– Ты, что ли, Фома? Никак напился?
– Напился, Матренушка, – покаянно ответил тот, – нечистый попутал.
– Ладно, заходи, коли так, – мягко сказала женщина, демонстрируя чисто национальный феномен, ласковое, едва ли ни нежное отношение простых русских женщин к пьяным и пьяницам.
Я ждал, когда Фома, наконец, войдет внутрь, опасаясь, как бы нас не заметила полная Матрена, как в действие неожиданно вмешалась Прасковья. Она отошла от стены и позвала:
– Мамушка!
Матрена уже пропустила мимо себя Фому и собиралась закрыть дверь. Голосок девушки ее буквально приковал к месту.
– Свят, свят, свят, – зашептала женщина, осеняя себя крестными знамениями. – Изыди, нечистый...
– Мамушка, это я, Прасковья, не бойся меня, я живая! – воскликнула девушка, выходя из темноты к свету.
Однако Матрена от испуга уронила свечу и принялась креститься правой, и отмахиваться от девушки левой рукой, шепча свое: «Свят, свят, свят».
Прасковья не выдержала и прыснула в кулак. Только после этого женщина решилась посмотреть на привидение. Девушка уже поднималась к ней по ступеням, заливаясь радостным смехом. Смех так не вязался со смертью и разгуливающими покойниками, что Матрена дала ей подойти вплотную.
– Никак это ты, Прасковья? – уже без дрожи в голосе спросила она. – Побожись, что живая!
– Ей богу, мамушка, живая и никогда не помирала.
– А кого же мы тогда похоронили? – задала та вполне резонный вопрос.
– Того я не ведаю, это все крестная проклятая придумала, меня покойницей объявила, а сама продала плохим людям, – объяснила Прасковья, переставая смеяться.
– Детонька моя сладкая, – горестно проговорила ксенщина, с опаской прикасаясь к Прасковье, – а я по тебе все глаза выплакала! Что ж это на свете делается, малого ребенка, сироту так обидели! – запричитала она, удостоверившись, что от Прасковьи не веет ледяным дыханьем могилы.
Мне их громкий разговор был совсем не с руки, потому я решил вмешаться и вышел к крыльцу. Матрена разом замолчала и попятилась в дверь. – Это еще кто таков? – спросила она бывшую воспитанницу. Прасковья глянула через плечо и успокоила:
– Не робей, он со мной. Это мой... ну, в общем, его зовут Алексеем, а там Иван Владимирович и Сидор Иванович Горюновы,
От такого количества незваных гостей мамушку растерялась, но «караул» не закричала. Однако смотрела зорко, продолжая прижимать к себе ожившую воспитанницу.
– Нам можно войти? – спросил я, стараясь поскорее окончить трогательную встречу.
Матрена не знала, что ответить, но немного посторонилась, и мы гуськом прошли в освещенные свечой сени. Там на лавке у стены уже лежал мой непутевый помощник. Женщины продолжали держать друг друга в объятиях. Теперь, на свету, Матрена меня узнала, и вновь ее заколотило. Слишком много для одного раза свалилось на нее пришельцев из иных миров. Обстановку разрядила сама не случившаяся покойница, она взяла дело в свои руки и представила мне свою мамку:
– Алеша, это моя мамушка Матрена, она меня растила с младенчества.
– Знаю я твоего Алешу, он отсюда в трубу улетел, – не без юмора сказала женщина, кажется, начиная понимать, что к чему.
– Он такой, он может и в трубу, – засмеялась Прасковья, после чего без паузы заплакала. – Ой, мамушка, как я по тебе соскучилась!
– Ладно, ладно, егоза, нечего сырость разводить. Жива, и слава Богу! То-то хозяйка никому возле твоего гроба выть не давала, говорила, что ты заразная! Что же вы в сенях стоите, проходите в горницу.
Мы прошли в знакомую комнату. Тут, как и в прошлый раз, никого не было. Прасковья, осматривая отчий дом, тотчас предалась сладостным воспоминаниям, а я отвел мамушку в сторону:
– Мне бы с тобой, Матрена, нужно о деле поговорить, – начал я.
Она меня перебила:
– Понятно, что не просто так ты сюда рвешься, говори, милый человек, что надо делать. Я за свою кровиночку жизни не пожалею!
– Жизни не нужно, но помощь твоя мне потребуется. Я надеялся на Фому, а он, сама видела, в каком состоянии.
– Эх, тоже нашел, у кого помощи просить! Говори смело, я, чем смогу, пособлю.
Выбора у меня не было, пришлось рисковать и брать на главную роль почти случайного человека.
– Спасибо, – сказал я, – первым делом спрячь вот этих двух людей, так, чтобы в нужный момент они могли видеть и слышать все, что будет делаться в этой комнате. Они свидетели, которые смогут подтвердить, что Прасковью обманом объявили умершей и лишили состояния. Другим способом доказать, кто она, и что с ней сделали, невозможно.
– Хорошо, спрячу, – согласилась Матрена. – Только кто же сам сознается в таком грехе? Хозяйка и под пыткой не возьмет на себя такую вину!
