Зрелище было поистине великолепное. Свенцкому пришлось повторить вопрос.
— Пан Древновский?— очнувшись, перепросил Сломка.— Нет, пан министр, не появлялся.
Свенцкий самодовольно улыбнулся и тихо сказал своим спутникам:
— Слышали? Уже «пан министр». От здешних сплетников ничего не утаишь.
— А тебе очень важно сохранить это в тайне?— Вейхерт рассмеялся.
— В данном случае нет. Но мой слух еще не привык к этому.
— Не беспокойся,— Вейхерт похлопал его по плечу,— скоро привыкнет.
— Я тоже так думаю.— Довольный шуткой, он снова обратился к Сломке:— Благодарю, пан Сломка. Вы отлично все устроили. Стол выглядит совсем по-довоенному.
Сломка просиял от удовольствия и поклонился. Он всегда молча выслушивал похвалы своему кулинарному искусству, принимая их как должное. Вдруг он засуетился.
— Одну минуточку, пан министр...— пробормотал он и вперевалку засеменил в глубину зала, где стояли лакеи.
— Какие вина заказаны?— спросил он ближайшего.
— Рейнское, пан шеф. У нас его очень много. Сломка поморщился и замахал маленькими ручками.
— Переменить, немедленно переменить и подать самое дорогое — французское. Белое и красное. Только французское.
«Пусть платят»,— не без злорадства подумал он.
— Уже десятый час,— сказал Свенцкий, угощая Вейхерта и Калицкого сигаретами.— Боюсь, наши гости опоздают. Эта дурацкая гроза испортила нам все дело.
— Щука живет в «Монополе»,— отозвался стоявший рядом Калицкий.
— Ну и что?— пожал плечами Свенцкий.— С одним товарищем Щукой за стол ведь не сядешь. Не знаю, как вы, а я порядком проголодался.
— Я тоже,— подтвердил Вейхерт.
— Не понимаю, куда девался Древновский? Я специально просил его прийти пораньше. Интересно, какого ты о нем мнения?
— О Древновском?
— Ага!
— Что ж, он, кажется, ловкий малый.
— Да? Я думаю, стоит взять его с собой в Варшаву.
— Вот и он, легок на помине...
Древновский, ослепленный ярким светом, стоял в дверях и с глуповатым видом потирал руки, точно не зная, куда их девать. Внезапно он почувствовал себя совершенно пьяным. Зал со столом, зеркалами, красными стенами завертелся у него перед глазами, сливаясь в водоворот света, теней и каких-то непонятных фигур. Но еще не совсем потеряв над собой власть, он заставил себя выпрямиться и неестественно твердым шагом двинулся к стоявшим возле стола мужчинам. За ним, как тень, проскользнул в дверь Грошик и, одергивая на ходу куцый пиджачишко, заковылял за своим приятелем на мягко гнущихся ногах.
Свенцкий не поверил своим глазам.
— А это еще кто?— с любопытством спросил Вейхерт.
— Пся крев!— выругался министр.
Между тем Древновский благополучно добрался до стола и, хотя во всем теле чувствовал скованность, безупречно поздоровался с начальством. Свенцкий отозвал его в сторону.
— Что это значит? Что вы вытворяете? Почему здесь этот мерзавец?
— Грошик?— удивился Древновский.— А... так получилось... я думал, пан бургомистр, что пресса... и вообще...
Он запутался и замолчал. Сквозь шум в голове, который то усиливался, то утихал, он почувствовал, как всем его существом овладевает одно желание: съездить Свен-цкого по морде. Когда он понял это, его прошиб холодный пот.
— Я. думал,— с трудом выдавил он из себя,— со всех точек зрения...
Свенцкий побагровел.
— Что вы мелете? Что с вами происходит?
Тут из-за спины Древновского высунулась угодливо улыбающаяся физиономия Грошика.
— Па...здравляю!— пробормотал он и бесстыдно икнул.— Раз...раз...решите, пан министр, поздравить вас от имени демократической прессы...
