Долг! Понимаете? Мы с ним договорились в половине десятого встретиться в «Монополе». Половина десятого — его нет. Десять — нет* Так и не пришел. Это бы еще с полбеды. С кем этого не бывает, Я сам вчера очень поздно вернулся домой. Но его до сих пор нет. Он вообще не приходил, понимаете?
Шреттер, который слушал его очень внимательно, беспомощно развел руками.
— Что я могу вам сказать? Загулял, наверное.
— Ба! Это-то я знаю. Но у кого? Где?
Шреттер улыбнулся.
— Не знаю. Возможно. Януш мне ничего не говорил, хотя обычно мы все рассказываем друг другу. Но куда он девался на этот раз — понятия не имею. Правда, я видел его вчера вечером...
— Видели?!— вскричал Котович.
— Да.
— В котором часу? Шреттер задумался.
— Погодите, когда ж это было? Да, совершенно точно, я видел его около девяти часов, как раз перед грозой.
— И что он сказал? Где вы его встретили?
— На Аллее Третьего мая. Я шел с товарищами, Ко-сецким и Шиманским.
Котович нетерпеливо махнул рукой.
— Это не важно! Что он сказал?
— Ничего. Мы с ним вообще не разговаривали. Он шел с какими-то незнакомыми людьми.
— С женщинами?
— Нет, с мужчинами. Кажется, их было двое. Я даже не знаю, заметил ли он нас. Скорее всего, нет. Вы ведь знаете, что творится по вечерам на Аллее Третьего мая. Сутолока, темень...
Котович уставился на него испытующим, сверлящим взглядом. Он был убежден, что от его взора не укроется никакая ложь и неискренность. Но этот мальчик, без сомнения, говорил правду. Его открытое, смелое лицо, светлые волосы, подкупающая простота и непосредственность, с какой он держался,— все в нем говорило о свойственной молодости чистосердечности и правдивости.
Котович вздохнул тяжело и оперся на палку.
— И куда он запропастился, черт возьми! Столько времени прошло! Загулял, это ясно. Но с такими деньгами!
— Не огорчайтесь,— сердечно успокоил его Шрет-тер.— Никуда он не денется.
— Надеюсь. Но вопрос в том, когда он явится? Я обещал в первой половине дня вернуть деньги. А Котович всегда держит свое слово, понимаете, дорогой? Что теперь делать?
— Да, конечно,— посочувствовал Шреттер,— он не должен был так поступать.
— Вы согласны са мной?
— Я обязательно ему скажу при встрече пару теплых слов.
Котович посмотрел на него растроганно и крепко пожал руку.
— Спасибо вам. Сердечно благодарю.
Шреттер засмеялся, показав белые ровные зубы.
— Не за что! Мы всегда говорим друг другу правду в глаза.
— Ах, молодость, молодость!— Котович снова вздохнул и встал.— Все-таки вы меня немного успокоили, дорогой друг. Огорчили, но одновременно и успокоили. А теперь всего доброго. Поклонитесь от меня родителям и передайте мои извинения за такой ранний визит.
А Януша в самом деле проберите хорошенько. Шляться бог знает где с такими деньгами...
Не успел Юрек закрыть за ним дверь, как из кухни выглянула тетя Феля.
— Ну что, Юрек?— прошептала она.— Кто это?
— Это ко мне,— резко ответил он.
Войдя в комнату, он задумался и машинально потянулся за сигаретой. Но тотчас же отдернул руку. В открытое окно он видел, как Котович медленно шел по двору, сгорбившись и опираясь на палку. Когда он исчез в воротах, Шреттер вынул из портфеля дневник и, подумав немного, стал писать, отступая от недоконченной фразы.
«Неожиданный разговор со старым шутом К. сошел благополучно, но с одной оговоркой: ни к чему было в самом начале упоминать о том, что у нас маленькая квартира. Я даже сказал «к сожалению». Это недопустимо. Нет, мне вовсе не стыдно. На это плевать. Но я подал старому идиоту повод для сочувствия. Отвратительно. Жалость унижает человека».
