Там только свои были.
– Так как же получилось, что никто не видел? Человек-то какой значительный!
– Да, значительный. Их там двое было, и обоих в спину! Второй побольше твоего Ваньки будет, хоть и простой дьяк!
– А может быть, это тот, на которого охотятся, постарался? Ну, как его там, птичье такое прозвище? – спросил Василий, предупреждая меня красноречивым взглядом, чтобы молчал, не вмешивался в разговор.
– Шутишь! – почему-то сердито ответил дядя. – На того разбойника по всей Москве охота идет, он теперь, как пьяный заяц, по лесу бегает, каждого куста боится. Да его уже, пожалуй, и убили.
– А чем он так всех прогневил, что на него охоту открыли? – продолжил допытываться мой новый союзник.
– Всего не знаю, – в той же своей краткой манере ответил старший родственник, – слышал, из-за него очень выгодное дело пришлось закрыть, многое хорошие люди большие убытки понесли. Потом он царю что-то в уши поет, а что поет, никто не ведает. Одним словом чужак.
– Правду говорят, что царь приказал его изловить и пытать в крамоле на дыбе?
– Кто его знает, может быть, и приказал, с него станется. Своим умом хочет жить, старых законов не почитает и умных людей не слушается! Одно слово, лях!
– Да, – задумчиво сказал «дядюшка», – не ко времени Ваньку с дьяком зарезали. Встретит лях сегодня Марью, да как та признает его сыном, станет законным царем.
– О чем это ты, дядя? – спросил управляющий родственника.
– Так... не твоего ума это дело. Ты лучше скажи, где покойный Ванька казну прячет?
– Какую казну? Мне про такое неведомо. Я же здесь без году неделя.
– Как это не знаешь? Я тебя зачем на теплое место определил? Все должен знать.
– Да как же узнаешь, дядя? Он, то есть покойник, меня в свои дела не допускал, я больше по холопам и скотному двору управлялся.
– Плохо это, Васька, я не зря сюда первым прискакал, как только о несчастье услышал! Думай, где Ванька мог деньги спрятать! Не его они. Не успею я забрать, другие наследнички набегут, да все и растащат!
«Дядю» так расстроило неожиданное препятствие, что он, забыв и о своей дородности, и о самоуважении, вскочил со скамьи и начал трясти племянника за плечо.
– Экий же ты дурень, Васька! Прямо как мать твоя, покойница! Дурой сестрица была редкой, упокой Господи душу грешную! Меня бы слушалась... Ну, думай же ты, пустой человек!
Василию Григорьевичу такие характеристики ни себя, ни матери явно не понравились. Он взглянул на любимого дядюшку с холодным бешенством. Однако тот в самоуверенной глупости слышал и понимал только себя. Пришлось вмешаться мне.
– А казна-то у Ивана Ивановича была большая? – спросил я, глупо тараща глаза на замечательно умного родственника.
– А тебе-то что за дело, не знаю, как тебя звать, величать? – сердито спросил он.
– Мое дело известное, сторона, только если казна велика и в сундуке хранилась, так его еще ночью увез один человек. Как Иван Иванович, значит, уехал, так он в карете и увез!
– Кто?! – закричал «дядюшка», срываясь на визг. – Кто увез?
– Так тот боярин, что вчера с постельничим тайно разговаривал, – развернуто объяснил я управляющему, по чьему следу послать родственника.
– Кто такой, почему я не знаю? Зовут его как?! – вскочил тот.
– Имени не знаю, он мне не назывался. Вот может Василий Григорьевич вспомнит.
– Васька, ирод, вспоминай! Кто казну украл, тот и Ваньку убил! Ах, враги рода человеческого, Сатанаилы проклятые! Говори, что ты молчишь, как пень!
– Я тоже его по имени не слышал. В карете он приезжал, в боярском платье. Лошади белые, а сам роста небольшого, но в большом дородстве. Даже солиднее тебя, дядюшка будет!
– А, так вот это кто! Я так на него сразу и подумал! Ну, смотри он у меня! Сам воровать заречется и детям накажет! Будет ему еще на земле геенна огненная! – кричал «дядюшка», выбегая из горницы.
Мы понимающе переглянулись.
– Интересно, – спросил я, – как твой дядюшка сюда попал? Ворота ведь на запоре, а привратники после зерни и пьянки спят беспробудным сном. Неужели при такой солидности через завал перелез?
– Дядя Матвей, не то, что за сундук с золотом, за медную копейку сквозь игольное ушко пролезет, – объяснил ожесточенный племянник.
– Кстати о серебре и злате. Нужно его, пока не поздно, отсюда увезти.
Управляющий смутился и посмотрел на меня с осуждением.
– А что, деньги не постельничего, и все равно попадут в руки плохим людям. А ты подержишь их у себя до нужного времени, а потом отдашь на благое дело, – договорил я.
Такого варианта дележа краденого он не предвидел и задал понятный вопрос:
– А ты?..