В дверях послышались голоса. В зал входили гости.
В одноэтажном деревянном доме, где Щука на обратном пути в гостиницу укрылся от дождя, были узкие, низкие сени, выходившие во двор. А двор был совсем как в деревне — с колодцем посредине и садом в глубине. В сенях и во дворе никого не было. Но вот в ворота вбежали двое — мужчина и женщина. Судя по всему, супружеская чета, возвращавшаяся из гостей. Он — высокий, худощавый, в шляпе и черном пальто, она тоже худая, выше среднего роста, в коричневом весеннем костюме. Наверно, как и Щуку, внезапно хлынувший ливень настиг их на незастроенном участке улицы и порядком вымочил, пока они успели добежать до ближайшего дома. Дождь лил как из ведра. Потоки воды с шумом обрушивались на землю, гудели водосточные трубы, вслед за оглушительными раскатами грома в темноте то и дело вспыхивали ослепительные молнии. Это была первая весенняя гроза.
Щука стоял у самого входа, по своему обыкновению опершись на палку. Ходьба и жара утомили его. Сломанная во время следствия нога срослась неправильно и с тех пор болела, когда приходилось много Ходить. А в последнее время стало пошаливать сердце. Зато сейчас дышалось легко. Духоты как не бывало, воздух посвежел, из сада в глубине двора потянуло прохладой и запахом влажной зелени и земли.
Те двое, еще не отдышавшись от быстрого бега, стряхивали дождевые капли с одежды. В темных сенях они казались огромными птицами, судорожно взмахивавшими крыльями.
— Вот видишь,— с упреком сказала женщина,— я говорила тебе, возьми на всякий случай зонтик...
Мужчина молча разглаживал отвороты пальто. Сверкнула молния, и почти сразу грянул гром.
— О боже!— Женщина вздрогнула.— Смотри, шляпа совсем испорчена. Мне всегда везет — в кои-то веки оделась прилично — и на тебе...
— Не преувеличивай,— проговорил мужчина.— Ничего с твоей шляпой не сделается.
Огненные сполохи то и дело прорезали мрак. Дождь припустил еще сильней.
— Хорошо, что дождь пошел,— заметил мужчина,— а то просто дышать было нечем.
— Интересно, как ты думаешь добираться домой?
— Не волнуйся, как-нибудь доберемся. Дождь скоро пройдет. Не правда ли, у Гаевских было очень мило?
Они разговаривали вполголоса, но Щука отчетливо слышал каждое слово.
— Не знаю,— недовольным голосом сказала женщина.— Когда голова идет кругом от всяких хлопот, тут уж не до светских разговоров.
— Опять преувеличение...
— По-твоему, я всегда преувеличиваю.
— А разве нет?
— Конечно, тебе легко говорить. А мне все это стоит немало здоровья.
— Что «все»? Шляпа?
— Ах, оставь! Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Когда дом превращают в богадельню...
Щука не любил подслушивать чужие разговоры и, чтобы выдать свое присутствие, достал папиросу и чиркнул спичкой.
Мужчина понизил голос:
— Что же делать, дорогая? Я знаю, что это неудобно, но ведь другого выхода кет...
— Ты должен поговорить серьезно с Иреной.
— О чем?
— Уговорить ее лечь в больницу.
— Но, дорогая...
— Так будет лучше и для нее и для нас,
— Для нас, но не для нее. Подумай, что ты говоришь, она ведь всего неделю как вернулась из лагеря, и у нее никого, кроме нас, нет. Легко себе представить, какие сейчас условия в больницах.
Щука стал прислушиваться.
— А у нас, по-твоему, условия замечательные?
— Во всяком случае, лучше, чем в больнице. Дождь лил не переставая, но гроза ушла, и удары
грома раздавались все глуше. Шука с минуту колебался. Но он знал, что, если сейчас не выяснит того, что его тревожит, потом будет жалеть. И он решился.
