Каждый шаг — борьба. Учеба — борьба. А попробуй добейся, чтобы тебе разрешили выйти из дома пообщаться со своими же сокурсниками. Или поехать на пикник со всеми. Или участвовать в общественной деятельности. Все, что является нормальным и обычным, даже работа, делает девушку изгоем в глазаЬс большинства людей.
Она говорила с такой неподдельной горечью, что ему вдруг стало искренне жаль ее. Перехватив его сочувственный взгляд, она вдруг резко остановилась, повернула к нему лицо. Глаза ее потемнели.
— Мне твоего сочувствия не надо. Главное — чтобы ты понял меня. Знаешь, например, почему Суад после того вечера перестала появляться на митингах комитета?
— Да, действительно, я ее больше не видел, — пробормотал Азиз.
— А дело в том, что, когда она вернулась домой, родители не спали, ожидая ее. Отец отстегал ее кожаным ремнем и заявил, что не потерпит, чтобы его дочь стала проституткой, которая ночами шляется по улицам.
Некоторое время он молчал, потом спросил:
— Почему ты думаешь, что я не способен этого понять?
— Просто ты такой же парень, как и все прочие. Для вас девушка — это нечто такое, что станет вашей собственностью через женитьбу. Нечто такое, что следует держать за семь замками...
— Ты считаешь, что я тоже такой? — сказал он с обидой.
— Нет... Извини, но, когда я думаю о подобных вещах, я не могу быть спокойной и бесстрастной. Слишком много неприятных воспоминаний. Отец меня тоже бил, а потом плюнул на это дело, когда понял, что это бесполезно. А еще у меня был брат. Он умер от белокровия, когда ему было двадцать четыре года. Вот он мне больше всех и помог. Научил меня любить книги и вообще привил любовь к знаниям. Никогда его не забуду. Он открыл мне новый мир за пределами того узкого быта, в котором я жила. Книга дает разуму все — узнаешь целый мир, далекие страны, историю человечества, тайны материи и человеческой природы, искусство, любовь и даже далекие звезды. Он же меня научил, что значит иметь родину и что такое свобода.
Он слушал ее с удивлением и восхищением. Ничего подобного он еще не испытывал. Девушки часто бывали в их доме — родственницы, подруги сестры. Но такой, как Нация, он еще не встречал. Какая сила! Какая открытая душа! И в то же время — столько нежности. Ее слова бередили душу. Нередко он терялся, понимая, что готовые, привычные ответы вовсе не так бесспорны, как ему казалось...
Она посмотрела на него вопросительно, словно пытаясь угадать, о чем он думал.
— О! Мы уже на Английском мосту, — сказала она. — Я даже не заметила, что мы так далеко ушли. Ты не устал?
— Что ты! Совсем нет. Давай перейдем через мост, пройдемся по Габалайе. Люблю эту улицу. Она такая красивая, и столько воспоминаний с ней связано.
— А каких воспоминаний?
— Детских.
— Грустных или счастливых?
— Ты знаешь, сам не пойму. Пожалуй, это счастливые воспоминания. Впрочем, грустные сегодня уже утратили свою остроту.
— А ты всегда был такой уравновешенный? Ребенком тоже?
— Мать говорит, что да. Зато всегда был очень любознательным. Без конца задавал вопросы, видимо раздражая этим окружающих. А ты?
— А я нет. Я не спокойная. Внешне это, возможно, не проявляется, а вот внутри прямо все бурлит. У меня бунтарская натура, всегда рвущаяся к свободе. Правда, иногда какие-то мелочи могут сделать меня счастливой или, напротив, несчастной.
— Я чувствую, что ты сильная натура и многое способна вынести.
— Да, наверно, ты прав.
— А что тебя привело в политику?
— Начиталась книг, а потом стала размышлять. Со временем я начала понимать, что этим мучениям не будет конца, пока не произойдут какие-то основательные перемены. А позднее мне стало ясно, что ни о каких переменах не может идти речь, если мы не покончим с колониализмом и теми, кто поддерживает его в нашей стране. Вот так я и приобщилась к политике.
— Среди девушек таких, как ты, немного.
— Есть такие. Надо искать их.
— Увлечение политикой чревато всевозможными последствиями. Готова ли ты к ним?
— Не знаю. Кажется, готова. Во всяком случае, когда столкнусь с ними, узнаю.
Они уже дошли до середины Габалайи. Азиз посмотрел на часы. Четверть второго. Он вспомнил, что не мешало бы еще позаниматься. Пора было возвращаться домой — экзамены на носу. Нынешний год выдался тяжелым. Дел было по горло, и, если сейчас не подтянуться в учебе, завтра может оказаться, что поезд уже ушел. Надия заметила, что он посмотрел на часы, и сказала:
— Мне пора домой.
— Пройдемся еще немного. До моста Замалек.
Он положил ей руку на плечо, и они побрели по набережной, в тени раскидистых деревьев. Набережная была тихой и пустынной. Где-то далеко позади остались крики возбужденной толпы, свист пуль, непрекращающаяся борьба, таившая столько угроз их юным жизням. Солнечные блики скользили по их лицам, и миллионы листьев над их головами тихо перешептывались на ветру.
