— Если нынче Реняенкамиф, черт его побери, еще насолит нам — накинет аренды, соберу барахло и уеду в Самару!
— Там, в Самаре, тебя, верно, ждут молочные реки и горы жирной каши,— вмешался хлесткий женский голос, принадлежавший, кажется, Лийзу из Хярма.
Народу на пристани собралось теперь довольно много, и Каарли уже не различал всех голосов. Каждую весну с окончанием ледохода Питканина превращался по утрам в многолюдную пристань. Окуни шли косяками сверху, от Весилоо, сюда, в мелководный залив Руусна, метать икру; через неделю они уже уйдут. Уйдут и рыбаки. Рыба уходит в глубокое море, рыбаки же — за море: на корабельные работы, на постройку домов или на торговые корабли Хольмана. Осенью, за месяц до ледостава, в залив хлынут новые косяки рыб, на этот раз сиги,— вернутся и рыбаки, и снова ненадолго оживет берег. А когда лед установится, жизнь в заливе снова замрет, потому что жерлицу и подледный лов неводом здесь применяли редко — невода рвались о каменистое дно.
Шумел ветер, раздавался вокруг неумолчный людской гомон. А слепой Каарли со своими корзинами все еще сидел лицом к морю у рыбацкого сарая Матиса из Кюласоо.
Кое-кто из прохожих здоровался: «Ох-хоо, вот и старый Каарли!» Иные шутили. Но про корзины — никто ни словечка. Казалось, что сегодня не повезет и тем, кто поджидал рыбаков с полными бочонками пива. Почти каждого рыбака встречала на берегу жена: надо ведь помочь выбрать рыбу из сетей и очистить их от ила. А женщина, известное дело, бережливее мужика. О да, в хозяйстве надо затыкать множество прорех, поэтому рыбу охотнее всего продавали за наличные деньги. Но денежного купца на берегу редко сыщешь. И жены рыбаков, которых дома поджидало немало голодных ртов, охотнее меняли рыбу на зерно, чем на хлеб, и лучше на хлеб, чем на пиво. Зерно можно свезти на помол к ветряку папаши Пуумана и в любое время испечь хлеб. Из зерна — была бы охота — можно к празднику и пива сварить; опять же и тут выгода: барда останется скотине.
Йоосеп сновал, как челнок, между причалами и вешали , помогая то хвастливому Михкелю тащить от лодки конец сети, то выбрать пару-другую штук трески, запутавшейся в сетях Виллема из Лауласмаа (который все тянул свою песню про «американский рай земной»), и старался услужить тем рыбакам, кому повезло с уловом. Время от времени он словно невзначай наводил разговор и на корзины.
— Что корзины? Этакой дряни и дома хватает,— говорили ему.— Для семьи еще рыбы на лето не припасено, а надо бы и на пару мер зерна выменять. Когда втащим сети, видно будет...
А видно было лишь то, что корзины Каарли из ивовых и орешниковых прутьев красовались на каменной ограде в ряд, как подружки невесты перед алтарем, на глазах всего народа. Но никто, кроме Каарли и Йоосепа, казалось, и не подозревал об их существовании.
Только когда причалила кюласооская лодка, дело обернулось к лучшему, появилась надежда, что они сегодня не уйдут домой совсем без рыбы. Ведь Матис из Кюласоо, про которого в сложенной самим Каарли песне говорилось, что Матис Тиху «фонам» враг Сгреб бы их он всех в кулак...—
приходился дальним родственником Каарли и не стеснялся обнаруживать это на людях. У Матиса кроме сетей были
Вешала — сооружения для вяления рыбы из тонких длинных шестов, положенных на перекладины.
поставлены два ряда мереж у косы Кургураху, и нынче утром ему повезло с уловом.