Подойдя к супружеской чете, стоявшей в противоположном углу сеней, он приподнял шляпу и сказал:
— Простите, но вы, кажется, говорили о ком-то, кто вернулся из лагеря...
6 первое мгновение они от неожиданности растерялись, а потом немного смутились.
— Да,— неуверенно сказал мужчина,— вернулась моя сестра.
— Случайно, не из Равенсбрюка?
— Да.
Щука помолчал.
— Не сочтите меня назойливым...
Мужчина, как видно, уже преисполнился к нему доверия.
— Что вы, пожалуйста,— сказал он любезно.— Чем мы можем быть вам полезны?
— У меня в Равенсбрюке был очень близкий человек. Жена. Я знаю, что она умерла. И это все, что мне известно.
Мужчина понимающе кивнул.
— Я разузнаю всюду, где только можно, но пока, к сожалению, безуспешно. Ваша сестра до конца была в Равенсбрюке?
— Да, до конца. Просидела там четыре года.
— Немалый срок.
— С сорок второго. А теперь, понимаете, после всего, что пришлось пережить, бедняжка заболела. Она, конечно, сообщит вам все, что ей известно. Может быть, она случайно знала вашу жену. Моя фамилия Шреттер, преподаватель гимназии Шреттер.
Щука тоже представился.
— Если вы разрешите...
— Милости просим,— ответил мужчина.— Мы живем на Зеленой, дом семь. Знаете, где гимназия Стефана Батория? Это совсем близко от нас.
Щука вспомнил, что уезжает.
— Завтра я, к сожалению, не смогу. Послезавтра тоже. А вот во вторник после обеда?
— Пожалуйста, когда вам будет удобно. Сестра никуда не выходит из дому. Как я уже сказал, она хворает.— И, желая загладить неприятное впечатление, какое мог произвести на Щуку его разговор с женой, добавил:— И это, знаете, создает некоторые неудобства. Квартирка у нас маленькая, всего две комнаты, и, кроме нас с женой и взрослого сына, там живут дальние родственницы жены из Варшавы, и вот теперь еще сестра... Понимаете, в таких условиях...
— Муж преподает в гимназии,— вступила в разговор женщина,— а кроме того, занимается научной работой. И у него даже нет своего угла.
Учитель махнул рукой. У него был очень усталый вид.
— Эх, да разве во мне дело...
— То есть как? А твоя работа? Шреттер снисходительно улыбнулся.
— В свое время у меня, знаете ли, были честолюбивые планы: научная работа, кафедра и прочее. Я по образованию историк. Но я не жалуюсь на судьбу, боже упаси! Преподавание в средней школе тоже дает большое удовлетворение.
— И очень мало денег,— заметила его жена.
— Нельзя же на все смотреть так меркантильно, дорогая. Не надо преувеличивать, нам совсем не так уж плохо живется.
— Не так уж плохо! Пятнадцать лет тянешь лямку, а зарабатываешь меньше извозчика.
Щука молча курил, не вмешиваясь в их разговор.
— Может, вам в самом деле удастся что-нибудь узнать у моей сестры,— помолчав немного, проговорил мужчина.— Я был бы искренне рад за вас. Теперь почти нет человека, который не разыскивал бы своих близких. Ничего не поделаешь, война разлучила людей, разбросала по всему свету. Ох, какой чудесный воздух,— сказал он, глубоко вздохнув.— После майского дождя всегда бывает как-то особенно хорошо. Ну, вот уже и проясняется.
Дождь в самом деле затихал. Щука бросил окурок и поднял воротник пальто.
— Значит, во вторник.
— Вы уже идете?— удивился учитель.— Дождь еще не перестал.
— Подождите,— посоветовала его жена.— Костюм испортите.
