В связи с резко возросшим общим интересом и уважением к логике
вице-президент АН СССР П.Н. Федосеев предложил выступить мне с докладом в
президиуме Академии наук. На докладе присутствовали видные специалисты в
области математической логики, в том числе академик П.С. Новиков, выдающийся
математик, лауреат Ленинской премии. Мой доклад был одобрен. Казалось,
передо мною открывалась прекрасная перспектива. Через некоторое время меня
вызвали к Федосееву. Он высоко оценил мою деятельность. Сказал, что меня
собираются избирать в члены-корреспонденты академии, что для меня надо
создать особый отдел логики или особую лабораторию. Пообещал устроить мои
жилищные дела, до[415] биться получения для меня отдельной квартиры сверх
норм академии. Но я должен публично обозначить мою "партийную
принадлежность", т. е. заявить четко и определенно в печати, что я являюсь
марксистом-ленинцем, что я провожу мои исследования не с позиций логического
позитивизма, а с позиций марксизма. Федосеев предложил мне написать на эту
тему статью для "Вопросов философии", а еще лучше - для "Коммуниста", обещая
содействие в печатании. Опубликоваться в "Коммунисте" было не так-то просто
без протекции. Сам факт такой публикации означал, что автор статьи имеет
поддержку в высших партийных органах. Это являлось важнейшим шагом в
карьере. Федосеев был уверен в том, что я ухвачусь за такое лестное и
перспективное предложение. В его практике еще не было случая, чтобы кто-то
от этого отказался.

ПОСЛЕДСТВИЯ
Я оказался в затруднительном положении. Отказываясь от предложения
Федосеева, я, естественно, лишался тех благ, какие мог иметь в случае их
принятия. Но меня эти блага не соблазняли. Я не мог принять это предложение,
так как это противоречило моим принципам и испортило бы мою репутацию,
которой я дорожил. А мой отказ ухудшил бы мои перспективы. Я решил
уклониться от предложения, постепенно "замотав" его. Я рассчитывал на то,
что Федосеев "остынет" в отношении своих намерений "поднять" меня. И просто
позабудет о такой мелочи. Но я ошибся. Сотрудник "Коммуниста", работавший в
отделе, где предполагалась публикация моей статьи, несколько раз спрашивал
меня, когда я принесу статью. Я откладывал. Наконец он сам предложил
написать за меня статью. От меня требовалось лишь поставить мою подпись. На
сей раз я категорически отказался.
Последствия моего отказа я чувствовал во все последующие годы. Меня
несколько раз выдвигали в члены-корреспонденты Академии наук и каждый раз
мою кандидатуру отклоняли в ЦК.
Меня выдвигали на Государственную премию. Результат был тот же. Попытки
приобщения меня к марксиз[416] му после этого не прекратились. Их
предпринимал и бывший сталинист Ф.В. Константинов, ставший директором нашего
института, и либерал П.В. Копнин, сменивший его на посту директора. Забавно,
что один из самых отпетых бывших сталинистов М.Б. Митин, опубликовавший мою
первую статью в "Вопросах философии", категорически предостерегал меня от
"флирта с марксизмом" (это его слова). Однажды мне позвонили из редакции
газеты "Известия" и сообщили, что моя статья принята к публикации. Никаких
статей в эту газету я не посылал. Кто-то сочинил эту гнусную марксистскую
статью от моего имени. Я предполагаю, что это сделал мой бывший друг Эвальд
Ильенков. Он мог это сделать в порядке хохмы, которыми мы регулярно
обменивались. Но эта хохма выходила за рамки шуток. Мое предположение
основывается на том, что его открытые письма в президиум АН СССР и в ЦК
насчет моего "логического позитивизма" по стилю были похожи на "мою" статью
в "Известиях". Я потребовал произвести расследование по поводу подлога. Но
по указанию Федосеева дело замяли.
Мой отказ заявить о себе как о марксисте помешал мне сделать карьеру, к
которой я и сам не стремился, но мое уже достигнутое положение не затронул
существенным образом сразу же. Очевидно, он сработал позднее как дополнение
к другим причинам моего "падения". Во всяком случае, меня после этого
все-таки назначили заведовать кафедрой логики, членом редколлегии журнала
"Вопросы философии" и членом экспертной комиссии при Министерстве высшего
образования. Когда меня утверждали на заведование кафедрой, произошел
комичный случай. Меня спросили, верно ли это, будто я недооцениваю
марксистскую диалектическую логику. Я сказал, что это неверно. Мои
собеседники, довольные, заулыбались. "Если человек недооценивает что-то, -
закончил я свою мысль, - то он это все-таки как-то ценит. А я так называемую
марксистскую диалектическую логику просто презираю как шарлатанство". Мои
собеседники попросили меня не высказывать это мое мнение публично. В
должности заведующего кафедрой меня все-таки утвердили. Но мою реплику
припомнили мне, когда освобождали от этой должности.

