– Там что-то происходит. Пойду туда… – и, дружески кивнув Грозеву, Жан Петри поспешил к собравшимся.
Грозев остался у окна один. Неподалеку Амурат-бей в присутствии Аргиряди, греческого консула и Хюсни-бея рассказывал какую-то историю, негромко посмеиваясь.
Шум у камина постепенно стих, лакеи засуетились, расставляя стулья. Гости направились к середине салона.
София разговаривала с консулом Адельбургом. великолепно выглядевшим в своем зеленоватом фраке и предвкушавшим удовольствие танцев. Закончив беседу. София присела у фисгармонии, легко прикоснулась к клавишам – и салон заполнили меланхолические звуки музыки Монтеверди.
Грозев незаметно отделился от толпы и вышел в коридор. Там никого не было, и он мог свободно наблюдать за девушкой.
София играла увлеченно, вкладывая в игру все свое чувство. Борис ясно видел ее строгий профиль. Она медленно повернула голову. Взгляд ее темных, блестящих глаз скользнул по собравшимся, по стенам и многочисленным лампам и несмело приблизился к тому месту, где стоял он. Нерешительно остановился, будто споткнувшись, не решаясь переступить невидимую черту. Но вдруг девушка, победив смущение, подняла глаза – всего секунду они смотрели друг на друга, но Грозеву показалось, что свет синих, взволнованных глаз объял его подобно свежему дыханию. Это было столь неожиданно и необычайно, хотя где-то в глубине души Борис ожидал этого. Лицо Софии вспыхнуло, и она склонилась над клавишами.
Грозев оперся о косяк двери. Теперь он понял, что это не игра и не каприз. Он еще раз украдкой взглянул на девушку. Неужели это дочь Аргиряди, которую он впервые увидел в Хюсерлии? Наездница в амазонке, с превосходством взирающая на мир? Сейчас перед собой он видел взволнованное существо, впервые испытавшее сильное чувство и испугавшееся этого…
Борис подошел к раскрытому окну. В душе его бушевало пламя чувства, в котором он боялся себе признаться.
Последний аккорд растаял в воздухе. София неподвижно застыла у фисгармонии.
И сразу же люди зашумели, задвигались, возбужденные прекрасной игрой. София встала и поклонилась – смущенная и счастливая. Глаза ее искали Грозева. Лицо пылало.
Адельбург первым приблизился к девушке и поцеловал ей руку. Потом подошел к инструменту и, откинув полы фрака, уселся на стул.
– Я буду играть для вас, милая Софи, – сказал он девушке и прикоснулся к клавишам. Легкая, чарующая мелодия поплыла в воздухе. Консул играл с видимым удовольствием.
Лакеи быстро убрали стулья, отодвинули диванчики к стенам. Аргиряди подошел к дочери. Он поцеловал ее в лоб и церемонно поклонился, приглашая на танец. Она нежно положила ему на плечо руку – и они закружились по натертому паркету. В свое время Аргиряди учился светским манерам во Франции, к тому же врожденное чувство гармонии помогало ему быть умелым и изящным партнером.
Амурат-бей пригласил госпожу Адельбург, Никос Апостолидис – мисс Пиэрс. Через головы других Грозев увидел, что Павел танцует с Жейной.
Грозев ощущал ласковое дуновение ветерка на разгоряченном лбу. И все же, не было ли это все игрой, мимолетным увлечением, капризом, которому оба подчинились, не отдавая себе отчета? Что их связывало друг с другом? Да и что вообще их могло связывать?
– Вы почему не танцуете? – остановился рядом с ним Жан Петри. – Или предпочитаете предаваться грезам? – И, не дожидаясь ответа, слегка опьяневший журналист продолжил: – Я хочу попрощаться с вами. Мне нужно уйти пораньше… Отсюда я отправлюсь в консульство, чтобы распрощаться с нашим консулом, господином Дозоном. Не знаю, примет ли он меня… Жирный, неповоротливый петух… Но знаете, бей чем-то встревожен… Наверное, русские разнесли в пух и прах несколько турецких батальонов под Мачином… Амурат посулил им в скором времени дать крупповские пушки, которые якобы должны скоро прибыть… Иллюзия времен Франко-прусской войны… Что ж, пушки Круппа – отличное, грозное оружие, я не отрицаю… Но в настоящее время лучшим оружием для турок остается Коран… Но сей фантазер никак не поймет этого и все бредит какой-то модернизацией армии… Наивный мечтатель… Вообще, должен вам сказать, что здесь удивительно много наивных людей…
Жан Петри посмотрел на часы, потом долгим взглядом оглядел собравшихся и протянул руку Грозеву:
– Ну, мой друг, прощайте. Желаю вам успехов…
– До свидания, господин Петри, – Борис крепко пожал ему руку.
Вальс окончился, и танцующие медленно разошлись по местам. Господин Адельбург заговорил с Лукой Христофоровым. Было видно, что замечания учителя доставляют ему удовольствие. Потом он вновь повернулся к фисгармонии и заиграл новый вальс.
