Мы договорились, что эта история останется
между нами.
О моем заявлении насчет Сталина в ссоре со старшим по вагону кто-то донес
начальству эшелона. Меня вызвали к заместителю начальника эшелона по
политической части. Я решил не лезть на рожон и сказал политруку, что
доносчик исказил мои слова, что я якобы сказал нечто совсем иное, а именно
что даже сам товарищ Сталин так не разговаривает с подчиненными, как старший
по вагону разговаривал со мной. Политрук мои слова одобрил, но по прибытии в
полк все же посоветовал начальнику Особого отдела полка взять меня на
заметку. Тот припомнил мне эту историю в эшелоне, когда беседовал со мной по
поводу ЧП (чрезвычайного происшествия), случившегося уже в полку.
Первые двое суток мы питались тем, что взяли с собой. Мы сразу
разделились на "богачей" и "бедняков". [176]
"Богачи" запускали руки в чуть приоткрытые чемоданы, что-то там
отламывали или отщипывали вслепую и жевали, закрываясь от соседей. "Бедняки"
ели в открытую и делились друг с другом. На третий день нам выдали ведро и
концентраты каши. Старший по вагону назначил поваром одного из своих холуев.
Другой холуй старшего по вагону стал делить хлеб. Начались привилегии и
блат. Я подходил за своей порцией каши и хлеба последним. Я возвел это в
принцип поведения. Всегда, когда дело касалось распределения каких-то
материальных благ, я из принципа оставался последним. Я при этом имел
какой-то ущерб, но зато выигрывал морально и психологически. В условиях
дефицита распределение благ всегда является источником переживаний. Я
выработал в себе привычку быть к этому равнодушным и беречь себя для дел
более важных. А начал я это самовоспитание с пустяков. Впрочем, в условиях
недоедания лишние граммы хлеба не пустяк.
Иногда нас водили кормиться в специальные кормежные пункты. Если эшелон
останавливался на каких-то станциях, мы воровали на дрова все, что
попадалось под руку. Тех дров, какие нам выдавали по нормам, было мало. Мы
основательно мерзли.
И еды было мало. Ребята на остановках совершали налеты на базары и
станционные буфеты. У кого были деньги, покупали что-нибудь съестное. У кого
не было денег, воровали. Через несколько дней начались поносы, так что
эшелон приходилось останавливать специально из-за этого. Но остановки были
не такими уж частыми, и нам приходилось справлять нужду на ходу поезда, что
в товарных вагонах было не так-то просто. Один парень во время такой
операции выпал из вагона. Произошло это так. Его держали двое, когда он
делал свое дело. Кто-то посоветовал для надежности держать его за уши.
Державшие рассмеялись и уронили его. Падая, несчастный сам еще продолжал
смеяться. На другой день старший по вагону доложил начальнику эшелона, что
один человек в его вагоне исчез, возможно дезертировал.
Ехали мы таким образом двадцать трое суток. И чем дальше мы отдалялись от
Москвы, тем тоскливее становилось. Никакого внимания на красоты Сибири мы не
[177] обращали - было не до них. И даже к Байкалу мы остались равнодушны.
Было холодно и хотелось есть. И не было никаких намеков на братские
отношения между людьми. Я сочинял длинные письма в стихах моему другу
Борису. Эти письма он сохранил. Я их уничтожил в 1946 году. Сейчас я об этом
нисколько не жалею, но не потому, что стихи были плохими - стихи были как
раз слишком даже хорошими, - а потому, что для успехов в поэзии, в чем я
убедился в течение многолетних наблюдений, в наше время нужен не столько
поэтический дар, сколько другие качества, не имеющие ничего общего с
творчеством, как таковым. Мир оказался хуже, чем я предполагал.
Уже во время этого долгого пути в армию я обнаружил способность к
балагурству, шуткам, мрачному юмору. В армии таких людей называют хохмачами
(от слова "хохма", обозначавшего всякие шуточные словесные импровизации). Я
подружился с двумя другими парнями, тоже склонными к хохмам. Мы втроем
потешали наш вагон всю дорогу. Я эту способность проявлял и раньше, но не в
таких размерах. Эта способность обнаруживается и проявляется в сравнительно
больших компаниях, т. е. когда довольно большое число людей вынуждено
длительное время проводить вместе. В армии это получалось само собой.