Он проснулся оттого, что за дверью кто-то перешептывался. Да, там шептались. Не хотели, чтобы кто-то услышал их. Лязгнул засов, и в камеру вошел Овейс. Он. исподлобья глянул на Азиза заспанными опухшими глазами.
— Умываться, - буркнул он.
— Так рано?
— Время не вы тут устанавливаете. Сегодня разрешат прогулку...
Азиз медленно шел по тюремному двору. Расстояния в тюрьме слишком короткие, пространства сжаты, и потому темп движения да и самой жизни замедляется. Не часто такое выпадает: открытое пространствоj свежий ветерок, обдувающий лицо, волосы, голубое небо над головой, солнечные лучи, разгоняющие зимний туман, прогревающие суставы, окоченевшие за ночь. Хотелось продлить каждый миг этого блаженства, как можно медленнее пройти короткое расстояние от камеры до гигиенического блока, чтобы измученное тело успело вобрать в себя живительные лучи, зарядиться жизненной энергией.
Да, здесь все движется медленно. Спешить некуда, ибо времени впереди много. Очень много. Оно тянется неторопливо, словно убывая, как моток пряжи в натруженных руках ветхой старухи.
Способность выжить здесь складывается из умения подчиняться обстоятельствам, ас другой стороны — контролировать и преодолевать их. Это все равно что плыть в открытом море, где ты то взмываешь на гребень волны, отдавшись ее воле, то изо всех сил борешься с нею, чтобы не разбиться о скалы.
Войдя в гигиенический блок, Азиз неторопливо разделся, встал под душ. Ледяные струи ударили по обнаженному телу, и у него перехватило дыхание. С непривычки по мышцам пошли судороги, кожа посинела, сделалась шершавой. Но уже через несколько мгновений внутреннее тепло распространилось по всему телу горячими струями. Азиз вспомнил лицо матери, запрокинутое навстречу дождю. Улыбку на ее морщинистом лице. Когда он был маленьким, она старалась закалить его, приучить к холоду. Он вдруг с горькой усмешкой подумал, что все это было не напрасно.
Мы живем с людьми бок о бок годами и не ценим их по-настоящему до тех пор, пока не теряем. Неспроста говорят, что привычка — это враг любви. Голова вечно занята какими-то пустяками, и в угоду этим пустякам мы часто приносим в жертву самое главное и важное для нас. Приносим в жертву тех, кто любит нас, и считаем это нормальным, само собой разумеющимся. Все это оттого, что мы слишком заняты собой... Азиз твердо решил: если ему суждено выйти на волю, он многое пересмотрит и изменит в своей жизни.
От этих мыслей стало грустно. Чтобы отвлечься от них, он стал яростно растираться полотенцем. После душа он чувствовал прилив энергии, и ему казалось, что он готов к любым испытаниям. Выйдя во двор, он окинул беглым взглядом затворенные двери камер. Вокруг ни души. Лишь Овейс ожидал его возвращения. Азиз вошел в камеру, дверь за ним захлопнулась.
Сегодня разрешат прогулку. Что бы это значило? Неужели они решили ввести кое-какое послабление? Ведь прогулка — это возможность хоть на время вырваться из замкнутого пространства. Он вдруг вспомнил, как в детстве с нетерпением ожидал обещанной прогулки. Прогулка! Волшебное слово, которое, переполняя сердце радостью, заставляло его нестись сломя голову через сад к воротам. Если будешь вести себя хорошо, в выходной день мы пойдем гулять. Он уже заранее предвкушал волнующую поездку в кабриолете на огромных колесах. Впереди две шоколадного цвета лошади, их крупы лоснятся под солнцем, мускулы волнами перекатываются под кожей. Кабриолет легко несется вдоль улицы, пролетают мимо сады и деревья...
Азиз аккуратно расстелил на полу одеяло, приступил к ежедневной гимнастике. Почти час энергичных, сменяющих друг друга движений. В работу включены все мышцы. Пот стекает струйками со спины, с рук, капает на одеяло.
Мысль о предстоящей прогулке не выходила из головы. Возможно, сегодня удастся увидеть товарищей. Может быть, даже удастся поговорить. При одной мысли об этом его сердце сжималось от волнения.
Дверь распахнулась неожиданно — он даже не услышал визга засова. Так и застыл в нелепом наклоне, не успев разогнуться. В проеме двери возникла физиономия Хигази — в его голубых глазах Азиз увидел с трудом сдерживаемую ярость.
— Любите физкультуру, доктор Азиз? Азиз молчал.
— Что ж, дело полезное. Я бы сказал, вселяющее в страждущую душу уверенность, что до. самого конца проживете в добром здравии. Вот и я тоже уважаю спорт,играю в теннис практически каждый день.
Азиз не сказал ни слова.
— Что это вы сегодня так неразговорчивы?
— Мне нечего сказать.
— Ну что ж, тогда одевайтесь.
— И куда, если не секрет?
— На прогулку, доктор Азиз. Мы решили дать вам возможность поразмяться.
Он резко повернулся на каблуках и вышел.
