От всадников отделился молодой парень с нежным лицом и желтыми, как солома, волосами. К его коню были привязаны два других, неоседланных. Среди всадников были и другие такие. Видимо, это был разъезд, отправившийся собирать в поле разбежавшихся коней.
– Умеешь ездить верхом? – спросил улан Каляева, но уже более мягким и дружелюбным тоном.
– Могу, но не по-гусарски, конечно… – ответил Калчев.
– Тогда садись на коня, отвезем тебя к ротмистру, он скажет, что делать дальше.
И, дернув за поводья, улан гикнул:
– Эге-гей!..
И поскакал вперед рысью.
Калчев сел верхом на одного из коней и двинулся рядом с Иваненко позади всех. Когда они поднялись на небольшой холм, откуда открывался вид на Пловдив, Иваненко вдруг воскликнул:
– Да это павловцы-храбрецы!.. Вперед!..
По дороге, среди перевернутых повозок, действительно, двигалась военная колонна. Штыки солдат поблескивали в бледных лучах солнца. Впереди колонны ехали три всадника. Порыв ветра донес звуки песни.
Хорунжий поднял к глазам бинокль.
– Молодец, Иваненко! – воскликнул он, не отнимая от глаз бинокля. – Это павловцы…
И, обернувшись, взмахнул своей берданкой и крикнул:
– Движутся к Пловдиву… Выступили еще ночью… Ура-а! – И, пришпорив коня, помчался к дороге.
Прибыв к биваку эскадрона, уланы представили Калчева ротмистру – молодому, сероглазому офицеру. Объяснили, как на него наткнулись. Офицер подробно расспросил его, кто он и откуда. Потом Калчев вручил ему письмо Рабухина.
В палатке ротмистра находился еще один офицер – невысокий, плотный, с энергичными движениями. Ротмистр протянул письмо ему. Тот вскрыл конверт и спокойно прочел. Раза два он поднимал взгляд на Калчева, словно порываясь о чем-то его спросить. Затем сложил письмо, подошел к Калчеву и протянул ему руку.
– Благодарим вас, – сказал он, – еще сегодня мы передадим письмо туда, куда нужно…
Повернувшись к выходу, он позвал:
– Лаврус!..
– Слушаю! – на пороге вырос хорунжий, щелкнул каблуками.
– Отведи господина в палатку Харцева – пусть там пообедает и отдохнет. Он поедет с нами в Пловдив.
Поев и согрев у жаровни замерзшие ноги, Коста Калчев лег на походную койку и прислушался к вечернему шуму вокруг.
Незаметно он заснул. Он не мог сказать, сколько времени спал. Проснулся от призывного звука трубы и топота сотен ног. Стояла глубокая ночь. В свете костров мельками тени людей и повозок. Ржали кони, от их заиндевевших морд поднимался пар.
Мимо палатки прошел Иваненко с седлом на плече.
– Выступаем к Пловдиву… Давай, братушка!.. – крикнул он, глаза его сверкнули в темноте.
Калчев пошел вслед за Иваненко. По утрамбованному снегу среди деревьев в направлении пловдивского шоссе уже двигались первые колонны. Где-то в темноте, за кустарниками, тоже шли солдаты, в биваке ясно слышались их громкие голоса и резкие команды офицеров.
Лаврус – в застегнутой доверху шинели, чисто выбритый, с вызывающе закрученными черными усами – уже сидел верхом на коне. Вид у него был строгий и торжественный. Впереди били барабаны, мимо костров шли колонны.
Калчев молча вскочил на коня рядом с Иваненко, покоренный странной торжественностью, с какой люди отправлялись в бой, в котором многие, быть может, найдут свою смерть.
Когда они в конце колонны проехали мимо бивака, небо на востоке слегка посветлело, голубоватый дым угасающих костров окутывал, словно туман, оставленный бивак.
Оглянувшись, Калчев увидел, что к берегу Марицы со всех сторон направляются колонны, освещенные факелами.
– Будем переходить Марицу… – сказал Иваненко, и Калчев увидел, что его едва пробивающиеся усики заиндевели. Шинель у него тоже была вся в инее, им был припорошен и русый чуб, спадавший на лоб.
Когда миновали редкий сосняк, взгляду их открылась широкая лента Марицы. Еще не рассвело, но в бледном свете занимающегося утра было видно, как над темной поверхностью воды поднимается пар. То, что увидел Калчев на берегу, показалось ему невероятным. Солдаты снимали шинели, брюки и сапоги, скатывали их в узел и, держа его над головой, входили в ледяную воду. Свободной рукой каждый держался за ремень товарища.
Чуть ниже по течению другая цепочка полуголых людей, связанных веревкой, преодолев середину реки, уже поднималась на противоположный берег. Впереди шли крестьяне из Адыкьойя, указывая блюд.
Барабаны умолкли, слышались лишь удары кусков льда, которые несла река. Время от времени раздавался чей-то вскрик, ржание лошади, и снова воцарялась тишина.
Те, кто уже переправился на другую сторону, протянули новые веревки и, держась за них, все больше и больше солдат входило в воду.