При первых же звуках София, сидящая на диване рядом с госпожой Адельбург, пробежала взглядом по залу, разыскивая Грозева. Он стоял у камина, повернувшись ко всем спиной, и закуривал сигарету. София почему-то была уверена, что он почувствует ее взгляд и подойдет к ней. Но в этот миг кто-то остановился перед девушкой и сдержанно поклонился. София повернула голову: Амурат-бей приглашал ее на танец. Она встала и направилась к середине салона. За ними вышли Павел с мисс Пиэрс и Аргиряди с госпожой Адельбург.
Грозев залюбовался грациозностью Софии. Но в тот же миг почувствовал на себе чей-то взгляд – недалеко от него сидела Жейна. Ему стало неловко. Он погасил сигарету, подошел к девушке и поклонился. Она вспыхнула, и краска, залившая ее лицо, как будто выплеснулась на розовое платье из тафты, придав ему еще более яркий оттенок.
Жейна возбужденно дышала, даже слегка задыхалась – Грозев объяснил это болезнью девушки. Он старался держаться ближе к внешнему кругу танцующих. Отсюда он мог беспрепятственно наблюдать за остальными.
Амурат-бей танцевал превосходно. Ощущая под рукой гибкую талию партнерши, он вихрем носился по залу. Лицо Софии было бледным. Грозеву показалось, что после каждого круга она слегка поворачивала голову в ту сторону, где танцевали они с Жейной.
Когда музыка умолкла, София в сопровождении Амурата направилась к отцу. Грозев, проводив Жейну на место, вернулся к камину. А вдруг это очередной каприз избалованной барышни? Разве захочет она оставить свой мир и разделить с ним все беды и радости? И все же, преобладающей чертой ее характера было болезненное самолюбие. Оно скрывало подлинную ее сущность. Ему придется решительно сломить это самолюбие, заставить ее отказаться от многого, связывавшего ее с этим миром…
В тот же миг Грозев заметил, что к нему приближаются Апостолидис и греческий консул Каравиас. На лице Георгиоса играла улыбка. Подойдя поближе, он любезно представил Борису своего спутника.
– Мы с господином Каравиасом хотели бы поговорить с вами о возможностях покупки табака у Восточной режии. Обычно мы скупаем табак в долине Марицы, и в этом году решили обратиться к посредничеству режии.
Грозев, скрывая досаду, сел на диван и повел с Каравиасом и Апостолидисом длинный разговор о возможностях предстоящего урожая и ценах на табак.
А господин Адельбург неутомимо продолжал играть. Мелодию вальса сменяли бравурные аккорды мазурки или игривые такты польки, которые были хорошо известны в Пловдиве. Все больше танцующих заполняло середину зала. Грозев даже заметил раскрасневшееся лицо Михалаки Гюмюшгердана.
Наконец Адельбург перестал играть, но разговоры еще долго не умолкали. Приближалась полночь. Гости стали прощаться с хозяевами дома и поодиночке или шумными группами покидать дом.
Грозев не мог дождаться конца разговора. София дважды прошла мимо. Борису она показалась бледнее обычного, что-то изменилось в ее поведении.
Наконец консул и ростовщик поднялись с места. Грозев распрощался с ними, потом разыскал Аргиряди и пожал ему руку, сердечно поблагодарив за приятный вечер. Выйдя из салона на лестницу, он увидел Софию, которая провожала Полатовых. Распрощавшись с девушкой, они направились вниз, а София повернулась, чтобы подняться в салон. И в этот миг она заметила Грозева. Глаза ее вспыхнули недобрым огнем, хотя выражение лица продолжало быть непроницаемым и даже холодным. Она остановилась и подождала, пока Грозев спустится. Борис не торопился, будто обдумывая свое дальнейшее поведение.
– Спокойной ночи, господин Грозев! – попыталась улыбнуться София. Бледные губы не слушались. – Думаю, вы весело провели сегодняшний вечер, хотя танцевали лишь однажды…
Борис не отрывал от нее глаз. Легкая гримаса прошла у нее по лицу. Во всем ее поведении было что-то детское. Она походила на обиженного ребенка. Нет, все было непритворным, настоящим. Она не могла играть. Приятное тепло разлилось у него в груди. Даже самолюбие ее было истинным, ненаигранным. Верно, оно мешало Софии увидеть мир таким, какой он есть, отдаляло ее, и сейчас он ощущал это особенно сильно.
– Благодарю вас за волшебный вечер, – молвил Грозев. Помолчав немного, добавил: – И за музыку Монтеверди, за то мгновение, которое приблизило вас, показало в истинном вашем обличье…
София вздрогнула, как от удара. Как-то удивленно взглянула на него.
– Это случайно… – прошептала она. – Забудьте об этом. Я вовсе не смотрела на вас…
На глаза ее навернулись слезы, она с трудом удерживалась, чтобы не расплакаться. Но, овладев собой, сказала изменившимся голосом:
– И никогда, слышите, никогда больше не посмотрю на вас… Ни разу в жизни… Спокойной ночи!