Фелек Шиманский жил возле рынка, на четвертом этаже старого каменного дома. Шреттеру лень было лезть наверх по крутой, отвесной лестнице, и он решил сперва заглянуть во двор. Двор был темный, тесный, и воняло там давно не чищенной помойкой. Шреттер свистнул. В ту же минуту в открытом окне верхнего этажа показался голый до пояса Фелек с полотенцем через плечо.
— Привет!— крикнул он.— Сейчас спущусь. Шреттер вышел за ворота. Улица была пустынна. Ни
одного прохожего. По другой стороне улицы тянулась низкая кирпичная стена. За ней цвели каштаны. У стены четверо маленьких оборванцев играли в «орлянку» и отчаянно спорили. С рынка доносились из репродукторов залихватские плясовые мотивы.
Не прошло и трех минут, как Фелек уже был внизу. В руке он держал две булки с ветчиной.
— Привет!— поздоровался он.— Завтракал?
— Нет.
— Тогда держи.— И он протянул Шреттеру булку.— Мировая ветчина, бабка из «Монополя» принесла.
Некоторое время они шли молча и ели.
— Мировая ветчина, правда?— с набитым ртом спросил Фелек.
Шреттер кивнул. Фелек искоса посмотрел на него.
— К Марцину?
— Ага!
— Ну как?
— Ты о чем?
— Хорошо спал? Шреттер пожал плечами.
— А почему я должен был плохо спать?
— Нет, я просто так, я-то спал хорошо. А как Алик?
— Что?
— Он домой пошел?
— А куда же?
Марцин Богуцкий жил недалеко, в нижней части города, на Речной улице, возле Сренявы. На рынке Шреттер неожиданно сказал:
— Знаешь, я разговаривал со стариком Котовичем. Фелек покраснел и остановился.
— Когда?
— Полчаса назад. Он заходил ко мне.
— Ну да? И что же?
— Ничего. Полный порядок.
— Януша искал?
— Скорее деньги, которые у него были. Он думал, что я знаю, где он заночевал.
— А ты что сказал?
— Ничего особенного. Что мы видели его вчера вечером. Ты, Алик...
— Ты что, спятил, Юрек? Сказал, что мы его видели? Шреттер снисходительно улыбнулся.
— Осел. Ничего ты не понимаешь. Так нужно. Мы встретили Януша на Аллее Третьего мая около девяти. Он шел с какими-то двумя незнакомыми типами. Один высокий, худой, в темном костюме, лет сорока... Мерекаешь?
— Мерекаю,— буркнул Фелек.— И даже не запнулся?
— Я? Ты, кажется, имел возможность вчера убедиться, что мне это несвойственно.
Фелек ничего не сказал. Миновав рынок, они молча свернули на длинную, узкую Речную улицу. Шреттер насвистывал сквозь зубы.
— А, дьявол!— выругался вдруг Фелек,— Знаешь что?
— Что?
— Я бы не хотел иметь с тобой дело.
— А-а,— равнодушно протянул Шреттер.
Богуцкий жил в конце улицы в одноэтажном деревянном домике. За просторным, залитым солнцем двором зеленели заросли ольшаника, покрытые молоденькими листочками. Ниже, между ветвями, просвечивала речка.
Длинное, как барак, строение с потемневшей, местами замшелой крышей от старости покосилось и вросло в землю. Вдоль фасада шла узкая галерея с тоненькими колоннами. На перилах грелся на припеке огромный рыжий кот. В глубине на веревке сушилось разноцветное белье. Здесь было тихо и спокойно, как в деревне.
Крутая, скрипучая лесенка с шаткими перилами вела к двери. Поднявшись на несколько ступенек, Шреттер остановился и оглянулся на Фелека.
— Ты!
— Чего?
— Смотри не болтай лишнего.
— О, господи! За кого ты меня принимаешь? Шреттер пригладил волосы и постучался в первую
дверь с краю. На ней была прибита медная табличка с полустертой надписью: «Стефания Богуцкая», а ниже: «Портниха».
