– Хорошо, только я не спать, а есть хочу.
– Утром наешься до отвала, сегодня скоромный день, можно будет есть сколько хочешь. А теперь спи!

Глава 8

Мы спокойно проспали часов до десяти, пока нас не разбудил хозяин нашего подворья. Оказа лось, что пришел посадский целовальник допрашивать жителей о найденном на пустыре трупе неизвестного человека. Мы все вчетвером вышли на двор, где собирались местные обитатели. Целовальники были кем-то вроде американских шерифов, должностные лица, выбирающиеся земщиной в уездах и на посадах для исполнения обязанностей судебных, финансовых и полицейских. Наш «шериф», мужчина средних лет благообразной внешности с расчесанной надвое бородой, терпеливо ждал, когда все соберутся.
Вместе с членами семьи хозяина, квартирантами и холопами во дворе сошлось человек сорок. Люди были взволнованны нежданным событием и жаждали участвовать в следственных действиях. Мы, что называется, затерялись в толпе и ждали начала опроса свидетелей. Как мне казалось, ночью вокруг было тихо, но кто знает, может быть, кто-то и видел наши блуждания по усадьбе, Тогда придется отвечать на неприятные вопросы, да еще и раскрывать свое инкогнито. Кто я и чем занимаюсь, здесь не знал никто.
Когда хозяин подворья сказал целовальнику, что собрались все, тот пригладил бороду и сообщил, что а пустыре за усадьбой найден мертвый бродяга и просил, не знает ли, кто он такой. То, что нашего стайка он назвал бродягой, меня удивило. Одет тот был вполне прилично, если не сказать, хорошо.
Желающих участвовать в опознании нашлось много, и вся толпа повалила смотреть на убитого. Мы тоже присоединились к соседям. Возле тела стоял охранник, так что все сразу направились прямо к месту преступления. Наш вчерашний знакомый лежал на спине, широко раскинув руки и ноги. Верхней одежды на нем не оказалось, одно нижнее белье. Теперь мне стало понятно, почему целовальник назвал его бродягой.
Чужая смерть, да еще в результате убийства, почему-то всегда вызывает у людей повышенный интерес. Все мы столпились вокруг, жадно разглядывая окровавленное тело. Старика, естественно, никто не знал. Целовальнику это не понравилось, он скривил лицо, зачем-то сплюнул на землю и задал следующий вопрос:
– Кто-нибудь ночью слышал шум и крики на пустыре?
– Я слышал, – выступил вперед парень с откровенно глупым лицом. – Ночью тут ужасти, как кричали. Я так и подумал, что кого-то режут!
Он откровенно врал.
Я был в двух шагах от места преступления и не слышал ни звука. Парню, вероятно, захотелось покрасоваться перед публикой, и он нашел способ обратить на себя внимание.
– Когда это было? – встрепенулся целовальник.
– Так, поди, после полуночи, как раз петухи прокричали, – ответил тот.
– Значит, так и запомним, – веско сказал целовальник. – Еще кто что может сказать?
Больше желающих дать показания не нашлось, и нас отпустили с миром. Когда мы возвращались к себе, меня задержала Прасковья. Она была бледна и вновь выглядела больной.
– Я его знаю, – тихо сказала она, – он бывал у нас в избе.
– На постоялом дворе? – уточнил я.
– Да, – подтвердила она. – Приезжал туда в карете.
Карета меня сразу заинтересовала. В экипажах ездили очень немногие, самая, можно сказать, знать и только очень богатые люди.
– А ты помнишь, в какой он приезжал карате? – сразу же вцепился я единственную пока зацепку.
Прасковья задумалась, потом показала широко разведенными руками примерную величину экипажа.
– Вот в такой!
Получилось красиво, но не совсем понятно. Более точного описания кареты я от нее не добился.
– Хотя бы какая она была, золоченая, с дверками, красивая?
– Очень, с красными колесами. Очень красивая. Да, в нее еще были запряжены лошади! – сделала она самое необходимое пояснение.
То, что наш покойник не простой человек, было понятно по его дорогому оружию. Да и вел он себя довольно умно, разводил меня, как только мог, не поддался на угрозы, а сам ни в чем не сознался. Кто его убил, было непонятно, оставалось надеяться, что это банальное ограбление. Теперь, когда его не стало, передо мной встал вопрос, менять нам жилье или пока остаться на месте. То, что нас сегодня ночью никто не посягал, могло говорить о том, что этот адрес знал один старик и пришел сюда один без страховки. С другой стороны, его могли за что-то убить сообщники, а ограбление – не больше чем имитация, тогда мы становились их очередниками.