– Мне деньги не нужны, возьму немного на расходы, а то я последнее время совсем издержался. Остальные ты увезешь к себе в вотчину и там спрячешь, – оживился я от предстоящего действия. – Веди в хозяйскую светлицу, они у него там, в сундуке лежат.
– Ты-то откуда знаешь?
Я хотел ответить, что от верблюда, но побоялся, что Василий Григорьевич меня не поймет. Все-таки, как никак, уродился он дураком в свою покойную матушку.
– Их просто больше держать негде. Тем более заговорщикам деньги позарез были нужны, потому и находиться должны под рукой. Пошли скорее, пока ваша дворня не пробудилась.
– Пробудятся они, дай бог к обедне! – проворчал он, но послушался.
Мы поднялись по широкой лестнице наверх и оказались в спальне хозяина. Там, прямо на полу, закрывшись тулупом, спал какой-то человек. Присутствие свидетеля нам было явно лишним.
– Кто это? – негромко спросил я.
– Слуга Нечаева, – пренебрежительно сказал управляющий, – напился вчера и полночи песни горланил, его сейчас и пушкой не разбудишь.
Пришлось поверить ему на слово. Я огляделся, в светлице оказался не один, а целых три сундука. Причем все огромные.
– Ну, и в каком казна лежит? – насмешливо спросил Василий Григорьевич.
– Сейчас узнаем, – пообещал я и начал разбираться со здоровенными замками, украшавшими дубовые мастодонты.
Говорят, что замки вешают для честных людей. Эта поговорка как нельзя подходила (и подходит до сих пор) ко всем замкам отечественного производства.
Открываются они, как правило, не только ключами, но и любыми металлическими предметам, которые можно вставить в замочные скважины.
– Эко, как легко у тебя, получается, – поразился Василий, когда я снял первый замок.
Мы подняли тяжелую крышку. В сундуке оказалась одна рухлядь, то есть меховые изделия, рачительно пересыпанные от моли сухими травами. Маленький тяжелый сундучок, в каких обычно богатые люди держат ценности, оказался в следующем большом сундуке.
– Вот и казна, – сказал я, – помоги вытащить.
Мы извлекли на свет божий иноземное произведение средневекового искусства и поставили его на стол.
– И этот откроешь? – усомнился управляющий, рассматривая замысловатые внутренние замочки.
– Окрою, только не сейчас, – пообещал я, – давай снесем его вниз.
Мы вернулись в горницу. Пока шли, я придумал, как с наименьшим риском увезти отсюда деньги. Самое простое и надежное было угнать лошадь с телегой у нашего ночного знакомого Алексея. На такого одра и такую телегу не позарится не только вор или разбойник, но даже самый добросовестный государственный чиновник.
– Куда же запропастилась Прасковья? – опять спросил управляющий. – Сколько можно мыться!
Действительно времени у нас было в образ.
– У вас с ней что-нибудь было? – как бы между делом, озвучил я интересующий меня вопрос.
– Нет, что ты, ничего такого не было, – слишком поспешно ответил он. – Она скромная девушка!
Мне стало интересно узнать, что он имеет в виду, говоря «ничего такого», и с чего заключил, что она скромная.
Однако в тот момент было не до выяснения отношений.
– Пошли, по пути зайдем за ними, – предложил я. Мы взяли сундучок за ручки и вышли во двор.
– Где у вас баня ? – спросил я.
– Там, – кивнул он в сторону заднего двора,
– Пошли скорее!
Баня располагалась недалеко от провала в стене, так что нам было почти по пути. Возле нее на лавочке дремала давешняя сердитая старуха, Сидора видно не было.
– А где парень? – спросил я. Бабка молча указала на двери.
– Погоди здесь, я их потороплю, – сказал я управляющему и вошел в предбанник.
Со света я первым делом наткнулся на деревянное ведро и больно стукнулся косточкой щиколотки.
– Черт! Что здесь понаставлено! – невольно воскликнул я. – Прасковья, вы где?
Сначала мне не ответили, потом Прасковья взвизгнула, и передо мной в полутьме предбанника заметались два белых тела.
– Вы что?! – начал я, но не договорил, выскочил во двор.
– Что там? Что они? – излишне заинтересовано спросил Василий.
– То! – односложно ответил я, отворачиваясь, чтобы ему не было видно мое лицо.
– Правда? – переспросил он и вдруг засмеялся.
– Чего это ты развеселился? – удивился я такой странной в данных обстоятельствах реакции.
– Ну, девка, ну огонь! Всю ночь мне минутки спать не дала, а ей все мало! Я думал, она утром ходить не сможет, а она!.. – хохотал он.
– Что делать, – невольно усмехнулся и я, – есть еще женщины в русских селеньях! – И закричал в открытую дверь: – Быстрее одеться можете, мы уходим!
Будто в ответ из бани медленно вышел красный как рак Сидор и повалился на колени:
– Прости нас, дядя Алексей Григорьевич, благослови, нам с Прасковьей теперь друг без друга не жить!
Что тут было делать! Пришлось впервые в жизни выступить в роли патриарха.
– А сама Прасковья что думает? Согласна? – спросил я.
