Я лично не относил ее к прошлому. Она была для меня спутником в моей
повседневной жизни. Я вообще всегда метался между двумя крайностями - между
нигилистически-сатирическим и романтически-идеалистическим отношением к
реальнос[102] ти, что в русских людях встречается довольно часто. Это
повлияло и на мой литературный вкус. Я признавал Пушкина великим поэтом,
знал наизусть очень многие его произведения, но не находился под его
влиянием. Моими любимыми писателями были Лермонтов, Грибоедов,
Салтыков-Щедрин, Лесков, Чехов. Тургеневым, Достоевским и Толстым не
увлекался, хотя читал их. Помнил наизусть многие куски из "Войны и мира",
"Легенду о Великом Инквизиторе" из "Братьев Карамазовых" и некоторые из
"Записок охотника". Мне нравились пьесы А.К. Толстого и А.Н. Островского. У
Горького любил лишь его пьесы. Недавно, кстати, перечитал "Клима Самгина".
Книга показалась мне надуманной и скучной. Не понимаю, как я мог читать ее в
юности. Очевидно, в силу привычки прочитывать от начала до конца любую
книгу, попадавшую в руки.
Огромным открытием для меня было "Путешествие из Петербурга в Москву" А.
Радищева. Я настолько был потрясен этой книгой и судьбой автора, что решил
сочинить свое "Путешествие из Чухломы в Москву". И многое уже придумал. Не
помню, как и почему мой замысел заглох.
Изучали мы, конечно, и советскую литературу - Серафимовича, А. Толстого,
Маяковского, Шолохова, Фадеева, Блока, Н. Островского, Фурманова, Багрицкого
и других. Читали мы много и помимо школьной программы. Блока, Есенина и
Маяковского я знал почти полностью наизусть. И вообще, советскую литературу
я, как и многие другие, знал очень хорошо. Книг выходило не так уж много, и
мы их прочитывали все. На мой взгляд, советская литература двадцатых и
тридцатых годов была очень высокого качества. Шолохов, Фадеев, Лавренев,
Серафимович, А. Толстой, Федин, Бабель, Леонов, Эренбург, Ясенский, Ильф,
Петров, Тынянов, Олеша, Зощенко, Булгаков, Катаев, Паустовский, Тренев,
Вишневский и многие другие - все это были замечательные писатели. Я до сих
пор считаю Маяковского величайшим поэтом нашего века, а Шолохова - одним из
величайших прозаиков. Причем мы не просто читали их. Мы вели бесконечные
разговоры на темы их произведений и о достоинствах этих произведений. Это
было, возможно, потому, что мы прочитывали все [103] их произведения. Такого
внимательного и жадного до чтения массового читателя, какой появился в
России в тридцатые годы, история литературы, наверное, еще не знала.

НАСТОЯЩИЙ КОММУНИСТ
В 1937 году я вступил в комсомол. Ничего особенного в этом не было -
большинство учеников нашего класса уже были комсомольцами. Но для меня в
этом заключался особый смысл: я хотел стать настоящим коммунистом.
Настоящими, или идейными, коммунистами для меня были те, о ком я читал в
книгах советских писателей (например, Глеб Чумалов в "Цементе" Гладкова,
Павел Корчагин в "Как закалялась сталь" Островского) и каких я видел в
советских фильмах. Это люди, лишенные карьеристических устремлений, честные,
скромные, самоотверженные, делающие все на благо народа, борющиеся со
всякими проявлениями зла, короче говоря, воплощающие в себе все наилучшие
человеческие качества. Должен сказать, что этот идеал не был всего лишь
вымыслом. Такого рода коммунистов-идеалистов было сравнительно много в
реальности. Сравнительно. Их было ничтожное меньшинство в сравнении с числом
коммунистов-реалистов. Благодаря именно таким людям, коммунистам-идеалистам,
новый строй устоял и выжил в труднейших исторических условиях. Таким был,
например, мой дядя Михаил Маев. Во время Гражданской войны он был комиссаром
дивизии, участвовал в штурме Перекопа. После войны был на партийной работе.
До последнего дня жизни носил поношенную шинель, отказывался от всяких
привилегий, жил с семьей всегда в одной комнате в коммунальных квартирах.
Когда он умер, уже находясь на пенсии и живя в Москве, на его похороны со
всех концов страны съехались десятки людей отдать ему дань высочайшего
уважения. Таким был, например. Мирон Сорокин, отец моей жены Ольги, тоже
человек, о котором можно было бы написать книгу как об идеальном коммунисте.
