Мы распознали друг друга сразу – кто чего хочет. Если б он не был таким мерзким развратником… Но я не ревновала, а мстила ему, как могла…
Теперь, дитя мое, ты начнешь быстро взрослеть. Все в мире думают, что мужчина – хозяин в доме, что жене уготована лишь скучная брачная постель, куда он захочет заявиться после свидания с очередной любовницей. Но жена – не бездомная кошка, которую можно или приласкать, или прогнать за дверь. Если она будет так думать про себя, то и заслуживает подобного обращения с собой или кое-что похуже. Покоряясь во всем мужу, ты совершишь преступление против всего рода женского, берущего начало от прародительницы Евы. Молю Бога, чтобы муж был тебе верен. Наверное, так иногда бывает! Мой первый венчанный супруг Людовик был верным мужем. Второй – Генри – худшего пакостника я в жизни не встречала. Странно, но я больше тоскую по Генри.
Ты станешь женой мальчишки… ведь Людовик старше тебя, может, всего на пару месяцев, а это значения не имеет. Если ты привяжешь его веревками, прикуешь цепями к супружеской кровати, то достигнешь успеха. Именно в королевской постели даются обещания, и чаще всего они выполняются. Но не обольщайся. Проверяй, выполнил ли муж то, что обещал, обнимая тебя, а если нет, то безжалостно отлучай его от постели. Может быть, я слишком рано преподаю тебе эту науку, ты сама вскоре все познаешь…
– Нет-нет, мадам! Вы столько знаний передали мне, что у меня голова вот-вот расколется…
– Твоя головка крепкая, Бланш, а жизненный опыт дороже всей учености, почерпнутой из книг. Но он и жесток! Надо иметь смелость встретиться с действительностью лицом к лицу. Даже мужчины-рыцари опускают забрало шлема, когда мчатся навстречу острию вражеского копья.
Сказав это, старуха внезапно заснула, и никакие колдобины на дороге не могли вывести ее из оцепенения.
Кортеж преодолевал Пиренейскую горную преграду, защищавшую солнечную Кастилию с севера. В узких ущельях дул ледяной ветер. Бланш тревожилась за бабушку – ведь нелегким было для старой женщины это путешествие.
Она уже успела полюбить ее и каждое утро ждала продолжения задушевных бесед. И нескольких дней не прошло, а она уже повзрослела и перестала быть наивным ребенком, куколкой с шелковистыми волосами и невинным взглядом глупеньких глазенок. Бабушка передала ей знание, может быть, то самое, что отвратило Еву от рая и погрузило первую женщину в пучину настоящей жизни.
Бланш понимала, что бабушка исподволь готовит ее к боли, бедам и печалям, уготованным Господом женщине.
Так случилось, что они надолго застряли в крохотной горной деревне, застигнутые внезапным снегопадом. Тут только Бланш заметила, как старуху терзает холод и как трудно ей дышится.
От старой Элеонор не укрылась тревога девочки.
– Не бойся за меня, дитя. Мой конец неминуем и уже близок. Но Господь одарил меня под занавес, который вот-вот опустится, великой радостью – общением с тобой, Бланш. И я не умру раньше, чем мы вместе прибудем к цели. В Париже мы расстанемся, и я вернусь в монастырь Фонтерволт. Там я помолюсь за тебя, за прощение своих многих грехов…
Ничто не заставило бы меня покинуть стены монастыря, если б не заботы о нашей семье. О, как я тревожусь за моих отпрысков, Бланш! И как мне страшно… Но с тех пор, как я потеряла моего любимого сына… мне уже незачем жить… Ты ведь не заменишь мне его!
Язык старухи стал заплетаться. Она задыхалась и начала молиться.
– Молитесь в уме, а не вслух, бабушка! Вам трудно говорить, – настаивала плачущая Бланш.
– Его прозвали Львиное Сердце… а сердце у него было нежное, и в детстве он был таким милым мальчиком… Мы с тобой подружились, внучка, не так ли? Как жаль, что ты такая молодая, а я совсем дряхлая. Мы, Бланш, составили бы хорошую парочку. В тебе играет моя кровь… Мне хотелось бы, чтобы ты познакомилась с Ричардом… Он никого не боялся, даже отца. Генри знал это… и ненавидел его. Вот поэтому я любила Ричарда больше, чем других сыновей. Может быть, в отместку Генри… Но Генри не простил ни меня, ни Ричарда… Никто не должен был затмить его… пользоваться большей любовью, чем он сам. Он отомстил нам обоим – и мне, и нашему сыну Ричарду.
Как он обошелся с принцессой Алис, дочерью моего первого супруга Людовика! Ее прислали к нашему двору, когда она была еще совсем крошкой, и предназначили в жены Ричарду. Так вот этот сластолюбец, мой муж, король Генрих Плантагенет, уложил девочку в свою постель, соблазнил и держал при себе для постыдных утех. Он жил с нею все время, пока длилось ее обручение с Ричардом.
