Сейчас, когда история сделала свое дело, даже
советские вожди рассматривают сталинскую колхозную политику как ошибочную и
противопоставляют ей некий ленинский (и бухаринский) кооперативный план. Не
знаю, чего в этом больше - идиотизма или подлости. Ленинский кооперативный
план был совершенно невразумительный и нелепый. Ленин просто понятия не имел
о реальности коммунизма. Сталин уже не имел ленинских иллюзий. Он был
циничен. Но именно его цинизм больше отвечал исторической неизбежности, чем
все прочие программы. Одно дело - бумажные проекты. И другое дело - реальные
проблемы реальной страны. Я утверждаю, что низкая производительность труда и
другие критикуемые теперь явления колхозов были проявлением общих
закономерностей коммунистического социального строя, а не специфически
колхозных недостатков. Последние лишь усилили действие общих причин. В
колхозах сущность коммунизма обнаружилась в наиболее острой и заметной
форме. Дело не в ошибках Сталина. Дело в самом существе той реальности, в
которой действовал Сталин. Сталин делал ошибки, но не больше, чем Хрущев или
Брежнев.
Все "прелести" колхозной жизни сразу же обнаружили себя в жестокой и
вместе с тем в карикатурно усиленной форме: обезличка, бесхозяйственность,
моральная деградация, преступления, ничтожная плата за труд и прочие
общеизвестные явления привычного теперь советского образа жизни. Началось
такое бегство людей из деревень, какого еще не знала русская история. Многие
завербовывались на стройки на север и в Сибирь, лишь бы избавиться от
колхозов. Призванные в армию [56] ребята почти совсем не возвращались домой.
Деревни стали пустеть и исчезать с лица земли. В деревнях остались лишь
старики и семьи, которым некуда было бежать. В район стали переселяться люди
из других мест, в основном нищие и малограмотные. От прежней культуры не
осталось и следа. Началось безудержное пьянство и примитивное воровство.
Почти все оставшиеся в наших местах мужчины побывали председателями колхозов
и другими "начальничками", спились, попали в тюрьму. Когда я в 1946 году
попал в наш "медвежий угол", там почти совсем не осталось мужчин - погибли в
тюрьмах или на войне. Исторический скачок обошелся России дорого.
Мать вступила в колхоз по очень простой причине: с такой семьей жить в
городе было бы невозможно. Она избрала единственно правильную тактику:
растить детей и постепенно отправлять в Москву. Отец в колхоз не вступил,
поскольку считался постоянным жителем Москвы (имел московскую прописку и
жилплощадь). Матери пришлось проработать в колхозе шестнадцать лет. Только
русская женщина могла выдержать эти каторжные годы. Потому описания
сталинских лагерей на меня не произвели сильного впечатления: я видел и
пережил сам кое-что похуже.
Сестра Анна с двенадцати лет начала работать в колхозе наравне со
взрослыми. Я работал в колхозе каждое лето во время школьных каникул. Летом
1938 года я за два месяца заработал столько трудодней, сколько взрослые
зарабатывали за полгода. За это мне выдали два пуда овса. Но и это было
серьезным подспорьем семье.

ДОСТОИНСТВА КОЛХОЗОВ
Стоило мне только заикнуться о достоинствах колхозов, как мои слушатели и
читатели, привыкшие делить все на абсолютное зло и абсолютное добро, сразу
же усмотрели в этом апологетику сталинизма. Но реальный процесс жизни
многосторонен и противоречив. Его не сведешь к одной простой формуле. В нем
участвуют многие люди, имеющие различные интересы и находящиеся в различных
отношениях к происходящему. Кол[57] хозная жизнь имела не только недостатки,
но несомненные достоинства. Достоинства не абсолютные, а относительные. И
временные. Но все-таки достоинства, с точки зрения охваченных колхозами
людей. Люди освободились от тревог за хозяйство. Раньше они ночей не спали в
страхе, что из-за плохой погоды пропадет урожай. Теперь им стало наплевать
на погоду и на урожай. Они даже стали радоваться плохой погоде. Когда
начинался дождь, бросали дела, собирались в сарае и часами точили лясы, т.
е. болтали и смеялись. Появилось полное безразличие к тому, что делалось в
колхозе. Все усилия сосредоточились на приусадебных участках, оставшихся в
индивидуальном пользовании. Множество людей превратилось в начальничков, что
позволяло им жить безбедно и легко. То, что их регулярно сажали в тюрьму, не
сокращало числа желающих занять их место. Внутри колхозов появились
должности, позволявшие их обладателям безнаказанно воровать колхозное добро.