[417]
КОНФЛИКТ С "ЛИБЕРАЛАМИ"
Характерным примером моих взаимоотношений с "либералами" было зачисление
меня в члены редакционной коллегии журнала "Вопросы философии", второго
(после журнала "Коммунист") по значению идеологического журнала в Советском
Союзе. Зачислили меня по настоянию И.Т. Фролова, который впоследствии стал
членом ЦК КПСС, академиком и высшим начальником над философией. Тогда он был
в середине своей успешной карьеры. Перед этим он был помощником П. Демичева,
кандидата в члены Политбюро. Работал в журнале "Проблемы мира и социализма"
(в Праге). Ко мне он тогда относился с большим почтением. У нас даже было
нечто вроде дружеских отношений. Он был назначен редактором журнала.
Заместителем его был назначен мой близкий друг М. Мамардашвили, когда-то
считавшийся моим учеником и последователем. Потом наши пути разошлись. Он
работал вместе с Фроловым в журнале "Проблемы мира и социализма". В
редколлегию вошли также "либералы" В. Афанасьев, нынешний редактор "Правды",
и Ю. Замошкин, социолог. Афанасьев перед этим опубликовал популярнейший
учебник по философии марксизма, один из самых примитивных в советской
философии, и сразу вошел в число ведущих философов. Вошли в редколлегию
также П. Копнин, Б. Кедров и Т. Ойзерман - все, можно сказать, лучшие и
прогрессивнейшие личности советской философии, все "либералы". Я был
назначен заведующим отделом логики.
Сначала все шло вроде бы хорошо. Напечатали ряд неплохих статей. Даже мою
статью напечатали. Но вскоре обнаружилась суть "либерализма". Статьи моего
отдела стали проходить с большим трудом. Не пропустили и мою статью. Причем
Фролов, не желая брать на себя ответственность за помещение моей статьи,
предоставил Мамардашвили, который остался на некоторое время за него
редактором, решать ее судьбу. И Мамардашвили, считавшийся очень
прогрессивным и умным мыслителем, не пустил ее в печать, руководствуясь, как
он сказал, некими "интересами дела". Мое пребывание в редколлегии журнала
утратило смысл и стало для меня [418] унизительным. Поводом для моего ухода
из нее послужило то, что в журнале началось безудержное холуйство перед
Брежневым. В одном номере число ссылок на Брежнева превзошло число ссылок на
Сталина в журнале "Под знаменем марксизма" в самые мрачные годы сталинизма.
Я вышел из редколлегии. После этого друзья-"либералы" прониклись ко мне
ненавистью и начали пакостить. Я еще держался на каком-то уровне за счет
того, что росла моя репутация за рубежом. Именно "либералы", становившиеся
нормальными хозяевами нормального коммунистического общества, стали
основными врагами для меня как для активно действовавшей личности. Они
сделали попытку приручить меня, сделать своим и использовать в своих
интересах. Убедившись в том, что я не пойду на это, они исторгли меня из
своей среды и в конечном итоге из советского общества. Они явились потом
главным объектом моей сатиры в "Зияющих высотах". Мамардашвили послужил
прототипом Мыслителя, Замошкин - Социолога, Мотрошилова - Супруги, Афанасьев
- какого-то очень глупого философа. И. Фролов послужил прототипом для
Претендента.

НЕВЫЕЗДНОЕ ЛИЦО
Как только появились мои первые публикации, я стал получать личные
приглашения на профессиональные встречи и даже просто индивидуально как из
стран советского блока, так и из стран Запада. Но меня никуда не выпускали
вплоть до эмиграции. Я был, как говорится, "невыездным лицом". И произошло
это главным образом потому, что мои друзья и коллеги создали мне репутацию
идеологически и политически неконтролируемого человека. Отчасти это
соответствовало действительности. Но лишь отчасти, так как все приглашения
не имели никакого отношения к идеологии и политике. Просто мои коллеги
использовали это как эффективный способ помешать мне наращивать мой
авторитет в кругах западных философов и логиков.
В 1967 году произошел скандал из-за того, что меня не выпустили на
международный конгресс, на котором [419] я должен был быть одним из трех
лично приглашенных докладчиков. Я потребовал, чтобы мне объяснили, в конце
концов, причину постоянных отказов. В ЦК КПСС была создана специальная
комиссия по этому поводу. В комиссии участвовали сотрудники КГБ. И самым
забавным в моем деле было то, что я по сведениям, полученным из ЦРУ,
считался агентом ЦРУ.
