– Господа, – поднялся Бруцев. Голос его взволнованно зазвенел: – Если речь идет о том племени, которое как плесень развелось на рынке, смею вас уверить, что бессмысленно даже разговаривать с ними. Их ничего не интересует, кроме собственного кошелька, барышей и складов…
Бруцев говорил резко, делая упор на каждом слове. Глаза его блестели, и это придавало мальчишескому лицу особую решительность.
– Ты не прав, – покачал головой Дончев. – Рынок – это не только Кацигра и Диноолу. Если ты помнишь, у меня там тоже была лавка, и у Кочо Кундурджии, и Свештаров держал магазинчик, и Рашко, да сколько еще…
– Это совсем другое, – резко повернулся к нему Бруцев. – Речь не о том. Покажи мне хоть одного филибийского чорбаджию, который бы в прошлом году забросил феску и перешел к нам!.. Кто из них бросился в огонь, чью семью разметало в разные стороны, кого из них коснулся пожар борьбы, скажи!
– Кирко, – миролюбиво прервал его Дончев. – Не каждый способен поднять ружье, есть люди, которые держатся за свои кошельки и боятся лишиться имущества, – это правда, но если кому-то приходится туго и они могут помочь, бросают все и помогают. Вот о таких и речь сейчас…
– Вы заблуждаетесь, господа, – покачал головой Бруцев. В глазах его снова вспыхнул огонь. – Ну что вы ждете от людей, для которых деньги – и слуга, и хозяин? О каком честолюбии и патриотизме говорите? Да в Париже подобные пауки вместе с Бисмарком расстреливали детей и пили их кровь…
– Кирилл, – снова прервал его Дончев. – Я тебе не раз уже говорил, что парень ты хороший, лишь один недостаток у тебя – твое семинарское образование. Уж больно ты привык делить людей на херувимов и дьяволов… А мир – он совсем иной… И между небом и землей люди живут, понимаешь, люди…
– Бруцев, – сказал Грозев. – Давайте не будем сейчас говорить о Бисмарке и Париже. Наше положение ничуть не лучше. Но речь о другом. Сейчас мы решаем, что может принести пользу нашему делу.
– Прошу меня извинить, господин Грозев, – ответил Бруцев. – Но я думаю, что положение вещей несколько иное, чем нам кажется. Я участвовал в подготовке восстания… Сейчас я тоже отдам все, что необходимо для нашего дела… Но, по-моему, мы рассматриваем вопрос узко. Настоящая свобода всех народов будет достигнута лишь в том случае, если всеобщая революция сметет всех тиранов. О какой свободе Франции можно говорить, если Луи Огюст Бланки еще томится в застенках? Разве свободна Россия, на которую мы все взираем как на мессию, если Лавров пишет материалы для газет в Женеве, а тысячи просвещенных умов медленно угасают в Сибири? За какую свободу боремся мы? И если придется умереть – то за что станем умирать?
Грозев слушал проникновенную речь молодого человека, глядя на Бруцева в упор. Когда тот кончил, он помолчал немного и потом сказал:
– Я понимаю, что вы имеете в виду. Но борьба за свержение турецкой тирании ведется вот уже десятилетия. Освобождение страны от ненавистного ига – первейшая задача, которую мы должны решить. От этого зависит будущее нашего народа, его развитие, прогресс всей страны. Тем, для которых эта борьба является вопросом жизни и смерти, ваши идеи, сколь благородными и возвышенными они бы ни были, покажутся непонятными, ибо они слишком нереальны и далеки. Каждый может задать вам вопрос: когда, как и конкретно какими средствами вы намереваетесь осуществить ваши идеи? Люди, с нетерпением ожидающие восхода солнца, не любят туман, господин Бруцев…
Семинарист вскочил на ноги.
– Вы хотите сказать, что я – фантазер и что идея мировой революции – туман… – Лицо его покраснело от едва сдерживаемого возмущения. – Ваша цель – посмеяться надо мной и жестоко унизить… Но меня не пугает это, милостивый государь. Мои идеи, мое понимание вопроса – это не случайные домыслы, они – плоть от плоти моей, они в моей крови, и я готов отстаивать их до конца своей жизни.
– Вы ошибаетесь, я не насмехаюсь над вами и ни в коей мере не желаю вас унизить, – спокойно ответил Грозев. – Повторяю – ни в коей мере. Как раз наоборот: я бесконечно уважаю ваши идеи. Не разделяю их только потому, что для меня они – все еще фикция и потому, что я посвятил свою жизнь другой цели – освобождению Болгарии. Вы тоже достойно можете служить этому делу, что и доказали своими поступками. Но я считаю, что прежде чем сделать какого-то человека гражданином мира, нужно дать ему гражданство своей собственной страны. Вот в чем заключается смысл нашей нынешней борьбы…
Бруцев молчал. После короткой паузы Грозев продолжил:
– Я повторяю то, о чем говорил в самом начале. Мы должны конкретно решить, что может сделать каждый из нас, собравшихся здесь…
– Конечно, нужно, черт побери, – стукнул кулаком по колену Дончев, – нужно действовать… Стыдно и грешно сидеть сейчас сложа руки и чего-то ждать…
– Давайте подожжем склады или взорвем какой-нибудь мост, – подал голос Искро.
