– Где я? – спросил, поднимая с пола голову, старик.
– В гостях у любящих друзей, – ответил я, стаскивая с себя кольчугу. – Что это у тебя, дед, за манера бросаться с ножом на живых людей?
Он, видимо, сразу же вспомнил, что произошло, закрыл глаза и, имитируя обморок, мертво опустил голову. Я в это время рассматривал кровоточащую ранку. Она была не опасна, разве что инфекцией, на такой случай у меня был очень крепкий самогон. Я мокрой тряпкой стер с груди кровь, которой оказалось много, если учитывать пустячность ранения, обработал ее самогоном, потом залепил самодельным пластырем. Нательная рубашка так испачкалась, что пришлось поменять ее на свежую. Мне приходилось ходить по избе, все время перешагивая через неподвижное тело.
– Вставай, чего разлегся, – прикрикнул я на гостя, перекрывшего всю комнату.
Старик не обратил на мою просьбу никакого внимания, неподвижно лежал с закрытыми глазами, как будто был без памяти. Судя по его шустрости, хитрил и придумывал, как выкрутиться из щекотливого положения. В этот момент в избу вбежал Ваня с мотком сыромятных вожжей.
– Нет у хозяина хорошей веревки, может, вожжи сойдут? – деловито спросил он.
– Это еще лучше, – похвалил я, – сбегай их хорошенько намочи, потом свяжем деда и положим погреться на солнышке. Сыромятина начнет высыхать, его и задавит. Мы и дело сделаем, и нам не придется брать грех на душу.
– Ага, я сейчас! А долго их мочить? – деловито спросил рында так, как будто ему постоянно приходилось участвовать в казнях.
– Чтобы хорошо промокли и начали тянуться, – серьезно объяснил я. – Это очень хороший способ казни. Я так одного душегуба удавил, он пока не помер, три дня криком кричал, Христа ради молил, чтобы его быстрее убили.
Кажется, перспектива пойти путем неведомого ему душегуба старика не очень вдохновила, во всяком случае, он перестал прикидываться мертвым и, широко раскрыв глаза, слушал мой поучительный рассказ.
– Так он же криками нам покоя не даст! – то ли вступая в игру, то ли по наивности воскликнул рында.
– Твоя правда, – согласился с предупреждением я, – тогда принеси еще кусок старой холстины, сделаем кляп и засунем ему в рот.
Пока мы вслух строили эти бесчеловечные планы, я подумал, что мы с гостем поменялись ролями, теперь его запугивал я и, надеюсь, более убедительно, чем он меня.
Однако старик пока никак не реагировал на посягательства на свою жизнь, лежал молча, только перевел взгляд с Вани на меня. Это мне не понравилось. Видимо у него еще оставались против нас какие-то козыри.
Вариантов было немного, спрятанное на теле оружие или готовые прийти на помощь помощники.
– Когда вернешься, запри двери, – велел я оруженосцу, а сам демонстративно обнажил саблю и положил ее так, чтобы находились под рукой. Старику, судя по выражению лица, это не понравилось. Чтобы добавить драматизма, я еще вытащил оба своих пистолета, подсыпал на полки пороха и запалил от лампадки фитили. Оружие это было неуклюжее, не очень эффективное, но достаточно громкое.
Пока я возился со своим арсеналом, пленник окончательно пришел в себя. Он поменял позу, лег удобнее и внимательно наблюдал за моими действиями. Несмотря на солидный возраст, если подходить к нему объективно, был он достаточно крепок, чтобы суметь доставить неприятности.
Ко времени, когда я кончил заниматься оружием, вернулся Ваня. Он воспринял мое поручение вполне серьезно и действительно намочил в воде сыромятные вожжи.
– Готово, – сообщил он, – можно вязать!
Способы казни мокрой кожей, которая, высыхая, сжимается и медленно душит жертву, действительно, существовал в жарких странах, но для этого сыромятную кожу нужно не просто намочить, а сильно размочить, чтобы она легко растягивалась. Однако этих частностей, я надеялся, пленник не знал.
– Иди сюда, – подозвал я парня, – нужно пошептаться.
Он подошел, и я шепотом проинструктировал его, что нужно сделать. Паренек выслушал и кивнул. Меня удивляла индифферентность старика, скорее всего, у него еще было спрятанное оружие. В таком случае его следовало обыскать. Справиться с ним труда не представляло, но мне он был нужен живым, хотя бы, как источник информации.
Кажется, я опасался не напрасно, пока мы совещались, дед начал волноваться и смотрел на нас во все глаза, вероятно, пытаясь понять, что я еще замышляю. Ваня, выслушав инструкции, выбежал из избы. Мы со стариком снова остались вдвоем. Он опять поерзал по полу и заговорил:
– Напрасно ты все это затеял.
– Почему?
– Ничего у тебя все равно не получится!
Что я затеял, и что у меня не получится, он не сказал. Потому я тоже не спешил с откровенностями, просто предложил:
– Посмотрим.
