— Он налил в жестяную кружку водки и придвинул ее к Каарли, который по- свойски примостился уже на лавке.
— Каарли тоже за последнее время преуспел в жизни, из составителя шуточных песен сделался придворным песнопевцем церковных владык,— подтрунивал Матис.
— Больше ни одной песни не сложу, ни строчки, пусть хоть душу вырвут,— сказал решительно Каарли и отхлебнул водки из кружки.
— Но-но, не хвались раньше времени! Ежели господин пастор потребует, Рити выжмет из тебя строчки,— сказала Вийя.
— Пока жив буду, ничего они от меня не добьются, а если мертвым пару раз пискну, ну, за это не отвечаю,— возразил Каарли, покашливая, и, как бы в подтверждение своих слов, решительно опрокинул в глотку остатки водки.
— Правильно!— раздался голос Ану с койки, стоявшей у стены.— Я сама хоть и не из рода Тиху, но в свое время довелось с одним из Тиху — да будет ему земля пухом — пойти в паре и много новых Тиху народить. Прежние Тиху, как старый Рейн из Рейнуыуэ, были известны
всему приходу своей силой и статью и пользовались уважением. Нынешние же — один так, другой этак — становятся посмешищем для людей. Сам ты, Каарли, большой мастер на песни, а теперь и про тебя песня сложена:
Ну и пара, поглядите: Каарли Тиху с женкой Рити! Каарли песни составляет, Рити их попу таскает, Чтоб с церковного амвона Прославлять царя и «фона».
Теперь если не смех, то по крайней мере улыбки могли бы появиться на лицах; ведь Каарли ничего не видел и притом был почти нищим, не чета важному Тынису, над которым не позволено смеяться. Но никто не думал улыбаться, все слишком хорошо знали жизнь Каарли. Только Матис спросил:
— Откуда ты, мать, все эти песни берешь?
— Кусти позавчера к нам заходил — сказывал, будто старый Рыкс-Рейн сочинил.
— Известное дело. Старый Рыке давно на Каарли зуб точит, ведь и Каарли в своих песнях не гладил его по шерсти.
Тынис снова наполнил кружку, пустил ее вкруговую и сказал:
— Э-э, ерунда, Каарли, мы с тобою теперь ровня, и про меня песня сложена. Как это там, мать, поется: «Шуры- муры...» (Строку с «Нети» он так и не произнес, хотя она особенно запомнилась ему; однако он хотел подчеркнуть свое полное безразличие к тому, что пели и думали про него в деревне.) Да, будем корабль строить. Смастерим такой корабль, лучше которого на всем побережье не видывали. Весь тихуский род — разве мало его в Каугатома?— примкнет к нам, все войдут пайщиками, кто деньгами, кто работой. Соорудим корабль как корабль! А ты, Каарли, сложишь песни, чтобы уж были песни: и к закладке киля, и к той поре, когда кницы поставим, и, уж конечно, к спуску корабля на воду. Пусть не думают, что Тиху не настоящие мужчины! Тебя, Матис, вышибают с хутора. Ну и что же, это еще не значит, что жизнь кончена. Мы еще только начинаем жить! Сандера отправим погулять по морю, потом в школу определим его, и будет у меня штурман. А коли дело пойдет на лад, построим второй корабль — и Сандера туда капитаном. Ведь мы же не станем друг друга глаза
выедать, свои ведь — родственники, близкие или дальние. Ну, что ты, мать, об этом плане думаешь?
— План добрый. Жители побережья без корабля — будто чайки без крыльев. Постройте корабль, только глядите, чтобы котерман в него не забрался.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Мастером на постройке нового корабля поставили Михкеля из Ванаыуэ. Это был сухощавый, невысокого роста старик, из бобылей, лет шестидесяти, с седой козлиной бородкой. Принимаясь за свои корабельные чертежи, он медлительным движением, словно в раздумье, закладывал дужки очков за уши и как бы разжевывал каждое слово, прежде чем высказать его. Жизнь научила его осмотрительности, и как ни любил Михкель корабельную работу, он выдержал немалую внутреннюю борьбу, прежде чем принял на себя ответственность корабельного мастера.
У его отца был когда-то полу пурпурный надел , коровенка, третья доля в рыбацкой лодке, с десяток сетей да семеро ребят. Главным подспорьем этого хозяйства был ящик с инструментами отца. Каждую весну он налаживал свои топорики и пилы, наугольники, циркули, отвесы и ватерпасы, взваливал ящик на спину и отправлялся в Хяадемеэсте или куда-нибудь в сторону Таллина — туда, где случалось быть кораблестроительной работе. Иногда поздней осенью или ранней весной, до лова, отец у себя на берегу мастерил землякам лодки. Было тогда на что посмотреть стайке ребят бобыля.