Матис ходил в море со своим семнадцатилетним сыном Сандером, с тем самым, который выписывал газету «Уус аэг» и сам изредка посылал кое-какие статейки в редакцию этой газеты; третьим человеком в лодке был шестидесятилетний бобыль Михкель из Ванаыуэ, в прошлом — корабельный мастер, а нынче — строитель рыбацких лодок. Михкеля поджидала на берегу его жена Эпп, а рыболовов из Кюласоо никто не встречал. (Вийя, кроме обычной домашней суеты, была занята уходом за больным стариком, свекром Реэдиком, который в эту весну был очень плох.)
Поэтому проворные пальцы Йоосепа пришлись Матису и Сандеру как нельзя более кстати при вытаскивании сетей, выборке окуней и вытряхивать грязи. Даже Каарли досталась работа: Сандер подтаскивал к нему забитую грязью сеть, и старик на ощупь очищал ее от комьев ила, чтобы легче было расставить по вешал.
Когда ряссаский Яан причалил к берегу с полнехонькой лодкой окуней, он сразу же велел кярласкому торговцу снять с телеги бочонок пива и подкатить к своему сараю. Что и говорить про Яана, или папашу Пуумана, как его еще называли!
Есть у Пуумана ветряк: Осьмерину платит всяк!
Яан Пууман был одним из немногих, кто еще при Лип- гарте смог выкупить в собственность арендованную землю. Вскорости предстояли выборы каугатомаского волостного старшины, и Пууман метил на это почетное место. Почему же ему не быть щедрым, если море было поутру так щедро к нему?! Вскоре на берегу раздавался голос не одного только лоонаского Лаэса. Громче зазвучали голоса и других рыбаков, и бас Лаэса теперь даже заглушался громкой речью Кусти из Лайакиви и Длинного Виллема. Даже лауласмааский Биллем громче прежнего гнусавил своего «американского павлина».
— А как ты, Михкель, думаешь, не взять ли и нам пару штофов ячменной бражки?— спросил Матис у своего напарника по лодке.
— Ну что же, и у нас душа не каменная! — согласился Михкель и велел продавцу пива подойти со своим жбаном.
Около Матиса и Михкеля промочил глотку и Каарли, но долго тут пировать никому не пришлось: сети ждали
укладки на вешала, чтобы вечером можно было снова выйти в море.
Каарли старался из всех сил, но очищать сеть на ощупь даже от крупных комьев было трудно. Силой грязь из ячеек не вытащишь: этак можно легко порвать сети, тогда убытка и не возместишь своим трудом. На корзины, видать, так и не глянет никто. Худо будет, если он рассердит еще и Матиса. Поэтому Каарли работал с особенным проворством и усердием.
Сквозь шум голосов и хвастовство Михкеля из Кийратси со стороны прибрежного шоссе Каугатома — Ватла послышался грохот телеги. Он быстро приближался — ездок, видно, гнал лошадь вовсю. Люди недоуменно переглядывались — кто бы это мог быть? У Михкеля из Ватла был сильный каурый жеребец. Да и барышник гонит быстро, когда едет порожняком. Бродячий торговец и тряпичник ездили медленно. Не барон же это, в самом деле,— барон разъезжал в рессорной коляске, да и что ему поутру трястись здесь, по каменистому берегу? Ренненкампф в эту пору еще мирно спал рядом с пухлой экономкой (барыня, слыхать, у него болеет ревматизмом, и от нее уже проку нет). Господин пастор Гиргенсон, усердно причащавший умирающих, ездил тоже на рессорах, к тому же не слышно было, чтобы кто-нибудь поблизости собирался отдать богу душу. Грохот, возникший за перелеском, усилился на повороте дороги. Глянь-ка, сюда сворачивает. Кто бы это мог быть?
— Кубьяс, стерва!— проворчал Михкель.
— Да, и впрямь Юугу. Спешит арендную долю требовать,— решил Матис.