Теперь ему было самое время выходить с конкретными предложениями. Отсутствующий рында служил дополнительным элементом напряжения, добавляя фактор воображения в непростую ситуацию. Однако старик пока молчал, возможно, еще надеялся на свой тайный козырь. Я продолжил заниматься оружием, оставаясь от него на недосягаемом расстоянии. Если он собирался напасть, ему нужно было, как минимум, подобраться ко мне вплотную. Кажется, он на это и рассчитывал. Во всяком случае, попросил:
– Подай водицы испить!
– Погоди, слуга придет и напоит, – ответил я, протирая тряпицей клинок сабли.
– Помираю я, плохо мне совсем, – сказал он и подкатил глаза. – Воды!
Я безразлично посмотрел на него и продолжил заниматься своим делом.
– Дай воды, Христа ради молю! – жалобным голосом снова попросил он. – Неужто тебе глотка жалко?
– Нет, не жалко, вон стоит целое ведро, пей на здоровье, – предложил я.
– Я встать не могу, поднеси, будь человеком! Хотя бы старость мою уважь!
– Никак не могу, ты уж лучше сам как-нибудь управься, – ответил я, принимаясь протирать кинжал.
Старик не сдержался, ожег меня ненавидящим взглядом и пополз к стоящему возле порога деревянному ведру. Когда расстояние между нами сократилось, я, будто невзначай, отошел с его пути. Пить ему пришлось, зачерпывая воду ладошкой.
В это момент в избу вернулся Ваня.
– Чего это он? – спросил рында, указывая на сидящего возле ведра старика.
– Водицы захотел испить, – ответил я и подмигнул парню. – Помоги старому человеку сесть на скамью, что ему на грязном полу валяться.
Ваня наклонился, взял старика под мышки и резко поднял вверх, так что у того оказались приподняты руки. Я бросился на помощь и схватил их за запястья. Тот дернулся, но уже ничего не смог сделать, мы его, что называется, заломили.
– Отпустите, больно! – закричал он.
Однако отпускать я его не собирался ни под каким видом, дотащил до лавки, и положил лицом вниз.
– Обыскивай, – велел я Ване, – только тщательно, все просмотри!
Старик напрягался, пытаясь вырвать руку, но я держал крепко, а Ваня сноровисто ощупывал одежду.
– Еще один нож, – радостно сказал он, обнаружив оружие в правом рукаве кафтана. – Острый, как игла! – уважительно добавил он, рассматривая тонкий стилет. – Таким кого хочешь насквозь проткнешь!
– Ноги посмотри, – подсказал я, – за голенищами.
– Есть, и куда ему столько? – удивился парень, вытаскивая из сапога еще один тесак. – Как будто на войну собрался! Вроде больше ничего нет, – добавил он, кончая обыск.
– Теперь неси вожжи и связывай, – сказал я, – вяжи крепче, чтобы не освободился.
Однако это уже было явно лишним, лишившись оружия, пленник сразу сник и перестал сопротивляться. Мы связали его по рукам и ногам и взялись осматривать конфискованное оружие. У простого старичка оказались изделия такого уровня, что ему мог позавидовать иной князь.
– Не простой, видать, человек, – уважительно сказал рында, уже научившийся разбираться в качестве.
– Развяжите, помираю, – тихо попросил пленник, – что вам от меня нужно!
Заряд нервной энергии у него прошел, и теперь это был просто усталый старый человек.

Глава 7

До темноты наш пленник пролежал, не подавая признаков жизни: на вопросы не отвечал, на угрозы не реагировал. Если бы не ровный пульс, можно было бы посчитать что он или умер, или находится без сознания. Такое упорство могло иметь несколько причин, и главная, своих товарищей он боится больше, чем меня. Это заставило задуматься о том, что его угрозы не простой звук, и над нами нависла реальная опасность.
Однако до вечера в округе не наблюдалось никакого подозрительного движения, чужие люди, сразу заметные в малонаселенном окраинном районе, вокруг нашего подворья не разгуливали, мной никто не интересовался.
Короче говоря, все кругом было так, как обычно. Только на лавке в нашей избе лежал связанный лазутчик, и за стенкой маялась без наркотического зелья девушка Прасковья.
Когда стемнело, я объяснил своим товарищам наше сложное положение:
– Оставаться здесь опасно, ночью на нас могут напасть. Придется уходить!
– А с этим что будем делать? – Ваня кивнул на перегородку, за которой лежал пленный. – Он того и гляди умрет!
– За него не бойся, с его сердцем он еще нас с тобой переживет. Но оставлять его, действительно, нельзя, придется взять с собой.
– Как же мы его повезем? – усомнился рында.
– Лошадей у нас четыре, на троих поедем мы, а его погрузим, как вьюк, – сходу решил я трудную в этой ситуации задачу. – Сложнее другое, где нам ночью найти пристанище.
– Можно переночевать у моей крестной, – неожиданно вмешалась в разговор Прасковья, которую я, честно говоря, вообще в расчет не брал, и при разговоре она присутствовала только потому, что в избе было всего две комнаты.