Восьмилетнего Михкеля отдали на мызу Ватла, свинопасом к кубьясу, отцу юугуского Сийма, и жена кубьяса не раз стегала его за то, что, выдалбливая лодочки, он забывал о деле и свиньи забредали на картофельное поле. Вскоре Михкелю, тринадцатилетнему пахарю на помещичьих полях, пришлось забыть прежние пастушьи забавы и прилежно понукать ленивого быка, чтобы борозда ложилась прямая. Но пахарем Михкель пробыл недолго. Отец не захотел взять с собой Михкеля на большую землю и в ту весну, когда парню исполнилось пятнадцать лет. И вот однажды утром трое ровесников подростков-поморян на свой страх тронулись в путь, пошли в Сырве, на лесовозе лив переправились с Сааремаа в Курляндию и пешком добрались до Риги. Там их дороги разошлись: Яаку из Панга удалось устроиться поваренком на двухмачтовую шхуну «Фрида», Сийм из Тырисе ушел за Ригу в гипсовый карьер, Михкель же попал в Хейнасте, на постройку того же корабля, где работал отец. Старик неделю ходил тучей, потом помирился с сыном, выделил ему инструменты и взял к себе подручным.
Два года проработал он рука об руку с отцом в Орайыэ на постройке «Колумбуса», а когда отец в следующую зиму, возвращаясь в сильную метель домой с рыбной ловли, провалился в полынью и утонул, Михкель, как настоящий мужчина, взял весною ящик с инструментами и отправился на работу, причем младший брат, Танель, помогал теперь уже ему как подручный. Но Танель был рожден не для кораблестроительной работы. Море и далекие страны влекли его больше, чем сам корабль. Осенью, когда пришло время собираться домой, Танель стал высматривать себе место на корабле. В один прекрасный день он в должности младшего матроса забрался на рею «Анны-Марии» пярнусцев, чтобы поставить паруса для отплытия в Амстердам. С того дня Михкель видел брата только на фотографиях, которые тот, случалось, присылал из разных уголков земного шара, прилагая к ним несколько долларов или фунтов. Остальные братья и сестры тоже разбрелись по белу свету кто куда. Михкелю остались бобыльская избенка и отцовское ремесло. В ремесле он даже превзошел отца. Отец хоть и был хорошим, стоящим корабельным плотником, в корабельные мастера все же не вышел. А Михкель отправил в путь со своей подписью уже пять кораблей.
Мастером стал он совсем случайно. Это произошло летом 1873 года, с тех пор минуло почти тридцать лет. Человек двадцать каугатомасцев работали тогда на берегу Кясму на постройке трехмачтовой баркентины «Элиза». Большинство рабочих было с острова Сааремаа, мастером же — один из пайщиков, некий Викштрем, откуда-то из-под Таллина. Нельзя сказать, чтобы он на своем веку вовсе не видывал кораблей. Все шло без особых неприятностей, пока дело не коснулось под балочных брусьев. Но однажды утром, когда мастер подвел Михкеля к сосновым, отесанным с двух сторон плахам с начерченными на боках вогнутыми линиями и велел вырубать под балочный брус для носовой части правого борта, Михкель не сдержался:
— Вырубать! Какая же тогда будет прочность у корабля? Под балочный брус должен быть цельным, без скреп, его надо вогнать в корабль, а не вырубать.
— Ты что, с ума спятил?! Хотел бы я видеть человека, который вобьет дугой в борт корабля десятидюймовую сосновую плаху! — сказал мастер, скорее удивленный, нежели рассерженный.
Михкеля рьяно поддержал его тогдашний напарник, ранний Каарли, после чего удивление Викштрема поубавилось, зато возросла злость. Упрямы были Михкель и Каарли, уже не раз они помогали забивать цельные под- балочные брусья, но еще упрямее был Викштрем: достоинство мастера было уязвлено, его пытались учить простые рабочие. Наверняка дело дошло бы до увольнения Михкеля и Каарли: Викштрем был ведь не простым мастером, а мастером-пайщиком. Но случилось так, что в это время подошли два других пайщика, и так как в рабочих на постройке корабля в ту пору был недостаток, то стороны пошли на мировую, и Михкель с Каарли остались на работе. А вечером мастер должен был по каким-то делам отлучиться на несколько дней в Таллин, и тут Михкеля осенила мысль. Жаль портить хорошие сосновые брусья. А что, если так и вогнать их цельными, пока мастер в отлучке,— что ж останется сказать Викштрему по возвращении? Каарли и другие мужики согласились с Михкелем. Задумано — сделано! Тотчас же разожгли огонь под парилкой и заложили в нее под балочные брусья. Чтобы пар стоял все время крутой и равномерный, Михкель, как зачинщик всего дела, остался дежурить на ночь. Трудное ли дело одна бессонная ночь! Ведь он был тогда молод, всего год-другой женат (Эпп, конечно, была на далеком Сааремаа), а главное — ему чертовски хотелось, чтобы удалась эта шутка с мастером.