Он издевался над Ричардом как мог и не отпускал дитя от себя не потому, что ему Алис нужна была как любовница, а чтобы излить свою ненависть к сыну. Вижу, что ты уже трепещешь от моих россказней, но со временем ты бы и сама обо всем этом узнала. Таким был мой второй супруг. Мужчина, которого я ненавидела… и любила… И он… он… Господи, как я ненавидела его, когда мы занимались любовью… Мужчина… который захватил меня в плен, когда я повела наших сыновей на войну с ним, и держал потом в заключении… много… много лет… я ведь любила его.
– Бедная-бедная бабушка!
– Бедная? Не употребляй такое слово по отношению ко мне, дитя, иначе я подумаю, что ты ничего полезного не вынесла из моих рассказов. Можешь говорить – бедный Генрих! Или бедный Людовик! Но только не «бедная Элеонор»!
Я всегда одерживала верх над ними в конце концов, потому что я женщина. И сейчас я жива… и повествую о давних временах… а они все мертвы… лежат в холодных склепах. Генри покоится в Фонтерволте, и Ричард с ним вместе… у него в ногах. И когда-нибудь я тоже там лягу. И когда я вернусь в аббатство, а я это сделаю, как только прощусь с тобой, то подойду к их могилам, взгляну на их эпитафии и тихонько заговорю с ними… и послушаю, что они мне ответят.
Бланш схватила руку бабушки и горячо поцеловала ее.
– Но надеюсь, – продолжала Элеонор, – Господь мне отпустит достаточно времени, чтобы увидеть тебя увенчанной короной Франции. Мне бы этого очень хотелось. Хотя Филипп Август не старый человек – и бодр, и здоров, и, дай Бог, проживет еще долго, но и твое время придет, обещаю тебе. А так как в тебе есть моя кровь, ты станешь великой королевой!
Погода улучшилась. Они смогли выбраться из горных ущелий и продолжить путь к берегам Луары.
Много бесед было еще между бабушкой и внучкой. Элеонора говорила, Бланш внимала ей, зная, что бабушка ставит себе цель подготовить ее к важной роли, какую ей придется сыграть на жизненных подмостках. И то, что ее избрали для этой миссии вместо Урраки, подогревало в Бланш решимость оправдать надежды старой королевы.
Иногда Элеонор охватывала печаль:
– Я боюсь… я очень тревожусь за мою семью. Слишком много раздоров! Мой внук Артур… мой сын Джон… оба заявляют права на корону Англии.
– А кто ее получит, миледи? – осведомилась Бланш.
– Джон уже водрузил корону на себя и никому не отдаст. Как может маленький Артур быть королем? Он еще мальчишка… Он даже не говорит по-английски и англичанам совсем не известен. Они не примут его. И все же… некоторым кажется, что у него больше прав.
– А вы на стороне Джона?
– Джон – мой сын. Он воспитывался в Англии. Мне страшно вообразить, какие потрясения начнутся, если Артур сядет на престол. Половина народа откажется ему присягать – мальчишке и иностранцу. Я терпеть не могла его мать, и что ж, теперь мы признаем ее королевой? Нет! Нет! Пусть уж лучше королем будет Джон.
– Вы сказали, что он и есть король, мадам.
– Да, я так сказала… но… Бретань этого не признает… И я боюсь, что король французский начнет помогать Артуру, и тогда ты и я… мы станем врагами.
– Я никогда не выступлю против вас, бабушка!
– Ничего не поделаешь, дитя! Ты обязана быть на стороне своего супруга, а он еще несамостоятельный юнец и должен поддерживать отца, а отец его зарится на Нормандию, как и все короли Франции еще с той поры, как один из них вынужден был отдать ее Ролло, вождю норманнов – пришельцев с Севера.
Будь уверена, дорогая, что пока Нормандия принадлежит английской короне, ни один король французский не ведает покоя. Это непреложная истина, и мы должны ее знать. Будем надеяться, что Джон удержит свои заморские владения, как удавалось это его предшественникам. Если бы Ричард был жив, он бы все собрал воедино!
– Вы говорили, мадам, что он почти не бывал в своем государстве.
– Да, это так. У него всегда на уме было лишь завоевание Иерусалима. Он не свершил то, о чем мечтал, но был близок… еще пара шагов, и он был бы там… Впрочем, несмотря на неудачи, он заслужил славу первого рыцаря христианского мира и лучшего полководца, когда-либо рожденного женщиной. Как бы Вильгельм Завоеватель гордился таким потомком!
Но он же, не сомневаюсь, отругал бы Ричарда за то, что тот бросил свое королевство на произвол судьбы. Ведь было время, когда его держали в плену в Австрии, и мы вообще не знали, где он, пока Блондель де ла Несль не обнаружил его места пребывания по песенке, которую они вместе когда-то распевали и услышанной им из окошка башни… и мы выкупили его, и он вернулся домой.