Подумать мне было о чем. Мои же соратники отнеслись к неведомой опасности вполне равнодушно. Обретшие друг друга любовники старались остаться вдвоем, Прасковья, кажется, нашла предмет для развлечения нежной привязанности – смотрела на меня завлекающими глазами. Мне девушка, честно говоря, нравилась, но я еще не отошел от страстей с боярской дочерью и, как это положено человеку с русской ментальностью, корил себя за излишнюю приверженность к прекрасному полу, грубо говоря, кобелизм, за непостоянство и ветреность, потому старался не увлекаться и не заигрываться с очередной красоткой.
Утренняя наша жизнь пошла по привычному сценарию. Прасковья, наконец, смогла по-человечески поесть и сразу же ожила, Аксинья после завтрака опять соблазнила моего морально неустойчивого рынду, а за мной прислали посыльного из Кремля. Царь повелевал явиться к нему во дворец. Пришлось отложить собственные дела и ехать выслушивать его стенания и прожекты.
После нашей последней встречи мое отношение к Самозванцу сильно изменилось. Его нежелание ударить палец о палец, когда я попросил о самой малой помощи, элементарно обидело. Однако он пока был царем, и ослушаться его было немыслимо, раз приказал приехать, пришлось подчиниться.
Лжедмитрий встретил меня в своих покоях и тотчас сделал лестный для любого царедворца комплимент:
– Ну, куда же ты, окольничий, запропастился? Второй день своего царя не вспоминаешь!
– У меня личные неприятности, я тебе о них рассказывал! – сказал я со скрытым упреком.
– Глупости все это, я пообещал помочь, значит помогу. Твое дело служить, а обо всем остальном за тебя государь подумает! – нравоучительно сказал он, после чего тотчас переключился на старую тему. – Так хочется с кем-то просто так посидеть, поговорить о жизни, забыть обо всем. Трудно быть царем, крутом столько людей, а друга нет. Утомили меня дела, недаром люди говорят: «Тяжела ты, шапка Мономаха»!
Я едва не сказал: тогда сними ее, кто тебя заставляет мучиться! Но он развил тему по-другому:
– Ты меня не жалей! Ничего, я еще послужу Руси. Мой батюшка терпел на престоле без малого сорок лет, и мне та же судьба выпала! Что делать, господний промысел! Вот скоро с матушкой соединимся, она и будет мне опорой в правлении!
Я испугался, что он опять заведет старую песню о своем счастливом детстве. Хотя врал царь складно, не путался в деталях, и получалось у него это вполне правдиво, но очередной раз слушать истории его жизни в Угличе мне сейчас было совсем не по настроению.
– Расскажи, государь, как ты странствовал? – попросил я, стараясь сбить его с материнской тематики.
Он грустно посмотрел, вздохнул и махнул рукой:
– Что тут рассказывать, я столько горя испил, что и вспоминать не хочется. Трудно в нашей державе сиротам приходится, никто не заступится, руки не протянет. Всяк сам за себя, а когда ты мал и беззащитен, как прожить без опоры? Знал бы ты, сколько обид мне пришлось вынести!
Говорил он искренне, с несомненной горечью, и тут ему нельзя было не поверить. Царь погрузился в воспоминания, сурово супился рыжеватыми бровями и беззвучно с кем-то разговаривал. Потом улыбнулся и примирительно сказал:
– Много я обид и притеснений вынес, а сердцем все равно не ожесточился. Нет у меня в душе против врагов и обидчиков злобы! Как Господь нас учил: «Простим должникам нашим».
Искренность, с которой он все это говорил, меня почти с ним примирила. Быть беззащитным на Руси всегда было страшно, что же говорить о детях, не способных постоять за себя! Мне не пришлось испытать горького сиротства ни в семнадцатом, ни в двадцать первом веках, но мытарства будущего царя вызвали сочувствие.
– А я о твоей просьбе я помню, – добавил он, обезоруживающе улыбаясь, – как только смогу, так и распоряжусь, все получишь, будешь всем доволен!
Я озадаченно посмотрел на него, не совсем понимая, что Самозванец имеет в виду. Ничего получать я не собирался, просил только распорядиться дать мне под команду взвод стрельцов. Он понял мое удивление по-своему:
– Сейчас никак не могу, пока не приму бармы и шапку, нужно быть осторожным.
Теперь стало понятно, что он меня с кем-то перепутал. Объяснять ему все снова было совершенно бессмысленно, да и невозможно. В царский покой без стука вошел боярин Михаил Нагой, мнимый родственник царя, носящий, кроме боярской шапки, звание великого конюшего. Не здороваясь, он глянул на меня с высоты своего положения и попросил племянника дозволения поговорить с ним с глазу на глаз. Царь ласково ему кивнул и отпустил меня восвояси. Потеряв полдня на государственные заботы, я спешно вернулся домой.