К берегу со стороны пловдивского шоссе подъехал драгунский эскадрон. Возглавлял его худой невысокий офицер с бледным мальчишеским лицом.
– Драгуны, – обратился он к всадникам, вставшим полукругом на берегу, – на каждого коня – по одному пехотинцу! Колонной по одному – марш вперед, через реку!..
Возле всадников тотчас появились пехотинцы – те, кто был пониже ростом. Они усаживались на коней позади всадников, держа под мышкой свои узлы.
Лаврус обернулся к своим уланам и тихо, с уважением в голосе произнес:
– Это капитан Александр Петрович Бураго из шестьдесят третьего гвардейского драгунского полка… Безумный смельчак… У Вакарела он открыл нам путь к Ихтиману…
Потом, вспомнив что-то, добавил:
– Его эскадрон находится под личным командованием генерала Гурко…
Драгуны Бураго уже переправляли пехотинцев на другой берег.
Кони тревожно ржали, продвигаясь по воде.
Командовавший переправой полковник, подняв саблю, что-то громко сказал.
– Наш черед! – воскликнул Лаврус, привстав на стременах.
На противоположном берегу первые части уже вступили в бой с противником, шла ожесточенная стрельба.
Эскадрон улан вошел в реку. Где-то посредине ехал разъезд Лавруса.
Калчев почувствовал, как ледяная вода капканом охватила его ноги, боль пронзила до самых костей. На миг перехватило дыхание. Конь ступал по дну осторожно, вода тихо плескалась у его груди. Другие лошади пронзительно ржали.
Вдруг конь Калчева оступился, заскользил передними копытами и присел под водой на задние ноги. Потеряв равновесие, Калчев упал в воду. Почувствовав под ногами дно, выпрямился. Он промок до нитки. Одежда отяжелела. Калчев быстро стащил с себя пальто, течение тут же подхватило его и унесло. Вода ледяным обручем стягивала грудь, Коста чувствовал, что задыхается.
Ему все же удалось сохранить равновесие, и он ухватился за одну из веревок. По ней перебирались на ту сторону пехотинцы. Держась обеими руками за веревку, Калчев осторожно двинулся вперед в ряду пехотинцев. Когда они преодолели середину реки, он оглянулся. За ним шел низенький солдат – усатый, со смуглым, скуластым лицом. Вода доходила ему до шеи, время от времени он вскидывал голову, чтобы не захлебнуться. Но несмотря на это лицо солдата показалось Калчеву удивительно спокойным. Его голубые глаза были устремлены на приближающийся с каждым шагом берег, словно искали среди толпы солдат своих товарищей по взводу.
Солдаты выходили на берег группами, отжимали полотняные подштанники, которые тут же замерзали.
Лишь крестьяне из Адыкьойя и Кадиево, переводившие солдат через реку, невозмутимо входили в воду и выходили из нее в своих овчинных тулупах, на которых серебрились длинные замерзшие потеки.
Стрельба усиливалась, уже совсем рядом раздавались зловещие щелчки пуль о камни.
Калчев огляделся, пытаясь найти Иваненко и Лавруса, но их нигде не было. Толпа солдат быстро одевалась, люди хватали оружие и, двигаясь перебежками вдоль глинистого берега, залегали в снегу за кустами и буграми.
– Скорее… скорее… скорее… Залечь!.. – командовал молодой капитан, сабля у него в руке сверкала.
Калчев тоже пригнулся, пробежал несколько метров и залег в неглубокой яме.
Теперь можно было внимательно оглядеться. Уже рассвело, напротив виднелись тополя и минарет кадиевской мечети. Из огородов на окраине села ожесточенно стреляли.
– Там отборные части бригады Османа Нури-паши, – произнес кто-то за его спиной. Обернувшись, Калчев увидел капитана. Тот указывал на что-то залегшему рядом с ним ротмистру. – Мы не должны давать им опомниться…
Они замолчали, Калчев прислушался к бешеной стрельбе.
Там и сям перебегали солдаты. Взводы собирались вместе, готовились к атаке. Внезапно кто-нибудь из перебегавших падал, ружье выпадало у него из рук, и он, будто играя в какую-то игру, переворачивался навзничь, лицом к утреннему небу.
«Какой это ужас – война…» – подумал Калчев. При каждом движении брюки его гремели, ноги были словно закованы в кандалы.
– Вон, ниже по течению наши переходят реку вброд, – снова послышался голос капитана, – это, наверное, колонна генерала Шильднера-Шульдера. А генерал Креденер, вероятно, уже в Пловдиве…
Калчев увидел, что напротив Айрени берег почернел от людей. Где-то там стреляли из орудий.
По всей линии фронта стрельба усиливалась. Небо все больше светлело. Скоро должно было взойти солнце. На горизонте красиво очерчивались темно-синие холмы Пловдива. Вдруг по ним поползли белые облачка. Послышался далекий грохот турецких гаубиц. Капитан был прав. Войска Креденера вступали в пловдивский квартал Каршияк.