– Нет, – решительно возразил Коста Калчев, накрывая рукой листы на столе. – Взрывать сейчас мосты – это безрассудство. Могут пострадать и болгары. Проливать невинную кровь… Да ни за что… Я с этим не согласен…
– Коста прав, – покачал головой Дончев. – Мало, что ли, народу погубили, и мы туда же – душу свою чернить. Но было бы неплохо пустить в расход парочку-другую турок, прежде чем займемся чем-то крупным.
– Борьба наша, – продолжал Коста, словно не слыша слов Дончева, – чистая и благородная, она ведется с определенной целью, во имя идеалов, а не просто так, лишь бы отдать чью-то жизнь…
– Значит, нам ничего не остается, кроме как сидеть на миндерах в Забуновой кофейне и носа не высовывать, – иронически усмехнулся Бруцев. – Все свершится само собой…
– Господа, – повысил голос Грозев, – наше движение отрицает террор по отношению к мирному населению, и прибегать к нему мы не станем. Что же касается разных диверсий, как, например, обрыв телеграфных проводов или железнодорожные катастрофы, то будем решать в каждом конкретном случае…
Внизу хлопнула дверь. Кто-то взбежал по лестнице. Калчев встревоженно поднялся.
Грозев замолчал и обвел глазами собравшихся. Потом вынул из кармана бельгийский пистолет и спокойно зарядил его. Дончев спрятался за занавеску. Дверь отворилась, и в помещение ворвался Христо Тырнев. За ним шел человек, укутанный в мокрый плащ. Лицо Христо было бледным. Чувствовалось, что он возбужден. Еле переведя дух, вымолвил:
– Братья! – голос владельца постоялого двора дрожал. – Позвольте представить вам нашего брата, революционера из Чирпана Христо Гетова. Он привез письмо от Блыскова, телохранителя в греческом посольстве в Эдирне.
Тырнев протянул Грозеву небольшой лист бумаги. Все придвинулись поближе. Борис пробежал глазами содержание листка и затем прочел вслух:
«Бай Христо, немедленно разыщи Бориса Грозева и скажи ему, что вчера, 12 апреля, в Кишиневе русский император объявил Турции воину и повел войска за наше и всех порабощенных христиан освобождение. Да здравствует Болгария! Обнимаю вас, братья!»
На миг все замерли. Глаза Христо Тырнева наполнились слезами. Грозев подошел к нему, крепко обнял и поцеловал. И это как бы вывело всех из оцепенения. Все вдруг зашумели, заговорили.
– Братья, – разом охрипнув от волнения, выкрикнул Коста Калчев. – Вот оно, великое знамение! Где они, пророки? Кто сказал, что все, что произошло в Копривштице и Панагюриште, никому не нужно? Кто утверждал, что Апрельское восстание – это глупость?…
– Назад возврата нет… Только вперед!.. – воскликнул Димитр Дончев. И крепко прижал к груди ошеломленного Гетова.
Искро Чомаков взобрался на сундук и оттуда перепрыгнул на стол. Подняв руку, он запел хриплым голосом:
Восстань, восстань, юнак балканский,
От сна скорее пробудись…
Его усталое, небритое лицо озарял внутренний свет. Он размахивал руками, время от времени выбрасывая вверх сжатый кулак, словно поднимая знамя.
Все подхватили песню, которая звучала грозным предсказанием грядущих событий. Как будто снова повеяло ветром прошлого… Плыл над чердаком колокольный звон, пахло порохом, павшие воскресали и шли на врага… Сердца этих людей, которые еще недавно спорили, не соглашаясь друг с другом, слились воедино, превратившись в одно большое сердце, а благодатные слезы, капая из глаз, смывали боль унижения, делая мечту целого столетия близкой и реальной.
Борис пел, испытывая необыкновенное волнение, восторг его товарищей передался и ему. Когда отзвучали последние такты песни, он поднял руку и торжественно сказал:
– Братья, свершилось!.. Наступает последний и решительный бой. Единственное, что нам остается, это борьба до победного конца. Все остальное теперь – это предательство и позор!
Он посмотрел на часы, потом продолжил:
– С сегодняшнего дня мы должны следить за дислокацией войск, за размещением оружия, боеприпасов, провианта. Калчев объяснит, как это сделать… Связным будет Христо Тырнев.
Все зашумели.
– Братья… – поднял руку Димитр Дончев. – Пора расходиться, скоро сержант Сабри выйдет на мост… Этот пес всегда в полдень выходит…
Первым ушел Калчев, а за ним, возбужденно переговариваясь, и остальные трое. Грозев еще поговорил с Гетовым, потом сунул какие-то бумаги Христо Тырневу, переложил пистолет во внутренний карман и, накинув пальто, спустился вниз.