Он участвовал в Гражданской войне, окончил рабфак (рабочий факультет - нечто
вроде средней школы для рабочих, не сумевших [104] получить нормальное
образование). Потом он окончил Промышленную академию, добровольно поехал на
стройку в Сибирь, был главным инженером предприятия в Норильске, жил всегда
с семьей в маленькой комнатушке, отказываясь от отдельной квартиры, работал
на освоении целины, был исключен из партии за то, что не превратился в
обычного прохвоста, несколько лет был без работы с большой семьей, получил
отдельную квартиру в 31 кв. м. на семь человек, когда ему было шестьдесят
пять лет. Таким был, например, мой старший брат Михаил, о котором я уже
писал, и мои братья Николай и Василий. Мне приходилось встречать такого рода
настоящих коммунистов в прошлые годы много раз в самых различных ситуациях.
Несмотря на мое критическое отношение к реальности, а скорее всего именно
благодаря ему, я хотел стать именно таким настоящим коммунистом.
Коммунистическое общество, каким оно представлялось утопистам и тем более
марксистам, вполне отвечало моим представлениям об идеальном обществе и моим
желаниям. Вступая в комсомол, я думал посвятить свою жизнь борьбе за такое
идеальное коммунистическое общество, в котором будет торжествовать
справедливость, будет иметь место социальное и экономическое равенство людей
и все основные потребности людей в еде, одежде и жилье будут удовлетворены.
Мои представления о будущем обществе всеобщего изобилия были весьма
скромными: иметь свою постель с чистыми простынями, чистое белье, приличную
одежду и нормальное питание. И чтобы люди жили дружно, помогали друг другу,
справедливо оценивали поведение друг друга, короче говоря, чтобы жили так,
как нужно в идеальном коллективе. Идеи коммунистического общества как
общества идеального коллективизма захватили тогда мое воображение и мои
чувства. Они соответствовали принципу открытости мысли и жизни, который я
унаследовал от матери, коллектив стал для меня играть роль фактического
воплощения некоего высшего существа (Бога), который видит твои мысли и
поступки и оценивает их с абсолютной справедливостью.
В 1935 году вышла книга А.С. Макаренко "Педагогическая поэма", сыгравшая
в воспитании молодежи моего по[105] колония колоссальную роль, вполне
сопоставимую с ролью книги Н. Островского "Как закалялась сталь". Я книгу
Макаренко прочитал не менее пяти раз. Мы обсуждали ее в школе и в компаниях
вне школы. Я под влиянием этой книги стал развивать свои идеи насчет
отношения индивида и коллектива, обсуждая их с моими знакомыми. Я тогда
увлекался также Маяковским. Мне особенно импонировала его мысль насчет того,
что ему "кроме свежевымытой сорочки, откровенно говоря, ничего не надо".
Моим идеалом становилось такое общество: все принадлежит всем, отдельный
человек имеет самый необходимый минимум, человек все силы и способности
отдает обществу, получая взамен признание, уважение и прожиточный минимум,
равный таковому прочих членов общества. Люди могут различаться по
способностям и творческой производительности. В обществе может иметь место
иерархия оценок, уважения. Но никаких различий в материальном
вознаграждении, никаких привилегий.
Я не думаю, что я был оригинален с такими идеалами, - об этом мечтали
многие. Моя особенность заключалась в том, что, наблюдая советскую
реальность, я увидел, как коммунист-идеалист терпел поражение в борьбе с
коммунистом-реалистом, и пришел к выводу, что именно коммунистический
социальный строй исключает возможность создания идеального коммунизма, что
именно изобилие и рост благополучия людей в условиях коммунизма ведут к
крушению идеалов коммунизма, что попытки претворения в жизнь этих идеалов
ведут к самым мрачным последствиям. Эмоционально и интуитивно я это
почувствовал очень скоро. Рационально же понял это много лет спустя, уже
после войны.
Одновременно с увлечением идеями идеального коммунизма у меня происходило
обострение критического отношения к советской реальности - назревал конфликт
между идеалами и их реализацией.

ЮНОШЕСКАЯ ДРУЖБА
В 1937 году у нас в классе появился новый ученик - Борис Езикеев. Он был
на два или три года старше меня. Он был психически больным, пролежал два
года [106] в больнице. Теперь врачи сочли его достаточно здоровым, чтобы
продолжать учебу в нормальной школе. В моей жизни он сыграл роль огромную.
На мой взгляд, он был гениально одаренным человеком. В любой другой стране
нашлись бы люди, которые помогли бы реализоваться его гению. В России же
было сделано все, чтобы помешать ему в этом и загубить его. Борис прекрасно
рисовал, сочинял замечательные стихи, был чрезвычайно тонким наблюдателем и
собеседником. В годы 1937 - 1940-й он был для меня самым близким человеком.
