Я понимал, что он испытывает в эти минуты, но почему-то ему не сочувствовал. Не то, что он мне почему-то не нравился, скорее потому, что, возможно, нравился Прасковье.
Подьяческий сын опасливо покосился на родного батюшку и рискнул повторить, что хочет остаться защищать девушку. Отец его не пожелал услышать и резко приказал не перечить старшим. Времена были дикие, патриархальные, и дети еще не осмеливались не то что перечить, даже прямо возражать родителям.
Недовольные друг другом родственники, наконец, покинули поле боя и удалились восвояси, а я вернулся в терем.
Там, как и следовало ожидать, шло единение панночки с холопами. Все, кто мог, плакали от радости и умиления. Я выдернул из компактной группы какую-то девчонку и отправил ее во второй терем, узнать, как обстоят дела у Веры. Она с трудом уразумела, что я от нее хочу, и неохотно пошла выполнять поручение.
Пока счастливая Прасковья поочередно обнималась с домочадцами, и ей было не до меня, я поднялся в светелку и переоделся в свое обычное платье. Сослужившую свою службу колдовскую одежду запаковал, решив, что при случае она еще сможет пригодиться.
Вечерние события так расшевелили сонное царство мирного купеческого подворья, что когда я спустился в горницу, там собрались едва ли не все здешние обитателя. Как всегда при смене власти, самые предприимчивые спешили засвидетельствовать свою преданность, намозолить глаза и доказать, что раньше они аплодировали против.
Так и не дождавшись возвращения посыльной, я узнал от дворовых, что Вера после удара лежит как мертвая. Заниматься ее лечением у меня не было ни оснований, ни желания. Вообще мне вся эта катавасия начинала порядком действовать на нервы. Все, что я делал последнее время, было как-то мелко и неинтересно. Одно дело спасать отечество, другое разбираться в частных случаях. К тому же мне уже надоело средневековье с его жестокостью и бытовой неустроенностью. Ладно бы были видны результаты усилий, а так получалось, что я какой-то стрелочник, борец за абстрактную справедливость. Что изменится в мире, если купеческим состоянием будет владеть не Вера, а Прасковья? Ровным счетом ничего. К тому же еще этот влюбленный Сидор Иванович...
Нет, сказать, что я приревновал Прасковью, было Вы чересчур, но кому не станет обидно, если любимая девушка, непосредственно после того, как... представляет возлюбленного третьим лицам, как своего старого родственника?! Тоже ведь придумала – дядя! Я начал вспоминать, сколько времени она общалась с семейством подьячего, получилось всего ничего. Прав был Иосиф Бродский, когда писал:

Не смотри в глаза мне, дева,
Все равно пойдешь налево.
У попа была собака,
Оба умерли от рака.

– Боярин, – оторвала меня от грустных дум давешняя девчонка, – хозяйка приказала долго жить.
– Кому приказала? – не сразу понял я, о чем она говорит.
Девчонка удивилась вопросу, задумалась, и когда я уже «владел ситуацией», понял, что она имеет в виду, объяснила:
– Кто ее знает, кому, она не сказывала.
– Умерла, что ли? – повторил я вопрос.
– Я того не знаю, но люди говорят, что приказала долго жить.
– А ты больше слушай, что люди болтают! – пошутил я и, пробравшись сквозь толпу, облепившую воскресшую сироту, отправился наверх спать.
Расположения терема я по-прежнему не узнал, так что вариантов, где устроиться на ночевку, кроме девичьей светелки, у меня не было. Потому, ничтоже сумнящеся, я прикрыл дверь, чтобы не мешал шум из горницы, разделся и лег спать на единственную лавку.
Конечно, после всех сегодняшних треволнений сразу уснуть не удалось. Я лежал в темноте и перебирал в памяти последние события. О Сидоре старался не думать, сосредоточился на всемогущем дьяке Ерастове, которого почему-то так испугался Иван Владимирович. Кто он и в каком приказе служит, я так и не успел узнать. Вообще-то по статусу окольничий был чуточку выше, чем приказной дьяк, но фактически все зависело не от звания, а влияния и связей. Связей у меня было крайне мало, знатной родни – тем более, на защиту царя я не надеялся, так что нужно было выкручиваться самому. Все бы ничего, к передрягами противостояниям я привык, но этот влюбленный Сидор положительно выбивал меня из колеи.
Когда меня сморил сон, я не уследил, а вот проснулся от света и сразу же схватился за кинжал. В комнате горело сразу несколько свечей, и передо мной стояли какие-то женщины.
– Вы кто, вам что нужно? – не поняв, что происходит, спросил я.
– Так, батюшка, как же так, – привел меня в чувство знакомый голос мамки Матрены, – барышне спать пора, а тут ты разлегся!
– Ну, так пусть идет и ложится, – сердито ответил я, прикрывая рукой глаза от света.
– Как же ей тут ложиться, когда в светелке ты? – гнула свое Матрена.