О, те дни! Они далеко в прошлом. А сейчас из сыновей моих в живых только Джон, и я очень тревожусь за Англию… и того, что там будет, я не хотела бы увидеть. И поэтому я возвращусь в монастырь… и воссоединюсь там с мужем, который и мертвый мне отвратителен, и с сыном, который тоже мертв, и кого я любила больше всех остальных детей своих, и буду ждать или конца… или…
– Или?.. – вырвалось у Бланш.
И тут Элеонор рассмеялась.
– Или случится нечто такое, что вновь заставит меня покинуть убежище. Например, если я опять буду нужна своей семье.
– И тогда, бабушка, дорогая, любимая, – воскликнула Бланш, – вы снова явитесь на помощь!
– И так будет всегда, пока еще эти старые кости способны шевелиться, – заключила королева Элеонор.
Весна уже давала о себе знать. Почки набухали и распускались, на елях зеленела свежая хвоя, луга покрывались первыми цветами, свирепые зимние метели остались лишь в воспоминаниях. Но в ярком солнечном свете стали еще заметнее морщины на лице старой королевы и нездоровая желтизна ее кожи. Если смена времен года бодрила юную Бланш, то, наоборот, она угнетала старуху, отбирая у нее остаток сил.
Путешественницы достигли берега Луары.
Здесь была развилка дорог – одна вела в Бретонь, в монастырь Фонтерволт, другая – в Париж.
Они остановились в замке, управляющий которого был несказанно рад принять у себя столь почетных гостей. Ведь одна из путешествующих дам – будущая королева Франции, а вторая – незабываемая Элеонор, вдовствующая английская королева.
После ночи, проведенной в гостеприимном замке, старуха Элеонор приняла неожиданное решение. Она, услышав о том, что архиепископ Бордоский находится где-то неподалеку, отправила к нему гонца, а затем позвала к себе Бланш.
Девочка вошла, преклонила колени, а когда старуха протянула к ней свои костлявые пальцы, она принялась ласкать их, гладить своими нежными детскими ручками.
Каждый проведенный вместе день сближал этих столь разных по возрасту и по жизненному опыту женщин.
Для Бланш бабушка стала больше чем наставницей и больше чем подругой. Ей казалось, что их души слились воедино и ничто их уже не разлучит.
Из уст старухи она узнала всю подноготную сущность бытия, тайные мотивы тех или иных поступков королей, скрытых тщательно и умело за ложными покровами. Мир открылся девочке, мрачный, жестокий, но и многокрасочный одновременно.
При кастильском дворе жизнь принцесс была безоблачна. Если б какой-то глупый сарацин посмел напасть, его тут же изрубили бы на куски одетые в стальные латы охранники. Нашествие мавров было лишь страшной сказкой, которой, по обычаю, пугали родители непослушных детей.
Картины реальной жизни были нарисованы бабушкой в жутко-багровых тонах, но Бланш ощущала, что именно это и есть истинная правда, и пусть это страшно, пусть неприятно, пусть она смердит отвратительно, но морщить носик и отворачиваться она не собиралась.
Она готова была после бесед с бабушкой встретиться лицом к лицу со всеми мерзостями жизни.
– Дорогое дитя! – вздохнула Элеонор. – Сколько мне надо было бы рассказать тебе, но мы расстаемся.
– Но не здесь и не сейчас… – с трепетной надеждой в голосе произнесла Бланш.
– Здесь… и очень скоро… – развеяла ее надежды старуха.
Явное огорчение и растерянность девочки опечалили старую королеву, но и польстили ей. Все-таки ее уроки запали в душу Бланш, и она смогла завоевать уважение и любовь хорошенькой и смышленой внучки, которой уготовано блестящее будущее.
Общение с этим юным созданием осветило и ее сумрачную старость.
– Я жалею, что не в лучшем виде предстала перед тобой. В мои годы долгие путешествия изнурительны. Восемьдесят зим промелькнуло у меня перед глазами. Если ты займешься подсчетом, сколько я видела коронаций, свадеб и похорон, то вконец запутаешься. Мне уже кажется, что я стара как наш мир. Натруженные кости молят о покое. Я хотела бы, но не могу сопровождать тебя в Париж. Моя смерть по дороге в столицу будет дурным предзнаменованием. Лучше я поспешу укрыться в своем убежище в Фонтерволте, улягусь на свое привычное ложе, а тогда уж буду раздумывать – уйти ли мне из мира живых или по-прежнему вмешиваться в их дела?
– Пожалуйста, не говорите так, мадам!
– Мы должны смотреть правде в лицо. Я пересекла половину Франции и одолела Пиренейские хребты, чтобы увидеть ту, кто будет скоро править французским королевством. И я рада, что так поступила. Иначе твоя сестричка уже въезжала бы в Париж… Но как только я тебя увидела, то сразу поняла, что мое путешествие и вмешательство не напрасны. Ты займешь предназначенное тебе судьбой положение.
Я вызвала архиепископа Бордоского, достойного человека, чтобы он сопровождал тебя далее. А мне остается сказать тебе последнее «прости», моя дорогая внученька!
Бланш зарыдала. Из старческих глаз королевы тоже потекли слезы, но она сразу же одернула и себя, и девочку:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56