Далеко в тылу заговорила русская полевая артиллерия. Из Кадиево и Айрени ответили турецкие орудия. Равнина заполнилась адским грохотом. В небо поднялись клубы черного дыма. Все вокруг дрожало словно от подземных толчков.
Началась битва за Пловдив.
Со всех сторон взводы один за другим поднимались в атаку. Голоса людей тонули в грохоте орудий. Сквозь дым на горизонте все так же синели холмы. Где-то сбоку раздалось громкое «ура».
Этот боевой клич рвался словно из самой земли; вздымаясь вверх, как волна, он поднимал за собой людей и бросал их вперед. И Калчеву вдруг показалось, что это восстание, что звонят колокола. На него нашло какое-то умопомрачение, он ощутил необычайный подъем и выпрямился во весь рост.
– Грозев, Искро, братья… Вперед!.. Ура!..
И побежал широким шагом, шатаясь под тяжестью замерзшей одежды, к темной пелене дыма.
Споткнувшись, упал. Поднял голову, и тогда его ослепил внезапный свет.
«Наверное, это солнце…» – подумал он, и тут же его залила красная волна…
21
Бруцеву уже все было известно о тюрьме – расположение камер, лестниц, нижних галерей. Всех осужденных и тех, чьи дела должны были слушаться, отправили еще в начале месяца в различные тюрьмы Анатолии. Сейчас в Ташкапу сидело около ста пятидесяти человек, в большинстве своем крестьян, причем таких, кто случайно оказался возле подожженного сеновала или обоза, подвергшегося нападению отряда повстанцев.
Но где находились Димитр Дончев и Павел Данов, семинарист не знал. Усевшись вместе с Христо Гетовым в темном подвале одного из магазинчиков, как раз напротив Ташкапу, он смотрел на позеленевшее от времени каменное здание – мрачное и уродливое – и в сотый раз прикидывал, как осуществить план освобождения заключенных.
В этот день обстановка с каждым часом осложнялась. На рассвете из Царацово вернулся Гетов. Люди бай Рангела Йотова еще прошлой ночью, возбужденные орудийной стрельбой, собрались на сельской площади и во главе с бородатым воеводой ринулись туда, где в темноте время от времени вспыхивали огни залпов.
Рабухин и Грозев вышли вместе еще затемно. Не дождавшись их у Матея Доцова, Бруцев и Гетов пробрались в этот подвал и просидели в нем целый день, глядя в окошко на Ташкапу.
К вечеру у тюрьмы появились около трех десятков башибузуков, вооруженных ятаганами и пистолетами, повязанных широкими поясами, за которыми торчали рукоятки ножей, – черные, страшные, какими Бруцев их запомнил со времени восстания.
Этот сброд – шумный и зловещий – находился у стен тюрьмы, пока его главари разговаривали в здании. Потом ворота открылись, и головорезы хлынули во двор Ташкапу.
Не прошло и часа, как ворота снова отворились, и один из офицеров вывел за собой охрану из солдат и стражников. Темная шеренга прошла мимо бани и свернула вниз к мосту над Марицей.
По спине Бруцева пробежали мурашки. Кто знает, что это могло означать! Мозг его лихорадочно работал.
– Если б знать, в какой они камере, черт побери! – вслух подумал Кирилл, глядя на маленькие оконца, протянувшиеся двумя рядами на голой каменной стене. – Тогда мы могли бы попытаться их вызволить…
– Этого не узнать, – отозвался Гетов, – вот только если мы крикнем снаружи, чтобы они подали нам какой-нибудь знак. Но ведь нам неизвестно, в этих ли они камерах, а если они вообще в подземелье?…
– Так или иначе их выведут, – нервно произнес Бруцев, прислоняясь к влажной стене подвала. – У нас в общей сложности тридцать пять патронов. А не все башибузуки будут сопровождать заключенных. Несколько человек непременно останутся в тюрьме… Нужно, чтобы поднялась суматоха, тогда мы разгоним охранников…
«А вдруг их перебьют в тюрьме?… – подумал семинарист. – Что сейчас делают башибузуки внутри?…» Сырость пронизывала его насквозь, ему казалось, что ока сковывает его движения.
Ночь была светлой – и не только от снега, но и от какого-то сияния, разлитого над крышами домов; тюрьма виднелась совсем ясно. Артиллерийская канонада где-то на Кричимской равнине за Марицей становилась все более ожесточенной.
Со стороны бани и торговых рядов уже не доносилось шума. Лишь время от времени проезжали телеги со скарбом, на которых сидели турчанки, закутанные в покрывала, – съежившиеся, испуганные. Турки бежали на юг. Может быть, это были последние беженцы из города. Вид этих молчаливых теней в вечернем сумраке усиливал тревогу в душе Бруцева.
Что делать? Снова связаться с Грозевым? Но найдет ли он его в мастерской Матея? И не опоздает ли? Если за это время выведут заключенных, сможет ли Гетов справиться в одиночку?
Он обернулся к шорнику.
– Надо что-то предпринять, время идет… То, что в тюрьму впустили башибузуков – не к добру…
– Предлагай, что будем делать, – отозвался Гетов, приближаясь к семинаристу, ведущему наблюдение из окошка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53