– Молча, – буркнул я, потом объяснил более вразумительно. – Я Прасковью уже давно от врагов охраняю, поэтому и спим мы с ней одной комнате. Она-то сама где?
– В баню ее повели порчу смывать, – объяснила Матрена, потом вернулась к прежнему разговору. – От кого же ее в отчем доме защищать? Она здесь хозяйка!
– Давно-то хозяйкой? Что же вы ее сами от врагов не уберегли?
Тут возразить оказалось нечего, но, тем не менее, женская делегация не уходила, явно не зная, как поступить. Пришлось им помочь:
– Вы пока идите, а вернется Прасковья, мы с ней сами решим, где мне ночевать.
Таким образом, приличия были соблюдены, и меня оставили одного. Снова ложиться не имело смысла, и я дождался, когда молодая хозяйка в окружении все тех же матрон, появилась в светелке.
Распаренная, розовая девушка казалась счастливой и улыбнулась мне, что называется, лучезарной улыбкой.
– А ты еще не спишь? – спросила она, присаживаясь на скамейку возле небольшого стола.
– Как тут заснешь, когда твои няньки гонят меня прочь.
Прасковья немного смешалась, но женская находчивость помогла ей естественно выйти из щекотливого положения:
– Алексей мой первый помощник и защитник, – сказала она блюстительницам нравственности, – он всегда спит на полу подле моей постели, чтобы враги не причинили вреда.
– Так как же это можно, девонька, ведь он мужеской породы, поди, зазорно с ним под одной крышей пребывать, – подумав, нашла довод Матрена, – как бы люди чего зазорного не сказали!
– Что людская молва, мамонька, на чужой роток не набросишь платок. Мне перед людьми стыдится нечего, я свою девичью честь как зеницу ока берегу! Меня Господь видит и Пресвятая Дева. Мне перед ними ответ держать, а они про меня всю правду ведают!
Такого я, надо сказать, от Прасковьи не ожидал. Она так смело призвала в свидетели высших судий, что я понял, эта девушка далеко пойдет. Особенно мне понравилось о зенице ока. Мамушку и двух других теток, смотрящих, скорбно поджав губы, на мою «мужескую породу», такие доводы убедили, и они, пожелав девственнице покойной ночи, удалились. Мы с Прасковьей, наконец, остались одни. Теперь, когда она так мужественно отстояла мое право ночевать вместе с ней, затевать сцену ревности было бы не совсем уместно. Пришлось отложить выяснение отношений на более подходящее время.
– Ты рада, что вернулась домой? – задал я самый, что ни есть, очевидный в своей банальности вопрос.
– Рада, не знаю, как и рада! – воскликнула Прасковья. – Я до последнего момента не верила, что у нас получится. Если б крестная не созналась, и не знаю, что бы было.
– А как тебе понравилось быть привидением? – вспомнив, как девушка изображала аэроплан, спросил я.
Прасковья засмеялась и замахала рукой.
– Чур, меня, чур, нельзя такое к ночи вспоминать! А крестная-то, как меня увидела, так замертво и упала!
Говорила она это весело, и чувствовалось, что к несчастной Вере у нее нет и капли сочувствия. Честно говоря, осудить за это Прасковью я и не подумал. Тем более, что для нас с ней пока еще ничего не кончилось. Возможно, самое неприятное было еще впереди. Но в тот момент у меня просто не повернулся язык омрачать ей счастье победы.
– Ты устала, будем ложиться? – спросил я, стараясь не делать акцента на последнем слове.
– Ужас как устала, мне казалось, что этот день никогда не кончится. Только что ложиться, ты ведь, наверное, уже совсем стосковался по мне?
Более точное определение трудно было придумать.
– Только давай задуем свечи, чтобы они, – она посмотрела вверх, – ничего не узнали!
– Давай, – засмеявшись, согласился я, умиляясь таким детским обманом высших судий.
Мы разом задули все свечи. Я услышал, как зашелестела ткань, и спустя мгновение ко мне прижалось что-то восхитительно теплое и нежное. Я притянул к себе податливое тело и сразу же нашел мягкие горячие губы...

Глава 18

К полудню следующего дня я вынужден был на время забыть о волшебной ночи любви, с ее страстными стонами, клятвами в вечной верности и соленым потом удовлетворенных желаний. Только-только вступившая на взрослый путь Прасковья уже показала себя и неутомимой любовницей, и зрелой женщиной, способной подхлестнуть утомленную страсть. Мы не выпускали друг друга из объятий, словно боялись потерять и никогда больше не обрести счастье слияния сердец и тел.
Однако это было ночью, а новый день, едва только начался, сразу же вернул в житейскую прозу и принес проблемы, которые я пока не знал, как решить.
Не успел мы проснуться, как к нам в светелку прибежала встревоженная Матрена и закричала, что меня разыскивает посланец от государя. Это меня, мягко говоря, удивило. После того, как мы поменяли квартиру, о своем новом местопребывании я никому не сообщал. Тем более было нереально вычислить меня здесь в Замоскворечье. Заинтригованный, я быстро спустился вниз. Там меня, и правда, ждал знакомый гонец с приказом царя немедленно явиться в Кремль.