– Согласна! – пискнула из-за двери девушка. – Сидор мне больше жизни люб!
Теперь уже я начал смеяться. Рядом покатывался управляющий.
– Ну, что с вами делать! Если любите друг друга, благословляю вас, дети мои, живите в мире и согласии, плодитесь и размножайтесь! А теперь бегом за нами, а то голов не сносите! А ты, бабушка, передай эту ефимку Алексею, пусть купит себе новую лошадь! – сказал я, бросая в подол старухи серебряную монету. После чего мы с Василием подхватили сундучок и быстрым шагом направились к пролому.
– Ну, девка, ну, огонь! – то ли восхищаясь, то ли ища сочувствия, повторял управляющий. – Нет, это надо же!
Маломерная мохнатая лошадка понуро стояла в придорожном бурьяне и лакомилась пыльной травой.
– Вот тебе и скакун! – сказал я. – Зовут его Сивка-бурка!
– Ты думаешь, на нем можно ехать? – с испугом спросил Василий.
– Ты что, коняга хорошая, сундук легко увезет! Зато никто тебя не остановит. Рви траву, нужно его прикрыть, чтобы его не было видно.
Василий мою мысль понял, кивнул и принялся рвать траву. Пока мы с ним маскировали сундучок, подошли счастливые молодые. Прасковья застенчиво тупила глазки, а все ее недавние любовники смотрели на нее разными взглядами. Бывшие, надо сказать, не очень ласково.
Пока мы тащили сундук и перебирались через завалы рухнувшей стены, я почти успокоился. В конце концов, все, что ни делается, к лучшему. Перспективу наших с ней отношений не было никаких. Тем более, в связи со вскрывшимися обстоятельствами. Я имею в виду не только случай в бане, а мое шаткое положение в обществе.
– Вы что делаете? – стараясь казаться независимым, спросил Сидор.
– Траву рвем, – холодно ответил я.
– А... – разочаровано протянул он.
– Значит так, – начал я инструктаж или, лучше сказать, свое последнее слово. – Мы с Василием Григорьевичем остаемся здесь, вы возвращайтесь в Москву. Твои родители уже, наверное, сходят с ума от беспокойства, – сказал я парню. – А ты, – обратился я к Прасковье, – найди Ваню и передай, что я в Москву не вернусь. Пусть сам устраивается, деньги у него на первое время есть. Ваш бывший управляющий у Вани под арестом, можешь делать с ним все что хочешь. Ты уже, судя по всему, большая девочка!
– Почему ты не вернешься? – вскинулась девушка, решив, что меня сразила сцена в бане.
– Убить меня там хотят. Придется переждать какое-то время. Если больше не свидимся, то не поминай лихом, спасибо тебе за все хорошее и будь счастлива. А теперь идите, у нас еще много дел.
Кажется, такое сухое прощание молодым людям не понравилось, но времени у нас действительно не оставалось. Амур и Психея помялись, поняли, что нам не до них, и ушли, держась за руки. Мы с управляющим, покончив с маскировкой, двинулись следом. Сивку-Бурку я вел в поводу. Мой кафтан вполне соответствовал образу владельцу такого одра. Напарник шел стороной, по бездорожью. Соратники постельничего знали его в лицо, и это могло привести к лишним осложнениям. Пока нашей первостепенной задачей было убраться подальше от имения.
До большой дороги мы добрались беспрепятственно, но только когда мы отошли от Москвы пару верст, я вздохнул с облегчением. Василий присоединился ко мне и дальше мы пошли вместе. Отдохнувшая лошадка легко везла пустую телегу. Уже ближе к полудню мы съехали на проселок и остановились на отдых. Управляющего разбирало любопытство, что в себе заключает похищенный сундучок, и он уговорил меня открыть его прямо здесь. Я вяло сопротивлялся, мечтая поспать хотя бы час, но он упросил, и мне пришлось таки возиться с замками.
– Господи! Какое богатство! – воскликнул Василий Григорьевич, глядя загоревшимися глазами на груду монет самого разного достоинства, навалом лежащих в сундуке. – Откуда столько серебра и золота может быть у одного человека. Да в царской казне, наверное, меньше!
– Не знаю, – лениво ответил я, растягиваясь на высокой траве, – что чужие деньги считать. Они у тебя останутся только на хранение. Когда придет время, отвезешь их в Нижний Новгород и передашь говядарю Кузьме Минину.
– Говядарю? – переспросил он, глядя на меня во все глаза. – Почему говядарю?
– Когда придет время, тогда и узнаешь.
– А когда оно придет? – осторожно спросил он, явно подозревая, что у меня не все в порядке с головой.
– Тогда, когда в стране начнется раздор и разбой. Вот тогда гражданин Кузьма Минин и начнет собирать деньги на русскую рать, – загадочно ответил я.
– А что, такое время придет?
– Придет, и уже скоро.
– Откуда ты все это знаешь? – задал он вполне резонный вопрос.
Ответ у меня был готов, простой и не требующий доказательств:
– Нагадал!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39