Особенность моего шутовства состояла в том, что я шутил с очень серьезным
видом, без смеха и даже без улыбок, причем с использованием научной и
политической терминологии. Иногда это принимало рискованные формы. Расскажу
в качестве примера об одной шутовской ситуации. Было очень холодно. Мы
основательно мерзли и прибегали ко всяческим уловкам, чтобы согреться. Один
сообразительный парень взял себе сапоги на два размера больше, чтобы
оборачивать ноги газетами, помимо законных портянок.
Но откуда взять газеты в приморской тайге, если их не продавали даже на
железнодорожной станции в десяти километрах от расположения полка? Очевидно,
в красном уголке, т. е. в помещении, где политрук хранил газеты и
политическую литературу. И вот газеты из красного уголка стали исчезать. В
конце концов этого солдата схватили на месте преступления. Преступника [178]
решили подвергнуть осуждению на комсомольском собрании. Я не был
комсомольцем, но политрук решил восстановить меня в комсомоле, так как я был
хорошим солдатом, и я был так или иначе обязан присутствовать на
комсомольских собраниях вместе со всеми. Все осуждали провинившегося.
Политрук приказал и мне высказать свое мнение. Я сказал, что этот солдат
заслуживает снисхождения и даже поощрения. Согласно современной науке,
интеллект человека находится не столько в голове, сколько в других частях
тела, в особенности в заднице и в пятках. Оборачивая ноги газетами,
провинившийся тем самым повышал свой идейно-политический уровень. Ведь и мы
все в нужнике используем газеты не столько в гигиенических, сколько в
воспитательных целях. Сейчас на бумаге эта речь звучит не смешно, а в
условиях кавалерийского полка, где интеллигентные люди деградировали до
уровня своих лошадей, такая речь произвела ошеломляющее впечатление. Меня
сначала хотели наказать за то, что "превратил серьезное мероприятие в
балаган". Но слух дошел до высшего дивизионного начальства и вызвал там
смех. Меня пощадили. А в полку еще долго потешались над этой историей.
Юмористически-сатирическое отношение к жизненным ситуациям, к окружающим
людям и вообще ко всему на свете я распространил на самого себя и на все,
что случалось со мною. Это облегчило жизнь, усилило мою способность выживать
и не падать духом в самые скверные моменты жизни. Но такое отношение к жизни
у меня не было постоянным и исчерпывающим. Периоды
сатирически-юмористические сменялись трагически-драматическими, периоды
возбуждения - периодами апатии, периоды поэтические - периодами
прозаическими, периоды бесшабашности - периодами разумного расчета... И даже
в одно и то же время странным образом сочетались грусть и веселость,
отчаяние и уверенность, ощущение слабости и силы... Не берусь судить,
является это общечеловеческой нормой или нет. Скорее всего, каждому
нормальному человеку свойственны разнообразие и подвижность состояний и
настроений. Только у меня различные аспекты состояния психики и ее различные
периоды выражались очень резко и сильно, превра[179] щая мою жизнь в
нескончаемую дискуссию и борьбу с самим собой. Я сам себе напоминал тогда
того исходящего поносом и хохочущего от комизма ситуации парня, падающего
под колеса поезда в пяти тысячах километров от дома.
Мне потом не раз приходилось встречать молодых русских людей,
защищавшихся от кошмаров жизни насмешкой и бесшабашностью. Похоже на то, что
такое отношение к жизни есть лишь форма проявления отчаяния.

ИДЕАЛЬНЫЙ ОБРАЗ И РЕАЛЬНОСТЬ АРМИИ
Была еще одна причина, почему я ухватился за армию как за выход из моего,
казалось бы, безвыходного положения: это то, как армия изображалась в
книгах, фильмах, пропаганде и рассказах тех, кто уже отслужил свой срок.
Сравнительно с тем образом жизни, какой имело подавляющее большинство
молодых людей допризывного возраста, служба в армии была на самом деле
благом. Сравнительно сытная еда и хорошая одежда, гигиена, спорт, обучение
грамоте, политическое просвещение, воспитание, обучение профессиям шоферов,
трактористов, механиков - все это имело следствием то, что армия
пользовалась в народе уважением и любовью. Многие парни, отслужив положенный
срок, оставались на сверхсрочную службу, становились младшими командирами
(сержантами и старшинами), выслуживались в средние командиры (лейтенанты),
поступали в военные училища. Значительная часть отслуживших срок не
возвращалась в свои деревни, оседала где-то в других местах, в основном в
городах, на новых стройках. Армия играла огромную роль в осуществлении
грандиозной социальной, идеологической и культурной революции в стране.