– Как ты узнал, где меня искать? – спросил я посыльного.
Гонец, симпатичный парень, очень серьезно относящийся к своим обязанностям, только пожал плечами:
– Государь послал за тобой и велел тебе срочно быть перед его очами.
– Он сам тебе сказал, где меня искать? – попытался я понять, что происходит.
– Нет, конечно, его повеление передал стольник Нечаева, – удивившись вопросу, ответил он.
Стольника Нечаева я не знал.
– Хорошо, передай стольнику, что я скоро буду в Кремле, – пообещал я.
– Он велел без тебя не возвращаться, – виновато сказал гонец. – Со мной оседланный конь, так что можно ехать сразу.
– Хорошо, сейчас оденусь, и поедем.
– Он велел прибыть, в чем есть...
– Такое он пусть своей жене приказывает, – разозлился я. – Жди, когда буду готов, тогда и поедем.
– Но стольник... – начал гонец.
– Плевал я на этого стольника, так можешь ему это и передать, – стараясь не срывать зло на подневольном человеке, сказал я и, не слушая возражений, пошел одеваться.
Прасковья еще не вставала, не стесняясь, лежала нагой поверх перины, прельщая женскими формами и матовой белизной кожи. Я ее поцеловал, стараясь попусту не распаляться, и сказал, что меня вызывают к царю.
– Ты надолго? – не понимая странности такого приглашения, спросила она.
– Не знаю, но боюсь, у нас начинаются неприятности. Ты, на всякий случай, поезжай к подьячему, но осторожно, чтобы никто тебя не выследил.
– Как это не выследил? – не поняла девушка. – И зачем мне уезжать из своего дома?
Объясняться мне было некогда, пришлось говорить кратко:
– Кто-то из наших врагов узнал, что мы сюда вернулись, и за домом, наверное, следят. Когда я отсюда уеду, ты станешь беззащитной, и тебя смогут похитить. Потому пробирайся к подьячему тихонько, чтобы тебя никто не увидел. И лучше надень чужое платье. Это тебе понятно?
– Но почему?.. – начала она.
– Потому! Делай, как я говорю, и никому не говори, куда идешь. Тебя уже один раз предали и продали, тебе этого мало?
– Но... – опять начала Прасковья, но я не стал слушать, поцеловал ее на прощание и быстро вышел из светелки. Как бы я теперь не относился к царю, просто так нарываться на ссору было бы верхом глупости.
Гонец нервно ходил по горнице, и только увидев меня, успокоился.
– Зря ты ослушался стольника, – с укором сказал он, когда мы вышли из терема и шли к коновязи, – стольник Нечаев такой человек, что никого не прощает. Тотчас донесет государю.
– Ничего страшного, с Дмитрием Иоанновичем мы как-нибудь договоримся, у нас с ним неплохие отношения.
– Кабы только царь все решал, – неопределенно сказал гонец.
Лошадь, которую за мной прислали, была явно не из государевой конюшни. На таком одре не то, что окольничему, не пристало ездить последнему царскому слуге.
– Это стольник приказал послать за мной эту клячу? – спросил я гонца.
Он смущенно кивнул.
Мне все больше не нравился экстренный вызов во дворец, и я подумал, что правильно сделал, что не поехал в чем был, а надел шлем и кольчугу и взял все свое походное вооружение. Уже эта антикварная лошадь красноречиво говорила о том, что я или подвергся опале, или меня намеренно хотят унизить. На Лжедмитрия я не грешил. При всех своих недостатках он никак не походил на интригана или мелкого подлеца. Такое поведение скорее пристало не царям, а царедворцам.
Гонец умоляюще на меня посмотрел, не без основания полагая, что я опять заартачусь и откажусь ехать на худой лошади. Однако мне, по большому счету, это было по барабану. Играть в чужие игры я не собирался. Для меня масштаб личности не определяется количеством лошадиных сил, находящихся под его задницей.
– Ладно, поехали, – сказал я гонцу, садясь в потертое седло.
Росинант, почувствовав на себе седока, без поводьев тронулся в обратный путь. Мы выехали за ворота. Я осмотрелся. Улица была пуста, только в самом ее конце виднелась крестьянская подвода.
Мы повернули налево и поехали в сторону центра. С одной стороны дороги, как я уже рассказывал в свое время, тянулся высокий глухой забор «нашего» имения, по другую ее сторону располагалось несколько небогатых подворий с невысокими покосившимися оградами. Скорее всего, там жили небогатые мещане.
Не успели мы проехать и ста метров, как из бокового переулка на нашу улицу выехало несколько всадников. Будь здесь место более оживленное, я, скорее всего, просто не обратил бы на них внимания, но теперь всякое лыко оказывалось в строку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39