– Что еще за крестная? – спросил я.
До сих пор о девушке я ничего, кроме имени, не знал, ни кто она, ни откуда, и ни как попала на постоялый двор. Почти все время с того момента, как мы начали общаться, она казалась невменяемой.
– Крестная? – переспросила она. – У меня есть крестная, она хорошая.
Ответ был и точный, и, главное, исчерпывающий.
– И где она живет?
– В Замоскворечье.
Конец был не близкий, особенно если учитывать, что половина московских улиц на ночь запиралась рогатками, и посторонних на них не пускали.
– Уже поздно, мы туда не доедем, к тому же тебя там могут искать. У тебя есть родители?
– Нет, я круглая сирота, – привычным скорбным голосом ответила Прасковья.
– Ладно, давайте собираться, переночуем на каком-нибудь постоялом дворе, – решил я.
Проблема ночлега меня не особенно волновала. Июльские ночи в Москве совсем короткие, можно провести время и в седле, а с рассветом приискать себе временное пристанище.
– Иди, седлай лошадей, – велел я Ване, – только постарайся, чтобы никто тебя не видел. Хозяевам тоже ничего не говори.
Паренек кивнул и вышел. Мы с Прасковьей остались с глазу на глаз. Не знаю, что ей помогло, молодость, здоровый организм или моя помощь, но выглядела она вполне прилично, туман в глазах исчез, и на плохое самочувствие девушка больше не жаловалось.
–Тебе стало лучше? – на всякий случай спросил я.
– Да, немного, только очень хочется есть.
– Что же ты раньше не сказала, – упрекнул я. Начинать сейчас возиться с едой было совсем не ко времени.
– Ничего, я потерплю.
– Пока Ваня запрягает, поешь хлеба с мясом.
– Как можно, сегодня же постный день!
– Да? – удивился я такой осведомленности. – Ну, тогда ешь один хлеб, здесь ничего другого нет.
Девушка взяла краюху и начала есть, аккуратно отправляя в рот кусочки. Оруженосец с лошадями задерживался, и она успела доесть все до крошки. Ваня все не возвращался, и я начал беспокоиться, не случилось ли с ним чего худого.
– Пойду, проверю, что там с лошадьми, – сказал я и отправился на конюшню.
Ночь была светлая. На серо-синем, до конца не потухшем небе видно было всего несколько самых ярких звезд. Я подумал, что для тайного отъезда время мы выбрали не самое удачное. Темных углов для засад в округе хватало, мы же будем видны как на ладони. Пожалуй, стоило подождать с отъездом, пока совсем стемнеет.
Ворота в хозяйскую конюшню были открыты настежь. Я осторожно вошел. Пахнуло сеном и лошадями. Все казалось спокойным, во всяком случае, трупы при входе не валялись. Лошади, заслышав чужого человека, заволновались. Моего рынды и оседланных коней видно не было. Я обнажил саблю и, прижимаясь к стене, тихо двинулся внутрь. Какая-то лошадь громко всхрапнула и ударила копытом в гулкую деревянную перегородку.
И тут я различил слабый, жалобный стон. Мне показалось, что стонет женщина. Откуда она могла взяться ночью в конюшне, было непонятно. Я, стараясь ступать неслышно, пошел в направлении звука. Нервы, как бывает во время опасности, напряглись, чутко реагируя на все происходящее, в кровь поступила приличная порция адреналина. И вдруг опять, уже совсем близко, застонала женщина. Теперь сомнений не было, голос был не моего рынды, а, несомненно, женский. Пришлось замереть на месте, чтобы меня не услышали. Я затаил дыхание и напряженно всматривался в темноту. Звуки исходили с того места, где хранилось сено. Там явно что-то происходило, было даже слышно, как шуршит сухая трава.
– Ой! Как мне сладко! – громко и отчетливо проговорила женщина. – Еще, милый Ванюша, еще!
– Аксюшенька! – откликнулся дрожащий голос моего пропавшего оруженосца. – Милая ты моя!
– Я вам сейчас дам, милые! – закричал я, и лошади откликнулись ржанием и стуком копыт. – Я с тебя, поганца, сейчас шкуру спущу! Нашел время черте чем заниматься!
– Хозяин! – взвизгнул парнишка. – Бежим!
Однако бежать им было некуда. Передо мной предстало два белеющих в темноте тела. Одно было мужское, другое, соответственно, женское.
– Боярин! – закричало то, что было ниже и полнее. – Прости меня, дуру грешную! Не могу я без голубчика Вани!
Вернувшаяся неведомо откуда Аксинья повалилась мне в ноги и попыталась обнять колени. Я отстранился, плюнул и пошел назад в избу. Там ждала встревоженная моим долгим отсутствием Прасковья. Она то ли с голода после овсяной диеты, то ли от волнения съела и вторую краюху хлеба.
– Ну, что? Где он? – воскликнула девушка, когда я вернулся и в сердцах захлопнул за собой дверь.
– Живой, скоро явится, – сердито ответил я. – Нашел свою старую любовь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39