Молодые люди получили возможность становиться трактористами, механиками,
учетчиками, бригадирами. Вне колхозов появились "интеллигентные" должности в
клубах, медицинских пунктах, школах, машинно-тракторных станциях. Совместная
работа многих людей становилась общественной жизнью, приносившей развлечение
самим фактом совместности. Собрания, совещания, беседы, пропагандистские
лекции и прочие явления новой жизни, связанные с колхозами и сопровождавшие
их, делали жизнь людей интересней, чем старая. На том уровне культуры, на
каком находилась масса населения, все это играло роль огромную, несмотря на
убогость и формальность этих мероприятий. Эти факторы постепенно теряли
значение по мере обезлюдивания деревень. Но они сохраняли значение в тех
местах, которые становились точками концентрации оставшегося и вновь
прибывавшего населения.

ОТНОШЕНИЕ ЛЮДЕЙ К КОЛХОЗАМ
Чтобы правильно оценить суть дела, надо встать на позиции тех людей,
которые были участниками исторического процесса. С нынешними мерками
посторонних [58] морализаторов в нем ничего не поймешь. Я неоднократно
спрашивал мать и других колхозников во время приездов в деревню и позднее о
том, согласились бы они снова стать единоличниками, если бы такая
возможность представилась. Все они наотрез отказались. Старый строй жизни
рухнул безвозвратно. Простые люди на уровне здравого смысла понимали, что
возврат в прошлое невозможен. Колхозы им казались если не мостиком в
будущее, то принудительной силой, толкавшей их в будущее. Массы населения
понимали, что об улучшении условий жизни надо было думать уже на основе
произошедшего перелома. Лишь высокообразованные мудрецы, не имеющие ни
малейшего понятия о сущности реального процесса жизни и равнодушные к
судьбам участников этого процесса, до сих пор занимаются суемудрием по
принципу "что бы было, если бы было не так, как было".
В проблеме отношения людей к коллективизации интереснее другое.
Традиционный коллективизм жизни делал людей неспособными именно к
коллективным формам протеста. Люди реагировали на удары судьбы
индивидуально, причем не в форме активного протеста, а в форме пассивных
поисков выхода. Люди уклонялись от социальной борьбы, устраиваясь
поодиночке. Они воспринимали происходящее как должное, как природную
катастрофу. Думали лишь об одном: выжить. Проблема заключалась не в том,
чтобы избрать лучшую форму жизни - никакого выбора не было, - а в том, чтобы
выжить в любой форме, предоставляемой обстоятельствами.
Не раздался ни один голос протеста. Я знаю лишь об одном случае,
отдаленно напоминавшем протест. Вышло постановление высших властей о
передаче земли "в вечную собственность колхозов". Одна женщина, мать пятерых
детей, сказала, что лучше бы в собственность людям отдали то, что вырастает
на земле. Ее арестовали за "антисоветскую пропаганду". Никто не протестовал
против этого.
Советские "прогрессивные" идеологи, готовые оправдать любую подлость и
глупость властей, выдвинули "свежую" идею сделать сотрудников предприятий
совладельцами этих предприятий - передать предприятия в [59] собственность
трудовых коллективов. Цель такой реформы они видели в повышении
экономической эффективности предприятий. Они при этом забыли о том, что эта
мера уже была испробована в деревне и обнаружила свою сущность: зверскую
эксплуатацию людей, прикрываемую лицемерными словами. Один из соблазнов и
одно из достижений реального коммунизма состоит в том, что он освобождает
людей от тревог и ответственности, связанных с собственностью. Передача
средств производства в собственность коллективов есть лишь лживая маскировка
закрепощения людей.

ВЕРУЮЩИЙ БЕЗБОЖНИК
В двадцатые годы вера и неверие в наших краях мирно уживались друг с
другом не только в отношениях между людьми, но и в душах отдельных людей.
Верующие терпимо относились к проповеди атеизма. Неверующие столь же терпимо
относились к верующим. Мои дедушка, бабушка и мать были религиозными. Отец
стал атеистом еще в молодости. Бабушка по матери была верующей, а дедушка
нет. У нас в доме иногда за столом рядом сидели священник и члены партии.
Вся изба была увешана иконами. Порою представители власти сидели на почетном
месте под главной иконой. Церкви начали закрывать в начале тридцатых годов,
т. е. одновременно с коллективизацией. Население отнеслось к этому довольно
равнодушно. Деревни начали пустеть, резко сокращалось число верующих, бывших
опорой церкви. Наш священник некоторое время жил как рядовой гражданин. Что
с ним стало потом, не знаю.