Дождь продолжал моросить. По карловской дороге все так же тянулись телеги, крестьяне, покрикивая, подгоняли отставших волов.
За первым же поворотом Грозев остановился. Отсюда хорошо были видны домики на берегу реки. Воздух над Марицей, над городом был чистым и свежим. Грозев вдыхал его полной грудью. Ему казалось, что этой ночью моросящий дождь принес на равнину долгожданную весну.
10
Два дня прошли в необыкновенной суматохе. Коста Калчев составил план города, обозначив места, где нужно было установить посты, назначил и людей.
Сегодня Калчев ходил разыскивать Дончева, но в доме, где тот жил его не оказалось. В кофейне на базарной площади тоже никто ничего не мог сказать, а там всегда знали, где его можно найти. Калчев спустился к Ортамезар. Дождь прекратился, на улице стали появляться прохожие. Двери магазинчиков были открыты, возле них стояли группами, разговаривая, мелкие торговцы, перекупщики, турки, армяне. Весть о войне взбудоражила людей. Мусульмане встретили ее с мрачным предчувствием. Воспоминания о прошлогодней резне пробуждали в них страх расплаты. Но христианское население испытывало бурную радость. Как будто все: голоса продавцов, пение капели, даже звон лопнувшего колокола старенькой квартальной церкви, – было пропитано ликованием.
Коста остановился на углу, неподалеку от кофейни, и медленно обвел глазами улицу. Кто-то позвал его. Он обернулся и увидел своего племянника Радое, притаившегося за забором.
– Ты что здесь делаешь? – удивился Калчев и приблизился к забору.
– Тихо, – сделал ему знак Радое. И, оглядевшись по сторонам, добавил: – Пришел Жестянщик. Ждет тебя дома… А у магазина Полатова стоит Христакиев и еще какие-то двое… Поэтому я прокрался соседними дворами, чтобы тебя встретить.
Соседние дворы не раз выручали и Косту Калчева. Он знал там каждую ямку, все ходы и лазы в заборах.
– Этих двоих, что с Христакиевым, – частил Радое, пробираясь узкими тропинками между высокими дувалами и низенькими постройками, – я и другой раз встречал. Они пришли почти сразу же после Жестянщика. Может, следили за ним, но потеряли след… Покрутились, покрутились, потом остановились у магазина Полатова, там и до сих пор стоят.
– Христакиев – лягавый, – мрачно вымолвил Коста. – Другие, наверное, тоже вроде него.
Хочешь, я послежу за ними, пока вы будете разговаривать с Жестянщиком, – предложил мальчик.
– Хорошо, – согласился Коста. – Если заметишь что-нибудь подозрительное, сразу же беги домой.
Он бросил взгляд на задний двор и вошел в дом.
Христо-Жестянщик сидел на низенькой скамеечке возле деда Мирона и что-то ему рассказывал. Когда хлопнула дверь, Христо обернулся и увидел Косту.
– Где ты ходишь? – обрадовался он. – А мы тут с дедом голову ломаем, что случилось.
Высокая фигура Христо заполнила все пространство небольшой комнаты, почти касаясь закопченного потолка.
– Ну, что со мной может случиться… – Калчев крепко пожал протянутую руку. – Шел соседними дворами, чтобы быстрее… А Христакиев и его люди пусть себе считают ворон у Полатовского магазина…
Они уселись на миндер. Дед Мирон придвинул поближе скамеечку, достал кисет с табаком и протянул гостю. Христо вынул из кармана бумажку и неуклюжими пальцами принялся сворачивать цигарку. Покончив с этим, взглянул на Калчева и улыбнулся. Взгляд был таким же доверчивым и чистым, как и душа Жестянщика.
В прошлом году Христо участвовал в своем родном селе во встрече Летящей четы Георгия Бенковского. Потом еще с шестью смельчаками обстреливал турецкие поезда с войсками, прибывавшие на вокзал. После разгрома восстания, спасаясь от врагов, Христо, как и многие другие, укрылся в непроходимых дебрях Родопских гор. А спустя некоторое время, пробираясь по северным склонам гор, очутился в селе Куклен. В селе его никто не знал. Там он поселился и открыл скобяную мастерскую. Жил тихо, незаметно. Именно тогда и отыскал его Коста Калчев. Они были знакомы еще раньше, по работе в комитете. Павшему духом Христо встреча с Костой показалась спасением. Через три недели Коста помог Христо перебраться в Пловдив, и с тех пор Жестянщик жил в непрерывном ожидании важных событий. Такой час теперь настал.
– Ты мне наказал зайти к тебе, учитель, – сказал Христо. – Вот я и пришел. Давненько тебя жду…
Калчев не курил из-за тяжелых приступов удушья, которыми страда т давно, но сейчас он тоже взял щепотку табака и с наслаждением вдохнул его аромат.
– Что, опять в комитет захотелось, а? – лукаво взглянул он на Христо, опуская табак в кисет. – Позавчера был у меня разговор с одним человеком из Джурджу… Еще не все выяснено… А так, вслепую, нельзя… Погубим дело…
– Почему вслепую, учитель?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53