Так оно и было. Едва придержав за оградой лошадь, юугуский Сийм (кубьяс рууснаской мызы, лесник и церковный староста в Каугатома — все в одном лице) прогнусавил своим странно тихим голосом, который все находившиеся на берегу если и не слышали, то обязаны были услышать:
— Ну, молодцы-рыбаки, каковы дела с морской арендой? Все корзины, кадушки, клетушки полны рыбы, а мызу совсем забыли.
— Что это мызе с рыбой приспичило? Первая неделя, как в море вышли,— отрезал Лаэс, хвативший лишку от щедрот папаши Пуумана.
— Вот дьяволы!— ругался Кусти, который тоже быстро хмелел от пива.— Что у самого есть, то и мызе даю, а чего нет, того и дать не могу. Нынче утром сети были
полнехоньки ила, этого добра барин может получить сколько ему угодно, а рыбы — нет!
— Если у тебя рыбы нет, с чего же ты пылу набрался?— прогнусавил Сийм.
— Об этом позаботился будущий волостной старшина. Послушай, Яан, угости-ка и Юугу пивом, раз он мужичок вроде меня и не по карману ему штоф пива,— задорно ответил Кусти.
Женщины прыснули со смеху. Но когда Юугу вытянул, осматриваясь, свою длинную шею, смех затих. Даже Кусти перестал смеяться над кубьясом, когда, сам папаша Пууман предостерегающе ткнул его кулаком в ребра.
«Теперь-то уж придется корзины назад нести,— подумал Каарли, когда услышал, как окуни кийратсиского Михкеля шлепаются о дно телеги Сийма.— Господин барон свое получит, торговцы выручат свое за пиво и муку. А кому какое дело до корзин, сплетенных руками старого инвалида войны?!»
Как на грех, явился еще и новый богатый покупатель рыбы, на сей раз не с суши, а с моря.
— Шлюпка! Хольмановская шлюпка из Весилоо! — вскричал Йоосеп, прежде других разглядевший ее в заливе.
Сообщение Йоосепа подтвердил Сандер, а потом и сам Матис.
С часу на час крепчавший зюйд-вест быстро пригнал шлюпку от Кургураху к Урве, от Урве к Лаури, и ловкий капитан Тынис Тиху, брат Матиса, не убавляя скорости, под всеми парусами направил шлюпку к причалу.
— Гляди, на вешала в сети не угоди!— гаркнул Лаэс вновь прибывшим.
— А мы и это можем. Ходили по морю, можно и по земле проехаться,— бросил Тынис в ответ, встав с задней скамьи и сворачивая парус.
Матис из Кюласоо пошел в мать: смуглый, худощавый, скорее низкого, чем высокого роста, из породы «рууснаских черных», как называли в окрестных деревнях жителей Руусна из-за распространенного у них черного цвета волос и темных глаз. Тыниса же — он был лет на двадцать моложе брата,— казалось, родила другая мать. Это был блондин, исполин, около шести футов роста, с львиной гривой, напоминавшей знаменитого прадеда кюласооского рода — давно умершего старого Рейна из Рейнуыуэ. Двенадцатилетним мальчуганом ушел Тынис в море, обошел все земли и страны, года три жил в Америке и дотянулся до капитанского мостика. Теперь, уже пятый или шестой год, он плавал на «Эмилии» старого Хольмана и, как говорили, делал хорошие деньги и хозяевам, и себе.