Население района было религиозным, но поверхностно, без фанатизма. В
семье нам прививали религиозные убеждения не столько в смысле мировоззрения,
сколько в смысле моральных принципов. Даже бабушка не верила в то, что Бог
сделал Адама из глины, а Еву из ребра Адама. Бог выступал в роли высшего
судьи поведения человека, причем всевидящего и справедливого. Бабушка и мать
и не думали конкурировать с просветительской и идеологической деятельностью
властей и школы. Они имели достаточно здравого смысла, чтобы понимать [60]
невыгодность для детей противиться атеистическому духу эпохи.
Убеждение, что Бога нет, проникало и в детскую среду. Взрослые верующие
не наказывали маленьких безбожников. Вера становилась все более
неустойчивой, а неверие набирало силу. В четвертом классе школы нам впервые
устроили гигиенический осмотр. На мне был нательный крест. Я не хотел, чтобы
его увидели, снял его и куда-то спрятал. Так я стал атеистом. Сестра
рассказала об этом матери. У нас состоялся разговор, суть которого
заключалась в следующем.
"Существует Бог или нет, - говорила мать, - для верующего человека этот
вопрос не столь уж важен. Можно быть верующим без церкви и без попов. Сняв
крестик, ты тем самым еще не выбрасываешь из себя веру. Настоящая вера
начинается с того, что ты начинаешь думать и совершать поступки так, как
будто существует. Кто-то, кто читает все твои мысли и видит все твои
поступки, кто знает подлинную цену им. Абсолютный свидетель твоей жизни и
высший судья всего связанного с тобою должен быть в тебе самом. И Он в тебе
есть, я это вижу. Верь в Него, молись Ему, благодари Его за каждый миг
жизни, проси Его дать тебе силы преодолевать трудности. Старайся быть
достойным человеком в Его глазах".
Я усвоил эти наставления матери и всю жизнь прожил так, как будто Бог
существует на самом деле. Я стал верующим безбожником. Я выжил в
значительной мере благодаря тому, что неуклонно следовал принципам,
упомянутым выше. Великий русский поэт Есенин писал: "Стыдно мне, что я в
Бога верил, жалко мне, что не верю теперь". Этими словами он выразил
сложность и болезненность той ситуации, которая сложилась после революции
для выходцев из русских деревень вроде моего "медвежьего угла". Я родился за
три года до смерти Есенина. Но эта сложность и болезненность сохранила силу
и для меня. Более того, я оказался в еще худшем положении. Отказавшись от
исторически данной религии, я был вынужден встать на путь изобретения новой.
На эту тему я много писал в моих книгах, в особенности в книгах "В
преддверии рая", "Иди на Голгофу", "Евангелие для Ивана". Я совместил в себе
веру и неверие, сделав из себя верующего безбожника. [61]
Те религиозно-моральные принципы, которые я усвоил от матери, имели
примитивную языковую форму. Однако по сути они отвечали самому высокому
интеллектуальному уровню. Приведу несколько примеров. Даже малое зло есть
зло, говорила нам постоянно мать. Даже малое добро есть добро. Проси у Бога
сил для преодоления трудностей, а не избавления от них. Благодари за то, что
есть, и за то, что избежал худшего. Не используй труд других. Всего
добивайся своим трудом, своими способностями. Не будь первым при дележе благ
- наград. Бери последним то, что осталось после других. Не сваливай на
других то, что можешь сделать сам. Не сваливай вину на других и на
обстоятельства. Высшая награда за твои поступки - твоя чистая совесть.
Конечно, многие из таких принципов взяты из христианства. Но многое
открывалось в самой жизни в качестве средств моральной самозащиты.
Несмотря на атеизм, проблемы религии остались жизненно важными для меня
во все последующие годы. Не в смысле наивной веры в библейские сказки, а в
смысле отыскания средств самосохранения в качестве нравственной личности в
условиях крушения прежних моральных устоев. Я оказался в положении, сходном
с положением первых христиан. Но в отличие от них, я должен был сам сыграть
роль моего Бога и Христа. Это не мания величия, как может показаться на
первый взгляд, а прозаическая необходимость. Если бы на моем пути встретился
Христос двадцатого века, отвечающий моему менталитету, вкусам и претензиям,
я стал бы его беззаветным учеником и последователем. Но мне встретить такую
личность не удалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76