В подворье после утреннего переполоха все успокоилось. Как обычно в послеобеденное время, никого из его многочисленных обитателей видно не было. Все, кто мог и не мог, отдыхал от утренних забот. Дверь в нашу избу была по теплому времени раскрыта настежь, и клевреты прятались по своим каморам. Я заглянул на Ванину половину. Рында спал в обнимку со своей подругой, нимало не заботясь о безопасности. Прасковья лежала в нашей части избы. Стараясь не разбудить девушку, я снял свое «парадное» платье и переоделся затрапезу. Теперь мне предстояло объехать оружейные и каретные мастерские и попытаться выяснить, кому принадлежали ночные трофеи, и узнать имя владельца экипажа с красными колесами. Когда я переодевался, Прасковья проснулась, но глаз не открывала, наблюдала за мной сквозь опущенные веки.
– Не спишь? – спросил я, надевая обыденный кафтан.
Девушка смутилась, решила, что я ее упрекаю за то, что подсматривала, порывисто отвернулась к стене. Сердито ответила:
– Я на тебя не смотрела!
– Ну и правильно, что за радость на меня любоваться. Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо, как только поела, сразу стало лучше. А ты куда собрался?
Я объяснил.
– Можно, я с тобой? – подхватилась она, вскакивая с лавки.
– Нет, мне придется много ездить.
– Я умею сидеть в седле!
– Правда, – удивился я, – откуда?
– Батюшка, пока был жив, научил. Он хотел сына, а матушка рожала только дочек, вот он нас и растил, как мальчиков.
Такое в это время было большой редкостью, родители обычно пол детям не путали.
– И где теперь твои сестры?
– У нас вся семья во время чумы умерла, одна я в живых осталась.
Об этой эпидемии я много слышал, она еще была в недавней памяти и вызывала страх перед болезнями и заразой. Эта страшная вспышка чумы была в Москве в 1603 году, тогда только за государственный счет было похоронено 127 тысяч человек.
– А чем занимался твой отец? – спросил я, что бы отвлечь девушку от тяжелых воспоминаний.
– Торговал, – ответила она. – Он гостем был!
Гостями в это время назывался высший разряд купечества. Похоже, что родственники Прасковьи были богатыми людьми, что невольно наводило на подозрение.
– Возьми меня с собой, – опять попросила она, – а то они, – она посмотрела на перегородку, – там все время вместе, а я все одна и одна. Ну, возьми, пожалуйста!
– Ладно, поехали, посмотрю, как ты держишься в седле. Сама лошадь оседлаешь?
– Конечно, – обрадовалась Прасковья, – меня батюшка учил!
– Тогда собирайся, – решил я. В компании ездить было все-таки веселее.
Вопреки моим скептическим предположениям, девушка без труда оседлала спокойного нрава кобылу, на которой раньше ездил Ваня, и легко села в седло. Мы рядком выехали со двора и вначале отправились на Кузнецкий мост, где работала основная часть московских оружейников. Мне уже приходилось там бывать, почти с той же целью, что и сейчас, найти мастера, сделавшего арбалет, из которого меня пытались застрелить. Тогда это удалось, и через кузнеца я вышел на стрелка, теперь задача была, в сущности, та же.
Прасковья сидела в седле не хуже иного мужчины и легко управляла спокойной лошадкой. Мы выехали на большую дорогу, ведущую в центр города и, не задерживаясь, добрались до Сенной площади, а оттуда и ша Кузнечный мост.
Я уже так привык к нынешним московским пейзажам, что перестал сравнивать старый город с будущим, и относился к нему как любой местный житель. Меня больше не удивляли ни постоянные пожары, ни узкие замусоренные улицы, юродивые, нищие, топкие берега Москвы-реки, реки, которые исчезли в подземных коллекторах еще в девятнадцатом веке, короче, местный колорит совсем перестал отвлекать внимание.
Потому мы, не обращая внимания на достопримечательности, обходили местные мастерские и оружейные лавки, где я показывал кузнецам и оружейникам стариковские стилеты. К сожалению, на этот раз мне не повезло, никто этого оружия не знал, и все без исключения мастера говорили, что это не русская, а европейская работа. С тем, попусту потеряв больше двух часов, мы отправились искать каретные мастерские.
Увы, с каретами тоже вышел прокол, у нас их еще не делали. А то, что халтурно производили местные умельцы, если не по форме, то по содержанию напоминало автомобиль «Жигули». Вроде бы похоже на современную машину, но как бы и не машина. Единственное, чего мне удалось добиться, Прасковья показала экипаж, похожий на тот, в котором ездил наш вчерашний гость. К карете он имел весьма отдаленное отношение, скорее принадлежал к классу кибиток. Таких изделий в городе было довольно много, и найти среди них карету, которую я сам никогда не видел, было нереально.
– Ладно, поехали лучше домой, – предложил я после очередной неудачной попытки.
– Давай заедем к моей крестной? – неожиданно попросила девушка.
Я вспомнил, что вчера она уже упоминала о своей родственнице, которая живет где-то в Замоскворечье, и предлагала там переждать напасти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39