Дверь долго не открывали.
— Может, дома никого нет?— прошептал Фелек, вытирая вспотевшие ладони о брюки.
Шреттер постучал сильнее. На этот раз в глубине квартиры скрипнула дверь.
— Порядок,— буркнул он.
Дверь открыла мать Марцина, маленькая, худая женщина. Мальчики знали ее много лет.
— Добрый день, пани.— Шреттер поклонился.— Марцин дома?
— Дома,— прошептала она.— Добрый день. Заходите, пожалуйста. А, Фелек тоже пришел!— Она только сейчас заметила Фелека, стоявшего за спиной Шретте-ра.— Как хорошо, что вы пришли...
Они вошли в переднюю.
— Может, он еще спит?— спросил Шреттер. Богуцкая покачала головой.
— Нет, не спит...
Она хотела еще что-то сказать, но голос у нее осекся, и она тихо заплакала. Мальчики переглянулись.
— Что случилось?— встревожился Шреттер.
Богуцкая долго не могла вымолвить ни слова. Успокоившись немного, она сказала прерывающимся голосом:
— Такое несчастье... Марцин заболел. Вчера у него шла горлом кровь. Я совсем потеряла голову...
— Кровь горлом?— прошептал Шреттер.
— Зайдите, пожалуйста, на кухню,— сказала Богуцкая, вытирая слезы.— Я вам все расскажу.
Кухня была светлая, большая и очень чистая. Посредине стоял стол, покрытый скатертью. У стены — кровать под плюшевым покрывалом. Возле окна на низенькой скамеечке сидела белокурая, худенькая, болезненная на вид девочка лет восьми. На коленях она держала большую куклу.
Богуцкая закрыла дверь.
— Присядьте, пожалуйста. Шреттер подошел к девочке.
— Как живешь, Галинка? Давно мы с тобой не виделись.
Бледненькое личико девочки порозовело. Она опустила глаза и притихла, как мышка.
— Галинка!— окликнула ее мать.— Поздоровайся. Ты ведь знаешь пана Фелека и пана Юрека.
Фелек тоже подошел к ней и присел на корточки.
— О, да у тебя новая кукла.
— Ага,— смущенно прошептала девочка.
— Кто же тебе ее подарил? Мама?
— Марцин.
— А как ее зовут? Девочка слегка улыбнулась.
— Бася.
Когда они вернулись к столу, Богуцкая рассказала, что Марцин вчера вечером пришел очень усталый, отказался ужинать и сказал, что сразу ляжет.
— Вы ведь знаете, как он ослаб и переутомился от этой беготни по урокам. Сначала я подумала, что он просто устал. Вышла из комнаты чай ему приготовить, возвращаюсь, а он сидит возле своего стола и голову опустил. Тут меня будто кольнуло что-то, я как закричу: «Марцин!» А он молчит. Даже не шевельнулся, словно не слышит. Подбегаю и вижу: глаза у него закрыты, а изо рта кровь течет...
Она снова заплакала. У окна Галинка шепотом разговаривала со своей куклой. Ребята сидели, понурив головы.
— А доктор был?— спросил Шреттер.
— Что вы! Кто пойдет на ночь глядя в такую даль? Уж я просила, умоляла. Все напрасно. Как услышат, где мы живем, даже слушать не хотят. Вот только утром приходил один.
— И что сказал?
— Ничего, успокоил, как водится у докторов. Но меня не обманешь. Если бы у нас были средства... А так что?
Вдруг она встала.
— Подождите минуточку, кажется, он зовет меня.
Когда она вышла из кухни, Фелек прищурился и посмотрел на Шреттера. Тот сидел, задумавшись. Через полуоткрытое окно было слышно, как голуби дробно стучат клювами по подоконнику, склевывая крошки.
Богуцкая скоро вернулась. Ребята встали.
— Ну, что?— спросил Шреттер.
— Марцин просит вас зайти. Он непременно хочет с вами увидеться. Только очень прошу вас, дорогие, не давайте ему много говорить. Доктор запретил.