Вместе с Тынисом из Весилоо на шлюпке приехала и Лийзу из Катку, которая управляла скотным двором в усадьбе Тенга, принадлежащей Хольману, и была во всех прочих делах первой помощницей хозяйки. Лийзу — уроженка этих мест, дочь батрака Юхана из Катку. Лет десять назад она, четырнадцатилетней девочкой, нанялась работницей в большую усадьбу капитана Хольмана (которого звали также папашей Хольманом). Как ни странно, но слово Лийзу обрело на хуторе Тенга особую силу и вес после того, как старый хрыч капитан взял себе молодую красивую жену, про которую поговаривали, что она немного легкого нрава и даже на батраков поглядывает краешком глаз. С той поры, говорят, папаша Хольман и видеть не хочет молодых батраков, все больше обходится женской прислугой. Забота о хозяйстве большой — почти в сто десятин — усадьбы лежит на плечах Лийзу, которой, поговаривают, старик доверяет, как родной дочери. Старику, прожившему три четверти века, уже не под силу хлопотать по хозяйству. Достаточно и того, что у папаши Хольмана хватало пороха, чтобы лично нанимать капитанов на парусники и в качестве главного хозяина-распорядителя фрахтовать суда. Его родная дочь от первой жены умерла. С новой женой у Хольмана детей не было. Не удивительно, что он стал доверять чужому человеку. И общее мнение было таково, что, когда старик станет снаряжаться в самый последний рейс, уж он-то, надо полагать, в завещании наряду с барыней как-нибудь помянет и Лийзу.
Каарли никогда не видел Лийзу, но люди говорили, что она недурна собой: крепко сложенная женщина, с большими ясными глазами и с хорошими, работящими руками. Верно, это так и есть, потому что у Лийзу красивый звонкий голос. Ведь голос немало говорит о человеке. И заядлый холостяк, такой, как Тынис, просоленный водами всех морей, тоже не всякую и захочет (в Америке Тынис, говорят, был даже хоть и недолго, а по-настоящему женат)! Да, да, уж если они рядышком в одном шлюпе катаются и дела у них пойдут и дальше на лад, то, может, и он, Каарли, в один из славных деньков попирует на богатой свадьбе, потому что плохонькой свадьбой Тынис не обойдется — и какая ж это свадьба без песельника?! К тому же Каарли дальний родственник Тыниса. А родственников Тынис уважает. Вот и сейчас на берегу сразу подошел
к брату Матису и первым делом осведомился о здоровье отца. А потом сунул руку и ему, Каарли.
— Ну вот,— говорит,— мы сегодня с Каарли по одному делу здесь — оба рыбу встречаем.
— Неужто правда?— спросил Матис.— Что ж ты с этой рыбой делать станешь? Разве у Хольмана своей не хватает?
— Для еды хватает. Но старик хочет вывезти рыбу подальше. Завтра иду на «Эмилии» в Ригу — так разве он может видеть, что судно не груженым идет?! Сегодня разослал лодки по всему берегу и на острова — закупать рыбу. В Риге придется пару дней поиграть в рыботорговца.
— Пока люди не сдадут рыбу в счет аренды, ничего ты здесь не получишь,— прогнусавил Сийм из-за ограды.
— Ишь какой умник великий нашелся! Кто мне может запретить покупать рыбу за наличные!— скорее удивился, чем рассердился Тынис.
— Что после аренды останется, то можешь купить и увезти хоть в Ригу, хоть за Ригу! А я не стану с пустой телегой обратно тащиться и день попусту терять,— с важностью ответил кубьяс.
— А, да что ты с этим пустомелей толкуешь! Тоже законник нашелся,— тихо сказала Лийзу Тынису, но чуткое ухо Каарли уловило и это. Тынис не сказал ни слова, и Каарли услышал, как он грузным шагом вернулся к причалам. Матис, Михкель, Сандер и, кажется, многие другие (всех Каарли по шагам не смог узнать) пошли за ним. Некогда им было теперь раздумывать и страшиться кубьяса — Тынис ведь скупал Хольману рыбу за чистую монету!
И вскоре с причалов донесся шум торга. Тынис предлагал двадцать копеек за меру, Лаэс вначале запросил тридцать, потом двадцать пять копеек.
— Из-за тебя, черта, еще с мызой поссоришься. Даешь двадцать четыре копейки за меру — бери рыбу, не то отдам кубьясу,— таково было последнее слово Лаэса.
Так и пошла рыба по двадцать четыре копейки за меру. Даже старый Михкель из Кийратси, который уже два мешка окуней сложил на телегу кубьяса, продал остальной улов Тынису.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55