– Думаю, что я смогу заставить ее сознаться. В Прасковьиной светелке кто-нибудь сейчас есть?
– Как можно, там никто не бывает, все боятся заразы.
– Вот и хорошо, я пойду туда и переоденусь. Когда увидишь меня в иноземной одежде, не бойся, это я нарочно так выряжусь, чтобы напугать вашу Верку. Когда спрячешь Ивана Владимировича с сыном, приходи за нами с Прасковьей, я скажу, что тебе делать дальше.
Мой план, как уже, возможно, догадался проницательный читатель, был предельно прост. Я собрался переодеться в платье колдуна, заманить коварную крестную в терем, запугать и заставить во всем сознаться. О самой будущей жертве обмана мне достаточно рассказал милейший управляющий, так что с ее прошлым у меня проблем возникнуть не должно, а будущее зависело исключительно от нее самой.
Матрена отправилась прятать свидетелей, а мы с Прасковьей поднялись в ее светелку. Бедную девушку так взволновали возвращение в родной дом и встреча с нянькой, что говорить с ней было совершенно бесполезно. Она шла вслед за мной как потерянная и смотрела вокруг полными слез глазами. Пригодиться Прасковья могла только в одном случае, если возникнет нужда выставить ее перед публикой как последний, главный аргумент.
– Это моя светелка, – поведала она, когда мы переступили порог ее комнаты. – Здесь все осталось как прежде...
Предаваться воспоминаниям, да к тому же чужим, мне было некогда, я оставил девушку общаться с прошлым и пошел искать спрятанную в кладовке под старым тряпьем униформу колдуна. На наше счастье этот терем содержался из рук вон плохо. В кладовой все оказалось в том же плачевном состоянии, что и в день моего неудачного дебюта. Я разбросал старые вонючие тряпки, забрал припрятанное платье и вернулся в комнату Прасковьи.
– Все, теперь успокойся, мне нужна твоя помощь, – сказал я ей, чтобы как-то отвлечь от тяжелых воспоминаний.
– Что мне нужно делать? – безжизненным голосом спросила она,
– Поможешь мне переодеться. Мне самому не справиться.
– Хорошо, – покладисто согласилась девушка, – ты думаешь, она тебя испугается?
– Ваня-то испугался, – напомнил я. – Никуда твоя крестная теперь не денется. Если, конечно, нас не подведет мамушка.
– Мамушка не подведет, она меня с младенчества нянчила! – горячо воскликнула она.
Меня, признаться, такой довод не совсем удовлетворил, но все уже началось, и путаться задним числом не имело никакого смысла. Я быстро разоблачился и рак же спешно начал надевать свой дурацкий цирковой костюм. Делать это нужно было крайне осторожно: шили его в такой спешке, что он мог расползтись в самый неподходящий момент. Когда я надел штаны, в дверь тихо постучали. Прасковья её открыла и к нам присоединилась Матрена. Мой полуголый вид ее смутил. Мне показалось, не столько от того, что она видит раздетого мужчину, а из-за присутствия в комнате ее воспитанницы. Мне было не до объяснений и, не обращая на няньку внимания, я натянул на себя черный камзол и звездный плащ.
– Господи, воля твоя, – перекрестилась женщина, – да увидь я тебя раньше в таком наряде, душу прозакладывала, что ты колдун!
– Вот видишь, а ты не веришь, что у нас получится! – сказал я Прасковье. – А теперь, голубушка, – обратился я к мамушке, – начинается самое сложное. Нужно сделать так, чтобы Вера пришла в этот терем.
– Господь с тобой, мил человек, она, уже, почитай седьмой сон видит. Чего ради ей вставать и через весь двор среди ночи сюда идти? Да и не пойдет она одна без Ивана Никаноровича, а он такой осторожный человек, что одними вопросами, что да почему, до смерти замучает!
– Управляющего с ней теперь нет, он совсем в другом месте, а ты скажи хозяйке, что это он ее сюда зовет. Та не придет – прибежит.
– Где это он может быть, как не под бочком у Веры? – удивилась Матрена. – Да я Ивана Никаноровича сама давеча видела...
– Давеча не нынче, а нынче он уже в другом месте. А где – никто не знает. Потому ваша хозяйка тревогу и не поднимает...
– Мудрено ты что-то говоришь, мил человек, так вроде, понятно, а до смысла не докопаться.
– Так нет в моих словах никакого особого смысла. Иван Никанорович, считай, сбежал от Веры, а куда, никто не знает. Вот она и волнуется. А когда ты ей скажешь, что он нашелся и ждет ее в этом тереме, она сразу и прибежит, – начал я разжевывать и так очевидную просьбу.
– Так он здесь, в тереме? – удивленно спросила она.
– Нет, здесь только мы, а он в другом месте, – терпеливо объяснил я.
– Так как же я ей скажу, что он здесь, коли его тут нет? – удивилась она.
Я почувствовал, что приближаюсь к высокой глухой стене. Как только я ей скажу, что Веру придется обмануть, мы не распутаем клубок противоречий до самого утра.