Разумеется, пропаганда сильно идеализировала службу в армии. Я никогда не
верил в пропагандистские сказки о колхозах. Успел разочароваться в
пропагандистских сказках насчет заводского рая. Но идеализированный образ
армии остался нетронутым. Уходя в армию, я надеялся на то, что начну новый
образ жизни, [180] который позволит мне укрепиться физически и восстановить
душевное равновесие. Мои ожидания оправдались, но лишь отчасти. Я не ушел от
всех тех проблем, какие мучили меня до этого. К старым проблемам
присоединились многие новые.
Я попал в армию, может быть, в самый худший момент и, может быть, в самые
тяжелые условия. Страна готовилась к войне с Германией. Все прекрасно
понимали, что пакт о взаимном ненападении, подписанный с Германией в 1939
году, был лишь отсрочкой начала войны. Военные столкновения с Японией и
Финляндией показали, что советская армия не готова к большой войне. В высшем
руководстве, надо полагать, решили усилить подготовку армии к войне. Но
исполнили это на советский лад. Начались перетасовки в командном составе,
аресты, расстрелы. Для солдат ухудшили питание и одежду, утяжелили службу.
Во главе армии поставили кавалериста Тимошенко. В армию призвали молодых
людей со средним и даже высшим образованием, но направили их не в
подразделение с современной техникой, а главным образом в кавалерию и
пехоту. Лишь перед самым началом войны и уже в начале войны образованных
ребят стали направлять в артиллерию, танковые войска и авиацию. В
кавалерийских частях были целые эскадроны и дивизионы солдат со средним и
высшим образованием. Когда я накануне войны попал в танковый полк, я
оказался единственным в полку военнослужащим со средним образованием. В
кавалерийском полку, с которого я начал военную службу, вооружение и
обучение было такое же, как в кавалерийских частях в Гражданскую войну. К
нам в полк поступило новое автоматическое оружие. Но оно было
законсервировано в складах. Мы с ним не умели обращаться. Уже в армии нам
показали фильм о будущей войне, в котором, с одной стороны, предвосхищалась
роль телевидения, а с другой, сохранялось устаревшее представление о главной
роли кавалерии. Тимошенко вспомнил лозунг Суворова "Тяжело в учении, легко в
бою". И нас начали так мучить бессмысленными учениями, что мне даже моя
кошмарная прошлая жизнь стала казаться раем. Когда в 1962 году появилась
повесть А. Солженицына "Один день Ивана Денисовича", она не произве[181] ла
на меня никакого впечатления, так как первые месяцы моей службы в кавалерии
были гораздо более тяжелыми, чем описанная Солженицыным жизнь заключенных.
Я не хочу этим сказать, будто нас специально мучили и унижали. Ни в коем
случае! Были, конечно, отдельные командиры, которым доставляло удовольствие
мучить и унижать подчиненных. Но они были исключением. И они старались
скрывать эти свои качества. В массе же своей командование от мала до велика
руководствовалось самыми благородными принципами. Система мучения и унижения
возникала вопреки воле и желаниям людей из самой организации армии и условий
службы. Я не могу сказать ни одного плохого слова в адрес даже самых
свирепых начальников лично. Но одно дело - личные качества и желания
начальников, и другое дело - результат совокупной деятельности всей системы
начальников и подчиненных, причем как части общества коммунистического типа.
Наблюдение этого явления на материале армии способствовало тому, что я этот
подход перенес на общество в целом. К концу армейской службы главным
объектом моей критики стал не лично Сталин, а сталинизм как явление
социальное. Тогда я его воспринимал еще как сущность коммунизма вообще, а не
как исторический период.
Ниже я расскажу несколько эпизодов моей довоенной армейской жизни. Они
дадут более наглядное представление об армии того времени и о моей жизни.

ПРИБЫТИЕ В ПОЛК
Хотя был конец октября, все призывники явились на сборный пункт одетыми
совсем не по-зимнему. В те годы для большинства молодых людей не было особой
разницы в сезонной одежде. Пока мы тащились двадцать трое суток через всю
страну в Приморский край, на Дальнем Востоке начались сильные морозы. Нас
выгрузили на маленьком полустанке. Часа два мы топтались на платформе, дрожа
от холода. Наконец прибыли представители от полков. Сто тридцать человек со
средним и высшим образованием распределили в кавалерийский полк. Из нас там
решили создать особый эскадрон с расчетом на то, что в течение двух [182]
лет из нас подготовят младших лейтенантов запаса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76