У нас произошло разделение труда: он стал в нашем маленьком обществе из двух
человек главным художником и поэтом, а я - главным философом и политическим
мыслителем. Кстати сказать, мы уже тогда в шутку объявили себя суверенным
государством.

ПЕРВЫЕ ЛИТЕРАТУРНЫЕ ОПЫТЫ
Самые первые мои литературные опыты я не помню. То, что я запомнил,
относится уже к московскому периоду жизни.
В двенадцать лет я сочинил очень жалостливый рассказ о мальчике, которого
привезли учиться из деревни в Москву. Я использовал свой жизненный опыт.
Рассказ я написал под влиянием рассказа А.П. Чехова "Ванька Жуков". В
отличие от Чехова, конец рассказа я сделал оптимистическим и даже
апологетическим: школа, учителя, комсомольцы и пионеры помогли моему герою
преодолеть трудности. Рассказ я отдал учительнице русского языка и
литературы. Она меня похвалила. Рассказ хотели даже поместить в школьной
газете, но кое-кто нашел в нем крамолу. Уже в школе мои соученики и учителя
заметили одну мою особенность: если я хвалил какие-то явления советской
жизни, то получалось это так, что лучше было бы, чтобы я ругал, а не хвалил.
Очевидно, в литературе, как и в рисовании, я был прирожденным сатириком, но
не знал этого. И даже в тех случаях, когда я искренне хотел сказать что-то
положительное, у меня невольно проскальзывали сатирические нотки.
В 1937 году я сочинил рассказ на основе конкретной истории, случившейся в
соседнем доме. Суть истории [107] заключалась в следующем. В соседнем доме
арестовали инженера как "врага народа". Его семью куда-то выслали. Комнату
инженера отдали одному из рабочих завода, который разоблачил инженера.
Разоблачил, конечно, по поручению партбюро завода. Сын этого разоблачителя
появился в нашей дворовой компании как герой. Рабочего сделали инженером. Но
через несколько месяцев и его арестовали как "врага народа", а его семью
выслали из Москвы.
В это же время я начал "оригинальничать" (как сказала учительница) в моих
сочинениях по литературе. На самом деле к "оригинальничанью" я никогда не
стремился. Если что-то такое у меня и получалось в этом духе, то получалось
это непроизвольно. Я инстинктивно, а потом сознательно стремился всегда лишь
к истине и к ясности, стремился "докопаться до сути дела". Я хорошо запомнил
лишь одно мое такое сочинение со склонностью к "оригинальничанью" и
"философствованию". Анализируя один из рассказов Чехова о человеческой
подлости, я в нем сделал вывод об общечеловеческом характере негативных
качеств человека. "Помни, - написал я в заключение сочинения, - что пакость,
которую ты можешь сделать другим, другие могут сделать тебе самому". Мое
сочинение стало предметом обсуждения на комсомольском собрании. Меня осудили
за непонимание того, что правило, которое я сформулировал в конце сочинения,
имеет силу для буржуазного общества и что в нашем социалистическом обществе
действует закон взаимопомощи и дружбы.
Как комсомолец, я должен был выполнять какую-то общественную работу. Меня
назначили вожатым пионерского отряда в четвертом классе. Но эту общественную
работу я выполнял не очень охотно и не очень хорошо, - как я уже писал, я не
любил руководить другими. Гораздо охотнее я делал работу, исполнение которой
целиком и полностью зависело от меня одного. Я предложил комитету комсомола
школы выпускать сатирическую стенную газету. И предложил название "На перо".
Предложение мое одобрили. Меня назначили редактором газеты. Фактически я
делал эту газету один. И выпускал ее до окончания школы. Помимо рисунков
[108] и подписей к ним, я сочинял сатирические стихи и фельетоны.
Фельетоны, которые я сочинял для стенной газеты, не помню. Вообще, все
то, что делается "несерьезно", т. е. без личного отношения к делаемому как к
чему-то важному и без намерения сделать это делом жизни, почти совсем не
запоминается. В армии я выпускал "боевые листки" (т. е. тоже своеобразные
стенные газеты) иногда по несколько штук за один день. Но запомнил я из
сотен карикатур, реплик, стихов и фельетонов ничтожно мало. Точно так же
обстоит дело с тем, что я делал для стенных газет философского факультета
Московского университета и Института философии АН СССР.
В последние годы школы (1937 - 1939 годы) я сочинял много стихов. Стихи я
сочинял легко и на любые темы, часто - на пари. В этом отношении я подражал
русскому поэту Минаеву, сейчас почти забытому. Я его до сих пор люблю и
считаю самым виртуозным "рифмачом" в русской дореволюционной литературе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76