозь толпу, остановился на пороге как вкопанный.
Пять передвижных столов, на каждом — по человеку. Одного взгляда было достаточно: все пятеро с тяжелыми ранениями. Едва уловимый запах гари. Лица раненых мертвенно-бледные, из-под темных одеял на пол падают капли крови.
Он приблизился к одному из них. Запах гари стал сильнее, и он поморщился. Лицо раненого было белым как бумага. Он издал слабый стон и вдруг, приподнявшись, испустил душераздирающий крик. В ярком свете рефлекторов губы раненого имели синеватый оттенок. Азиз сунул руку под одеяло, нащупал пульс. Биение было едва ощутимым, с перебоями. Он осторожно отвернул одеяло и непроизвольно отпрянул: ног не было. Лишь два кровоточащих обрубка.
— Кто вы? — спросил Азиз. Еле слышный шепот в ответ:
— Омар Хаддад... палестинский студент...
— Что с вами произошло?
— В кино. Что-то взорвалось в темноте... дальше не помню... очень больно, где-то там...
Лицо раненого вновь исказила гримаса боли.
— Не волнуйтесь. Сейчас что-нибудь сделаем.
— Доктор, я буду жить?
— Конечно, конечно. Где болит?
— Адская боль внизу... что там с ногами?
— Ничего серьезного... Успокойтесь.
Он поискал глазами санитаров. Ни одного не было рядом, лишь какие-то незнакомые люди метались взад-вперед, что-то кричали, плакали. Заметив входящую в палату медсестру, он подскочил к ней, торопливо подтолкнул к раненому.
— Быстро капельницу в вену!
Глянул на соседний стол. Хрупкая молодая женщина лежала на спине. Зеленое платье разорвано на животе. Чуть ниже пупка зияла открытая рана. Он кинулся к телефону, схватил трубку, торопливо застучал по рычажку. На другом конце провода послышался сонный гол об:
— Алло...
— Операционную! Быстро!
— Алло! Операционная слушает.
— Я доктор Азиз. С кем говорю?
— Каусаф, дежурная сестра.
— Немедленно приготовьте два операционных стола!
— Что-то серьезное?
— Несчастный случай. Очень серьезно! Сейчас прибудут хирурги. Приготовьте как можно больше крови для переливания. Преимущественно первой группы. Нет времени для поисков нужной группы.
Он снова помчался в палату. Лицо женщины было неподвижно, взгляд — остекленевшим. Кожа приобрела серый оттенок. Он схватил ее запястье. Пульс не прощупывался.
Он огляделся, ища глазами других раненых. В комнате остались еще одни носилки. Их подкатили к окну. Азиз увидел маленького мальчика, лежавшего на спине. Отбросив одеяло в сторону, осторожно провел руками по ногам, бедрам, животу, груди, до самой шеи. Открыв ему рот, слегка потянул пальцами за язык. Заглянул в уши и только после этого взял пальцами
маленькое запястье. Пульс был ровный. Кажется, все в порядке. Вздохнул с облегчением. Потом заметил небольшую кровоточащую ссадину над левым ухом. Подозвал медсестру.
— Фатхия, приготовьте тонкую иглу, нитки и принесите мне чистые бланки. Его надо будет на сутки поместить в травматологическое отделение.
Он вышел из помещения. Ночь была прохладной. Вытащил пачку сигарет и закурил. Прислонившись спиной к колонне, сделал глубокую затяжку. К нему подошла старуха в длинном черном пальто.
— Доктор, вы там были сейчас, с ними? — спросила она, показывая рукой на дверь.
— Да, тетушка:
— А как там мой сынок?
Ох уж эти матери! Всегда они тут как тут...
— Как зовут вашего сына?
— Омар Хаддад, палестинский студент.
Азиз вздрогнул. Показалось, что когда-то он уже бывал в подобной ситуации.
— Его нужно срочно прооперировать. Его увезли в операционную.
— Серьезная операция, доктор?
— Очень серьезная, матушка... Но он попал к хорошим врачам.
Некоторое время она молчала.
— Он будет жить, доктор?
— Конечно.
— Да благословит тебя аллах, сынок. Я чужая здесь, и дороже его ничего у меня в жизни нет.
— Чужая? Нет, вы не чужая. Вы наша мать, а мы — ваши дети. У меня такая же мать, как вы. Она очень похожа на вас.
— Нынче все матери похожи, сынок. Они молчали.
— Что же вы тут на холоде стоите? Зашли бы в помещение. -Куда?
— В мой кабинет хотя бы.
Она пошла рядом с нйм^ стуча каблуками по линолеуму. Длинный коридор, погруженный в сумрак, был пуст. Никто не повстречался им на пути. Они медленно поднялись по лестнице. Он открыл дверь комнаты, пропустил ее вперед, усадил в кресло.
— Извините, я спущусь в операционную. — Он вышел в коридор. Закрывая за собой дверь, бросил взгляд на высохшую маленькую фигуру, сгорбившуюся неподвижно в кресле.
Надия сидела за овальным столом напротив Азиза. На завтрак была яичница, традиционный фуль - слегка обжаренные бобы в томате с лимонным соком и перцем, брынза, черные маслины, абрикосовый джем, лепешки в разноцветной плетеной хлебнице. В руке у нее был стакан янтарного чая. Азиз смотрел в ее большие черные глаза.
Это был их первый полноценный выходной после нескольких напряженных недель. Они сидели на балконе, греясь на солнце. Вытянув ноги под столом и развалившись в кресле, он глядел на огромные эвкалипты, отгораживавшие их дом от соседнего двора. Эти минуты праздности доставляли ему истинное удовольствие. Он достал из деревянной шкатулки, лежавшей на утренних газетах, сигарету, закурил. Голубоватый дымок медленно потянулся к солнцу/ Он так и не притронулся к еде, и, заметив это, Надия укоризненно покачала головой:
— Ты почему не ешь?
— Не хочется.
— Но почему? Сегодня наконец выходной, а ты всю неделю питался кое-как. Твоя мама просила, чтобы я хоть немного подкормила тебя. Смотри у меня!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52