Но Щука, ссылаясь на то, что очень торопится, простился и вышел на улицу. Воздух был чист, на вымытой дождем улице — ни души. По желобам, пенясь, бежала вода. Монотонно гудели водосточные трубы. Дождь шел еще довольно частый, но капли падали теперь мерно и тихо. Сверкала молния, и глухие раскаты грома, как огромные камни, катились куда-то в глубь ночи. И этот грохот, сверканье, туманная сетка дождя и мягкие сумерки весеннего звездного вечера,— все предвещало чудесное обновление мира.
Подгурский поставил джип у здания комитета партии и, одолжив у дежурного милиционера плащ, пересек покрытый лужами рынок. Перед «Монополем» уже стояло несколько машин. Подумав, что Щука еще у себя, Подгурский поднялся к нему. Постучал раз, другой, но никто не ответил. Он нажал ручку. Дверь была заперта.
Он спустился вниз, злясь, что опоздал. А Щука как раз брал у толстого портье ключ от своего номера. Увидев его, Подгурский обрадовался.
— Как хорошо, что я вас встретил! Я только что был у вас и решил, что вы уже на банкете...
— Куда торопиться,— буркнул Щука.— Еще успеем, насидимся там.
— Попали под дождь?
— Да.
Щука хотел на минутку подняться к себе. Подгурский пошел с ним. В комнате было душно, как в бане. Щука распахнул окно. Редкие дождевые капли тихо шелестели в темноте. На небе показались звезды.
Подгурский расстегнул пальто и присел на краешек дивана.
— Знаете, я был у Косецкого.
Щука снимал промокшее пальто и шляпу.
— Да?
— Передал ему, что вы хотите с ним увидеться.
— А он?
— Обещал прийти. Я сказал, что вы просили.
— Он о чем-нибудь спрашивал?
— Да.
— Ну и что?
— У меня создалось впечатление, что он или встречался с вами, или, по крайней мере, слышал о вас.
— Весьма вероятно,— пробормотал Щука, снимая пиджак.
В рубашке он казался еще крупнее и шире в плечах. Засучив рукава, он намылил руки, а потом, вытирая их, снова обернулся к Подгурскому.
— Надо сказать, что все это очень занятно. Подгурский смотрел на него, ничего не понимая.
— В лагере я много раз клялся себе, что если когда-нибудь после войны встречу этого подлеца, то собственноручно рассчитаюсь с ним и он мне за все заплатит сполна. А сейчас? Сейчас мне это безразлично. И я даже предпочел бы вообще его не видеть.
Подгурский сидел, не шелохнувшись, только побледнел. Щука, пристально взглянув на него, подошел и тяжело опустил ему на плечо влажную руку.
— Надеюсь, вы догадываетесь, товарищ Подгурский, о ком я говорю?
Подгурский покачал головой.
— Нет...
— В самом деле не догадываетесь?
— Это невероятно. Подумайте, что вы говорите, товарищ Щука? Косецкий? Ведь он порядочный человек.
— Редкая сволочь.
— Косецкий?
— Для меня он староста Рыбицкий. Впрочем, не все ли равно, Рыбицкий, Косецкий... К сожалению, я вряд ли ошибаюсь. В Грос-Розене был только один Рыбицкий.
И Щука похлопал Подгурского по плечу.
— Выше голову, товарищ Подгурский! В жизни еще и не такое бывает.
Он снова отошел к раковине, вытер мокрым полотенцем лицо и, опустив рукава рубашки, надел пиджак, Подгурский сгорбился и сидел не двигаясь.
— Что он там делал?— тихо спросил он.
— Рыбицкий?
— Да.
— Что же он мог делать? Все, что ему приказывали, и даже больше.
— Бил?
— И еще как! Классически это делал. Подгурский провел рукой по лбу.
— Убивал?
Щука пожал плечами.
— Сам не убивал, не представлялось случая. Но руку приложил не к одному убийству.
— Это ужасно!
— Что же вы хотите? Он просто спасал свою шкуру.
— Такой ценой? Нет, у меня это никак не укладывается в голове, чтобы такой человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35