В комнате царил прохладный полумрак. Шторы на окнах были спущены, и только снизу узкой полоской пробивалось солнце. В его лучах на подоконнике алели примулы. На стенах висели олеографии на библейские сюжеты в тонких, золоченых рамках. У одного окна на маленьком столике стояла швейная машина, у другого — стол чуть побольше, с книгами и письменными принадлежностями. Марцин лежал на кровати, опираясь на высоко взбитые подушки. Лицо у него было белое, как простыня, на которой он лежал, щеки и виски ввалились, нос заострился и вытянулся. Глаза горели беспокойным, лихорадочным огнем. Увидев ребят, он попытался поднять голову.
— Лежи!— крикнул Шреттер.— Привет! Что это ты вздумал болеть?
Марцин молча смотрел на друзей.
— Садитесь,— прошептал он наконец.
— Ничего,-— пробормотал Фелек,— постоим.
Руки у него потели все сильней, и он то и дело вытирал их о штаны. Шреттер придвинул стул к постели и сел.
— Садись!— бросил он Фелеку и, больше не обращая на него внимания, обратился к Марцину:— Главное — не огорчайся, старина,— ласково сказал он своим звонким голосом.— Это еще ничего не значит. Полежишь, отдохнешь — и все будет хорошо. К лету наверняка выздоровеешь.
Марцин не спускал с него горящих глаз, потом зашевелил губами, и Шреттер, заметив это, наклонился к нему.
— Лучше не разговаривай. Тебе нельзя утомляться. Марцин покачал головой.
— Что вы сделали с ним?— прошептал он. Фелек неспокойно заерзал на стуле. Воцарилось молчание.
— Не думай об этом,— наконец спокойно сказал Шреттер.— Это наше дело. Все в порядке.
Марцин опустил веки. С закрытыми глазами он был похож на покойника. Грудь его почти не подымалась. Через закрытые окна отчетливо слышалось, как голуби стучали клювами по подоконнику. Над кроватью Марци-на висела большая олеография: святой Христофор, несущий младенца Иисуса. Эта безвкусная мазня на минуту приковала взгляд Шреттера.
— Заснул,— понизив голос, сказал Фелек.
Но Марцин не спал. Он открыл глаза и посмотрел сначала на Шреттера, потом на Фелека.
— Я хочу знать, что вы с ним сделали? Шреттер пожал плечами.
— Зачем тебе? Я уже сказал, что это наше дело.
— И мое тоже.
Марцин судорожно вцепился руками в одеяло и хотел сесть, но сил не хватило, и он опять упал на подушки. Некоторое время он лежал, не шевелясь.
— Я хочу знать,— повторил он чуть слышно.— Только это.
Фелек не выдержал.
— Ну, скажи, Юрек! Жалко тебе, что ли? Если хочет человек...
Тот сидел, задумавшись.
— Юрек!
Шреттер вдруг выпрямился.
— Нет!— твердо сказал он и встал.— Пошли. Держись, Марцин, все будет хорошо. Мы еще зайдем через несколько дней.
Глаза у Марцина опять закрылись. Наклонясь над ним, Фелек неловко пожал бессильно лежавшую на одеяле руку.
— Будь здоров, Марцин.
— Не приходите больше,— прошептал больной.
Он сказал это Фелеку, но стоявший рядом Шреттер расслышал.
— Как хочешь,— холодно сказал он.— Ну, будь молодцом.
Мать ждала их в дверях кухни. Когда они вышли из комнаты, она впилась в них тревожным, испытующим взглядом.
— Ну, как вы его нашли?
— Не волнуйтесь,— сказал Шреттер.— Ослаб очень, но так всегда после этого бывает. Выкарабкается.
Она стояла, прижав к груди руки и устремив измученные глаза на Шреттера, словно желая обрести надежду в его юном, приветливом, пышущем здоровьем лице.
— Вы думаете? Дай-то бог! Ведь если я его потеряю...
— Об этом даже не думайте.
Ее душили слезы, и она только кивнула.
— Пошли?— буркнул Фелек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35