Поразмяться. Что бы это значило? Несомненно одно: любое ослабление режима, как правило, предшествует каким-то важным событиям. Неужели пересмотр решения по их делу? Острое внутреннее чутье, которое вырабатывается у всех заключенных, подсказало ему, что приближается судебный процесс.
По такому случаю надел чистую рубаху, серые штаны, войлочные шлепанцы. Поверх рубахи — синий шерстяной пуловер, который жена купила ему в Италии всего год назад. Он подумал об Италии: чистое прозрачное озеро, снежные шапки гор в сиреневом небе. Жена в ослепительно белом платье. Контраст смуглой кожи и белого платья под ярким солнцем... Боже мой, как она далека! Он вздрогнул. Воспоминания померкли и исчезли, омытые волной реальности. Нет смысла мучить себя понапрасну.
В двери появилось приветливое лицо Мухаммеда.
— Доброе утро.
— Доброе утро, Мухаммед.
— Как дела сегодня?
— Кажется, меняются к лучшему.
Азиз уловил замешательство на лице Мухаммеда.
— Вас сегодня застали за опасным занятием, — сказал Мухаммед. — Физические упражнения в камере.
— Хигази? — Азиз усмехнулся. Мухаммед кивнул.
— Мне приказано контролировать вас.
— Каким образом?
— Не знаю, но попытаюсь. — Мухаммед улыбался. — Я, наверное, буду держать вашу дверь открытой настежь, пока не поймаю вас на нарушении.
— О да! Будьте бдительны, мой дорогой, и не колеблясь открывайте дверь каждые пять минут.
Они рассмеялись. Потом Мухаммед вдруг сделался серьезным, стал торопить Азиза:
— Пойдемте. Нам не полагается задерживаться, а то я и сам могу оказаться в соседней камере.
Они пошли по дорожке, которая вела в административный корпус. Воспользовавшись тем, что вокруг никого не было, Азиз торопливо спросил:
— Мухаммед, а с чего это вдруг ввели прогулки?
— Что вы имеете в виду?
— Ну, то, что, возможно, они приняли на наш счет какое-то решение.
— Не исключено.
— Не исключено или точно? Не скрывайте от меня, Мухаммед.
— Точно.
— Когда начнется процесс?
— Через две недели.
— Нас доставят в трибунал?
— Трибунал?
— Ну да. Ведь трибунал будет выносить нам приговор?
— Да, его вынесет особый военный трибунал.
— Откуда вы знаете?
— В газетах писали. Да и случайно подслушал один разговор.
— Так-так,.. В чем же нас обвиняют?
— Антигосударственный заговор и попытка свержения существующего режима.
— Ну, и каких приговоров следует ждать? Секундное колебание.
— Вообще-то отбывание срока... .
— Не так уж плохо. Но мне кажется, вы что-то не договариваете.
— Я сказал все, что знаю.
— Нет. Вы знаете что-то еще. Верно? Мухаммед отвел глаза в сторону.
— Скажите, не бойтесь. Лучше знать все заранее, чтобы подготовиться.
Мухаммед тоскливо вздохнул.
— Высшая мера. В воцарившейся тишине стало слышно отчетливо шуршанье
песка под ногами: ширк, ширк, ширк, ширк... Приближается судьба.
— По ком звонит колокол...
— Что вы сказали, доктор?
— Так, ничего особенного. Известная фраза. Ее написал один шотландский священник. Потом ею озаглавили роман, вьшустили фильм с таким же названием о борьбе испанского народа против фашизма.
— А что такое фашизм?
— Фашизм? Это все то, что стремится уничтожить человеческое в людях.
Огромным усилием воли Азиз перевел разговор на другую тему.
— Еще какие новости?
— Присмотритесь повнимательнее к Эмаду.
— К Эмаду? Почему?
— Он разговаривает с птичками.
— Вы шутите?
В глазах Мухаммеда мелькнул укор.
— Я не шучу. Точно говорю вам — он разговаривает с птичками.
Азиз попытался собраться с мыслями.
— Вы это сами видели? -Да.
— А еще кто-нибудь видел его за этим занятием?
— Не думаю.
— Вам не могло все это показаться?
— Я не страдаю галлюцинациями. — В голосе Мухаммеда прозвучало раздражение. — Я знаю, о чем говорю.
— А еще что-нибудь за ним заметили?
— Он практически перестал есть.
— Как? Совсем?
— Почти.
Они вошли в сад —на зеленом газоне пестрел тщательно ухоженный цветник. Сад был обнесен высокой кирпичной стеной с колючей проволокой. По углам возвышались сторожевые вышки с мощными прожекторами. А вдоль стен на стальных кронштейнах висели многоваттные электрические лампы, чтобы в ночное время все пространство хорошо освещалось. На зеленом газоне Азиз увидел несколько деревянных стульев. Сидеть на них можно было только лицом к стене и спиной к саду.
В дальнем углу сада Азиз заметил Хигази. Опершись на бамбуковую палку, Хигази о чем-то беседовал с темнокожим человеком, которого Азиз сразу узнал — его отталкивающую физиономию он запомнил еще в тот раз, когда увидел его впервые, А вот и приятный сюрприз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52