Вот он, лишний повод поразмыслить о том, как высокие помыслы разбиваются об элементарное непонимание. И как всегда, выход нашелся в грубом, циничном обмане простого доверчивого народа.
– Пока ты сходишь за хозяйкой, он сюда как раз и придет, – объяснил я.
Теперь, казалось бы, все было предельно ясно, однако и тут нашлась заковырка.
– Кто придет, Иван Никанорович? – уточнила Матрена.
– Именно, Иван Никанорович, сам, своими ногами! – теряя терпение, сказал я.
Матрена опять задумалась, потом привела свой недавний довод:
– Сам-то он мужчина солидный, правильный, здесь я плохого слова не скажу, только очень уж дотошный, как вцепится, будто клещ, никакими силами его не отдерешь.
На мое счастье в разговор вмешалась Прасковья: – Мамушка, ты сделай, как Алеша просит, все и будет ладно.
– Верку, что ли, позвать, детонька? – умильно спросила Матрена, любуясь своей разумной воспитанницей.
– Да, мамушка, позови сюда крестную и скажи ей, что ее здесь ждет Иван Никанорович, – перевела мои слова на доступный пониманию язык Прасковья.
Я ожидал повторного вопроса о местоположении Управляющего, но на этот раз пронесло, Матрена безропотно отправилась выполнять просьбу воспитанницы.
– Теперь пойдем вниз, – сказал я девушке. – Только старайся не шуметь, чтобы не переполошить народ.
Мы осторожно спустились в горницу и так же, как в прошлый раз, я зажег огарки свечей по углам стола. Для полного антуража на столе не хватало только человеческого черепа.
– Теперь прячься под стол, – велел я Прасковье, – а когда позову, выходи и веди себя как привидение.
– А как они себя ведут? – задала она вполне резонный вопрос.
– Ну, ходи так, как будто спишь, и разводи руками.
– А что, так ходят приведения? – заинтересовано спросила она.
У меня было, что сказать по этому поводу, но, щадя нежные девичьи ушки, я промолчал и только утвердительно кивнул головой.
Когда Прасковья спряталась под столом, все оказалось готово к встрече с коварной сиротской обидчицей. Не хватало только самой купеческой вдовы. Медленно поползли минуты. Мне казалось, что Вера должна была шевелиться чуточку быстрее, все-таки ей предстояла встреча с пропавшим возлюбленным. Пока суд да дело, я присел на скамье около стола.
– Скоро уже? – тотчас спросила из-под него заскучавшая Прасковья.
– Не знаю, у вас тут все происходит очень медленно.
– Где у нас? – живо заинтересовалась она.
– Везде, живете как во сне, – сердито ответил я.
– Ага, я ужас как спать хочу, – подтвердила, высовываясь из-под стола, девушка. – Как ты думаешь, здесь очень пыльно, я сильно перепачкаюсь?
– Тише, – прервал я никчемный разговор, – кажется, идут.
Я прислушался. Вокруг было по-прежнему тихо. Я решил, что мне показалось, но снаружи, на крыльце, заскрипели половицы, и взвизгнула несмазанными петлями отворяемая дверь. Не теряя времени, я обошел стол и встал в его главе.
– Здесь он, здесь, заходи матушка, – послышался из сеней знакомый голос Матрены.
– А это кто здесь спит? – спросил женский голос.
– Так это ж наш Фома. Напился и улегся, где причлось, – объяснила та же Матрена. – Не робей матушка, Иван Никанорович в горнице.
На какое-то время в сенях стало тихо. Сюда к нам пока никто не входил. Наконец тот же голос позвал:
– Ваня, ты где?
– Здесь, – негромко откликнулся я, старательно пытаясь имитировать манеру говорить управляющего. – Иди сюда.
Не знаю, как поддельный голос любимого понравился хозяйке, но дверь в сени открылась, и в горницу вошли Матрена, за ней полностью одетая Вера, вслед им еще две женщины в рубахах и накинутых на головы платках. Меня они увидели не сразу, я стоял дальше источников света и черным платьем сливался со стеной.
– Ваня? – опять позвала хозяйка. Выглядела она испуганной и, несмотря на теплый вечер, куталась в шаль. – Ваня, ты где?
– Он скоро будет, – ответил я низким «загробным» голосом и только теперь меня заметили.
Эффект, надо сказать, превзошел все ожидания, Женщины застыли на месте. Даже Матрена стояла недвижимая, как соляной столб.
– Ты звала меня, вот я к тебе и пришел, – обратился я к купчихе.
– Я, я, – промямлила она, – я никого... я ничего не знаю, кто ты?
– Так ты не узнаешь меня? – спросил я с интонациями плохого провинциального актера, дальше мне оставалось добавить: «Офелия, о, нимфа!», но я пошел собственным путем и представился: – Я предсказатель, тот, кого вы смертью извести хотели и заперли коварно в этом замке!
Черт его знает, почему меня вдруг потянуло на старинные речитативы, но эти возвышенные слова вполне вписались в общую канву действия. В тишине горницы стало слышно, как у кого-то из зрительниц дробно застучали зубы.
– Приблизься, женщина, и я тебе открою все, что свершила ты, и над тобой свершится!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39