Она обернулась и, придерживая платье рукой, почти бегом поднялась по лестнице.
Грозев проводил ее взглядом. Улегшееся было волнение вновь поднялось в груди. Удар попал в цель. Лед тронулся. Только что перед ним предстала иная, настоящая София. Он повернулся и направился вниз по ярко освещенной лестнице.
А София, задыхаясь, ворвалась в комнату и, яростно захлопнув за собой дверь, повернула ключ. Потом, зажав руками рот, бросилась на кровать и беззвучно зарыдала.
9
Стефан Данов медленно водил пальцем по странице, следя за тем, что читал писарь Айдер-бега. Рядом с ним напряженно слушал Гвараччино. Никое Апостолидис рассматривал сквозь дым сигареты пуговицы на мундире Айдер-бега и лениво думал о Стамбуле, о том, как неумолимо время, как быстро удовольствие сменяется скукой.
Когда писарь окончил читать, Гвараччино бросил небрежный взгляд в нижний угол листа и сказал:
– Затем следует список квитанций и других документов. Перечислить их?
– Читай, читай, – отозвался Стефан, не поднимая глаз от листа. – Это самое главное…
Писарь продолжил чтение, но Гвараччино уже не слушал. Он думал, стоит ли заезжать в Эдирне к Блэнту или же отправиться прямо в Стамбул. Данову нельзя доверять – никто не знает, в каком свете он может представить все Савфет-паше, если останется наедине с ним.
– Так, – поднял голову Стефан, когда писарь кончил читать, и снял очки. – Очень хорошо… Все они – друзья русского консула Найдена Герова… Давались деньги – на покупку пшеницы, шерсти, возможно, для подкупа – пусть теперь доказывают, если могут…
Он собрал листы.
– Где это все произошло, Стефанаки-эфенди, в Пазарджике? – спросил Никос Апостолидис, не вставая с места.
Данов глухо засмеялся.
– Раз и ты спрашиваешь, значит, все в порядке. – Он согнул листы пополам и поднялся.
– Я только спрашиваю, Стефанаки-эфенди, разве это грех? – чувствовалось, что слова Данова задели Никоса. – Нас ведь тоже спросят. – И, помолчав, добавил: – Вчера я разговаривал с Амурат-беем. Так вот он считает все это делом прошлого и не видит никакого смысла…
– Военные… – желчно засмеялся Стефан. – Военные умеют лишь сражаться. Ничто другое их не интересует… А ведь война – нечто иное… Гораздо больше… Порох – это уже в самом конце, а начинается война задолго до этого – на рынках, в канцеляриях. Тогда, когда военные не отходят от карточного столика и гром орудий им даже не снится!
Данов снова сел.
– Если спросить Амурата, – продолжил он, – о положении на сегодняшний день, он без запинки отрапортует, что в Румелии столько-то войск, столько-то винтовок и пуль, столько-то пушек, а на Дунае от Видина до Силистры все спокойно, никаким порохом и не пахнет… И все.
Стефан склонился над столом.
– А ведь как раз сейчас ведется одно из страшнейших сражений этой войны. Без грохота орудий и без снарядов. Хочешь знать, чем воюют? – Стефан повернулся к Никосу. – Вот этим, – он изо всей силы хлопнул рукой по листкам, собранным на столе. Лицо его, ставшее багровым от прилива крови, выражало ненависть к окружающим, да и всему на свете: к Амурату, принявшему его со сдержанным презрением, к отцу и брату, к местным хитрым, двуличным бога геям, к этим двоим, которых десять дней он всюду таскал за собой.
– Надо дело делать, – сердито заговорил он снова. – И делать уже сейчас. Русские в невыгодном положении, неужто не понимаешь? Вот уже два месяца подготавливается англо-австрийский пакт против России, потому Александр не смеет форсировать Дунай по всей его длине. Тот переход, у Галаца, так, ворон пугать… Дым в глаза…
– Постой, Стефанаки-эфенди, – прервал его Апостолидис. – Но ведь существует священный союз между русским, австрийским и прусским императором.
– Да ты больше слушай, – разнервничался Стефан. – В политике «вечные», «священные» – все это пустые разговоры. Каждый смотрит на другого – когда тот ударит. Царь и министр Горчаков под воздействием событий в Европе обещали при посредничестве графа Шувалова, что русские войска дальше Стара-Планины не пойдут. И если англо-австрийский пакт будет принят, русские вообще останутся по ту сторону Дуная. Но для этого необходимо, чтобы Дизраэли получил полную поддержку парламента, а в данный момент против него оппозиция Гладстона – свыше двухсот голосов. В эти дни вес решится. Успех или неуспех Дизраэли зависит от многого, и одно из них вот это, – Стефан потряс листами. – Савфет-паша вот уже три месяца ожидает этого момента. Сейчас важно найти влиятельную газету, чтобы она опубликовала все это, чтобы посеять в душах людей сомнение, заставить их почувствовать неуверенность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53