Наутро все сноровисто взялись за дело. Весь день по берегу раздавалось буханье токмарей, а к вечеру в носовой части в правый и в левый борта были вогнаны подбалочные брусья. Когда же через пару дней вернулся Викштрем и увидел, что здесь без него сделали, он не сказал рабочим ни слова, собрал свои пожитки и исчез. Остальные пайщики не стали его удерживать, и это настолько взбесило мастера, что он, как потом рассказывали, даже взял свой пай из дела. Такой поступок, в свою очередь, рассердил главного пайщика, и так как другого мастера под рукой не оказалось, мастером «Элизы» назло Викштрему и оставили Михкеля.
Так Викштрем «помог» Михкелю сделаться мастером. Но он же спустя несколько лет стал Михкелю поперек дороги, да так, что тому дальше уже и не двинуться было. Но еще до этого случая Михкель выстроил несколько кораблей. После «Элизы» его сразу же позвали в Хяадемеэсте строить «Эву». «Эва» и была первым кораблем, который от киля до флагштока грот-мачты был построен по его модели и под его началом. Хозяева остались довольны кораблем, капитан и команда — того больше. «Эва» прекрасно шла под парусами и маневрировала лучше, чем знаменитая ветроупорная «Мария», построенная старым Ааду из Варпе.
Казалось, что теперь у Михкеля как мастера под ногами почва твердая.
В восемьдесят седьмом году он был мастером в Орайыэ, на постройке «Эммы», в восемьдесят восьмом и девятом годах строил в Хяадемеэсте полный трехмачтовый корабль «Лоотус», а в девяностом богатый корабельщик Хольман нанял его для постройки здесь же, в Каугатома, четырех- мачтового барка «Арктурус»... Скупердяй Хольман норовил сократить расходы по постройке корабля до крайности. Он все роптал на большой якобы расход железа, пакли, смолы. Но все же корабль получился как корабль и был занесен в морской реестр по первому разряду. После «Арктуруса» Михкель построил еще мужикам из Мустьяла «Александра». Осенью того же 1893 года, когда он снова в Орайыэ трудился над «Розалиндой», газеты сообщили, что с хольмановским «Арктурусом» случилась авария: в Северном море, по дороге из Пярну в Ливерпуль, судно лишилось всего палубного груза. Так как с людьми несчастья не приключилось, Михкель не очень горевал. Горе пришло позднее. Спустя некоторое время Михкель услышал, что груз «Арктуруса» принадлежал лесопромышленнику Викштрему и не был застрахован. Викштрем подал в суд, потребовав от владельца «Арктуруса» — старого Хольмана — покрытия своих убытков. Да, это был тот самый Викштрем, который хотел было склеить под балочный брус из отдельных деревяшек и преуспевал теперь, промышляя лесом. Может быть, именно желая возместить свой провал на поприще кораблестроения, он принялся спекулировать корабельным лесом, в особенности дубом — и на это у него как будто хватало смекалки.
В курессаарском мировом суде при первом разбирательстве иск Викштрема отклонили. Когда дело рассматривалось вторично, уже в Риге, лесопромышленник нанял бойкого адвоката, который сумел отыскать в законах такие закорючки, что решение мирового суда признали неправильным и отменили. Дело очень осложнилось.
Судовладелец Хольман, по утверждению Викштрема, обманул его, владельца груза, ибо «Арктурус» плохо построен и не отвечает установленным требованиям, а потому необходимо назначить новую морскую регистровую комиссию.
Новая комиссия, вероятно заранее подкупленная Викштремом, и впрямь нашла у корабля кое-какие недостатки и перевела его из первого разряда во второй, так что теперь судно могло перевозить грузы лишь в малом плавании.
— Пусть так,— возражал судовладелец,— но в то время, когда шторм смыл с палубы груз Викштрема, судно было еще новое и исправное.
Вот это и должен был подтвердить под присягой на суде корабельный мастер Михкель, если судьям недостаточно показаний капитана, штурмана и других хольмановских служащих.
Достопочтенные господа судьи требовали от Михкеля, чтобы он говорил правду, одну правду и только правду, ничего не утаивая. И мастеру нетрудно было выполнить это требование судей — ведь он вложил в хольмановского «Арктуруса», как и во всякое другое сработанное им судно, все свое усердие! (Из-за кораблей едва не рухнула его семейная жизнь: в то время как все мысли Михкеля кружились вокруг «Розалинды», «Марии» и «Эвы», его жена Эпп почувствовала себя дома заброшенной, оставленной на произвол судьбы, и ее потянуло к баптистам.) И на призыв председателя суда, который внушал Михкелю, чтобы он без утайки рассказал одну лишь чистую правду, Михкель поведал уважаемому суду даже и о том, с каким трудом он добивался при постройке «Арктуруса» нужного железа, смолы и пакли и как ему все это удавалось вырвать у хозяина; это, по его разумению, должно было до конца убедить суд в том, что корабль строился добротно и старательно.
— Значит, материалов часто не хватало?— перебил свидетеля адвокат истца.
Тут Михкель сообразил, что хватил лишку в своей искренности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55