В агенты ЦРУ я попал при следующих обстоятельствах. В середине
шестидесятых годов в Москву приехал один американский профессор, который
явно имел разведывательные интересы. Я уже был с ним знаком: он приехал во
второй или третий раз. Он попросил меня и нескольких моих друзей, бывших
моих студентов, заполнить обширную анкету шпионского характера. Мои
знакомые, один из которых потом стал диссидентом, сразу же донесли на
американского шпиона в КГБ. Я не стал это делать, хотя не сомневался в том,
что этот человек действительно был шпионом. Я заполнил анкету лишь такими
сведениями, которые были общеизвестны. Через некоторое время этот американец
был выслан из Советского Союза. Заполненная мною анкета почему-то оказалась
в руках КГБ. Меня вызвали на Лубянку. Я объяснил, что никаких секретных
сведений американцу не сообщил, а доносить на западных шпионов не входит в
мои обязанности и не соответствует моим жизненным принципам. На этом
инцидент, казалось, был исчерпан. Но, как мне сказали тогда в ЦК, из ЦРУ
почему-то передали в КГБ список интеллектуалов, якобы сотрудничавших с ЦРУ.
В этом списке был и я. Очевидно, в ЦРУ мое нежелание доносить на их агента
истолковали как готовность сотрудничать с ними.
Меня реабилитировали. В этом мне помогли упомянутый И. Фролов, который
тогда еще симпатизировал и покровительствовал мне, и бывший друг Б. Пышков,
делавший в свое время под моим руководством дипломную работу на факультете.
Он после университета стал работать не то в ЦК КПСС, не то в КГБ. (Позднее
жена Ольга изобрела термин "ЦК КГБ".) Не знаю точно, по какому ведомству он
числился. Но он уже тогда был влиятельным человеком. Фролов и Пышков
приложили усилия к тому, чтобы снять с меня запреты на выезд на Запад. Они
добились того, что секретари ЦК КПСС Де[420] мичев, помощником которого был
Фролов, и Б. Пономарев, в штате которого, я предполагаю, тогда был Пышков,
изъявили согласие на то, чтобы сделать меня "выездным лицом". Но
воспротивился Суслов. И я так и остался "невыездным". После разрыва с
группой "либералов" во главе с Фроловым вопрос о том, чтобы сделать меня
"выездным", вообще отпал.

БУНТАРСКИЕ ГОДЫ
Брежневские годы считаются годами массовых репрессий сравнительно с
либеральными хрущевскими годами. Брежневские репрессии даже сравниваются со
сталинскими. Сравнение бессмысленное. Масштабы брежневских репрессий
ничтожны сравнительно со сталинскими. А главное - их социальная природа была
совсем иной. Брежневские репрессии были ответной реакцией властей и всего
общества на массовый бунт, какого еще не было в советской истории. В
сталинские годы о таком бунте никто и помышлять не смел. В хрущевские годы
он еще не дозрел, еще не было такого материала для репрессий. И в хрущевские
либеральные годы принимались репрессивные меры, как только возникали явления
бунтарского характера. При Хрущеве прекратили печатание книг Солженицына,
разгромили выставку художников в Манеже. Сейчас в Советском Союзе нет
массовых репрессий, аналогичных брежневским. Но дело тут не в том, что режим
стал терпимее и либеральнее. Дело в том, что бунт шестидесятых и семидесятых
годов был подавлен и исчерпал себя внутренне. Не стало материала для новых
репрессий.
Брежневские годы были самыми бунтарскими в советской истории. Большой
силы достигло диссидентское движение. Появился "самиздат" и "тамиздат", т.
е. печатание сочинений советских граждан за границей. Имена В. Тарсиса, В.
Ерофеева, Г. Владимова, В. Войновича, Б. Окуджавы, А. Галича и многих других
стали широко известны. Произошел нашумевший процесс А. Синявского и Ю.
Даниэля. Стали распространяться запрещенные сочинения А. Солженицына. Начали
бунтовать деятели культуры (М. Ростропович, Э. Неизвест[421] ный). Началась
эмигрантская эпидемия. Возникали попытки самосожжения и взрывов. Кто-то
попытался взорвать Мавзолей Ленина. В 1969 году лейтенант Ильин совершил
попытку покушения на Брежнева. Короче говоря, началось беспрецедентное
общественное брожение. Оно охватило прежде всего интеллигенцию. Затем стало
распространяться и в других слоях общества, в особенности в среде молодежи.
Этот период еще станет предметом скрупулезных исторических и
социологических исследований.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76